– Спрашивала, и он категорически все отрицает, так что без участия Амабеллы очень трудно решить, что делать дальше…

Ее прервал стук в дверь кабинета, а затем в дверь просунулась голова школьной секретарши. Та осторожно посмотрела на Джейн:

– Э-э, я подумала, вам надо сообщить. Пришли мистер и миссис Клейн.

Миссис Липман побледнела:

– Но они должны были прийти через час!

– Перенесли мое заседание членов правления, – произнес знакомый резкий голос. Из-за плеча секретарши выглянула Рената, явно готовая вторгнуться в кабинет. – Мы хотели узнать, сможете ли вы нас принять… – Она заметила Джейн, и ее лицо напряглось. – О-о, понимаю.

Миссис Липман бросила на Джейн страдальческий извиняющийся взгляд.

От Мадлен Джейн знала, что Джеф и Рената регулярно жертвуют школе значительные суммы денег.

– На прошлогоднем вечере викторин нам всем пришлось изображать из себя признательных крестьян, когда миссис Липман благодарила Клейнов за то, что оплатили систему кондиционирования для школы, – сказала ей тогда Мадлен. Потом она вдруг просияла. – Может быть, в этом году это возьмут на себя Селеста с Перри. Они бы всех обставили.

– Полагаю, все мы пришли сюда для обсуждения одной и той же темы, – заявила Рената.

Миссис Липман поспешно встала из-за стола:

– Миссис Клейн, в самом деле было лучше…

– Это так неожиданно!

Рената прошествовала в кабинет мимо секретарши, за ней следом вошел бледный приземистый рыжеволосый мужчина в костюме и галстуке, предположительно Джеф. Джейн не видела его раньше. Она не была пока знакома с большинством отцов.

Джейн встала и, обхватив себя руками, вцепилась в одежду, словно эту одежду с нее хотели сорвать. Клейны собираются разоблачить ее и выставить напоказ ее отвратительные постыдные секреты. Зигги родился не от нормальной плотской любви, а от постыдных действий молодой, глупой, жирной и уродливой девицы.

Существование Зигги неоправданно, потому что Джейн позволила этому человеку стать его отцом. Она понимала, это нелогично, ибо в противном случае Зигги не было бы на свете, но чувства ее находили в этом свою логику, поскольку Зигги непременно должен был стать ее сыном – да, конечно – и другой матери быть у него не могло. Но он должен был родиться позже, когда Джейн нашла бы для него подходящего папу и подходящую жизнь. Если она бы сделала все правильно, он не был бы отмечен этим ужасным генетическим пятном. И не вел бы себя подобным образом.

Она вспомнила о том, как увидела Зигги впервые. Само появление на свет, казалось, огорчило его. Он громко кричал, молотя крошечными ручками и ножками, словно падал куда-то, и ее первой мыслью было: «Прости меня, малыш. Прости за то, что заставила тебя пройти через это». Острые мучительные ощущения, пронизывающие ее тело, вызывали скорее печаль, несмотря на то что следовало назвать их радостью, – это было одно и то же. Она подумала, что мощный всплеск любви к этому трогательному существу с красным личиком наверняка смоет неприятные воспоминания о той ночи. Но воспоминания оставались, подобно мерзкой черной пиявке шевелясь в недрах памяти.

– Вам придется следить за вашим сыночком!

Рената встала прямо перед Джейн, едва ли не тыча ей пальцем в грудь. За стеклами очков были видны налитые кровью глаза. Ее осязаемый праведный гнев словно подтверждал сомнения Джейн.

– Рената, – с упреком произнес Джеф и протянул руку Джейн. – Джеф Клейн. Пожалуйста, извините Ренату. Она очень расстроена.

Джейн пожала его руку:

– Джейн.

– Хорошо, тогда, может быть, раз уж мы все собрались здесь, давайте поговорим по существу, – произнесла миссис Липман твердым, немного напряженным голосом. – Желаете чай или кофе? Воды?

– Мне ничего не нужно, – сказала Рената.

Джейн с нездоровым интересом увидела, что все тело Ренаты дрожит, и сразу отвела взгляд. Быть свидетелем открытых чувств Ренаты было все равно что увидеть ее раздетой.

– Рената. – Джеф схватил жену за талию, словно та собиралась броситься под машину.

– Я скажу вам, чего мне хочется, – обратилась Рената к миссис Липман. – Я хочу, чтобы ее ребенок держался подальше от моей дочери.

Мадлен отодвинула раздвижную дверь с заднего двора и увидела Абигейл, которая сидела на диване, глядя в ноутбук.

– Эй, привет! – сказала Мадлен и сразу поморщилась от наигранной бодрости собственного голоса.

Она не могла теперь естественно разговаривать с дочерью. Когда Абигейл приезжала только на уик-энды, выходило, что Мадлен – хозяйка, а Абигейл – важная гостья. Мадлен вроде должна была предлагать ей напитки и заботиться о комфорте. Это было нелепо. Когда Мадлен ловила себя на том, что ведет себя именно так, она ужасно злилась и сердито требовала, чтобы Абигейл занялась какой-нибудь домашней работой, например развесила белье. Хуже всего было то, что Абигейл поступала как хорошо воспитанная гостья – такой вырастила ее Мадлен – и без единого слова брала корзину с бельем, а Мадлен испытывала чувство вины. Как могла она просить Абигейл развесить белье, если дочь не привозила с собой никаких вещей? С тем же успехом можно просить гостя развесить ваше белье.

После этого Мадлен бросалась помогать Абигейл развешивать белье, заводя натянутый разговор, а в голове проносились слова, которые она не решалась произнести: «Вернись домой, Абигейл. Вернись и прекрати это. Он бросил нас. Он бросил тебя. Ты была моим утешением. Его наказанием было то, что его лишили возможности общаться с тобой. Как ты могла выбрать его?»

– Чем занимаешься? – Мадлен плюхнулась на диван рядом с Абигейл и глянула на экран ноутбука. – Это «Следующая топ-модель Америки»?

Теперь она не знала, как обращаться с дочерью. Это напоминало ей попытку остаться друзьями с бывшим бойфрендом. Доказывало случайность человеческих отношений. Хрупкость твоих чувств, сознание того, что маленькие причуды твоего характера больше никого не умиляют, а могут даже раздражать.

Мадлен всегда подыгрывала своей роли курьезно ненормальной мамаши. Она чрезмерно волновалась и чрезмерно сердилась по пустякам. Когда дети не хотели делать так, как им велели, она возмущалась и обижалась. Стоя у двери кладовки, она напевала глупые песенки собственного сочинения: «Где, о где вы, томаты в банках? Томаты, куда вы пропали?» Дети и Эд любили поддразнивать ее по разным поводам, начиная ее одержимостью знаменитостями и кончая блестящими тенями для век.

Но теперь, когда приезжала Абигейл, Мадлен ощущала себя пародией на себя саму. Она решительно настроилась не притворяться кем-то, чем она не была. Ей сорок! Поздно менять характер. Но она продолжала смотреть на себя глазами Абигейл, полагая, что ее сравнивают с Бонни невыгодно для нее самой. Потому что Абигейл выбрала Бонни, так ведь? Абигейл предпочла бы такую мать, как Бонни. По сути дела, все это не имеет к Натану никакого отношения. Атмосферу в доме определяет мать. Сейчас на ум Мадлен пришли все ее тайные страхи по поводу собственных недостатков. Очевидно, она чересчур вспыльчива, быстро выносит суждения, чрезмерно интересуется нарядами, тратит на обувь слишком много денег. Считает себя красивой и забавной, а на самом деле, возможно, просто надоедливая и вульгарная. Пора повзрослеть, говорила она себе. Не принимай все на свой счет. Дочь по-прежнему любит тебя. Просто она решила жить с отцом. Это не так важно. Но каждая встреча с Абигейл превращалась в постоянное противостояние между: «Вот я какая, Абигейл, можешь принимать это или нет» и «Стань лучше, Мадлен, будь спокойней, будь добрее, постарайся быть похожей на Бонни».

– Ты видела, как на прошлой неделе турнули Элоизу? – спросила Мадлен.

Это она сказала бы и раньше, поэтому сказала сейчас.

– Я не смотрю «Следующую топ-модель Америки», – вздохнула Абигейл. – А смотрю «Эмнести интернэшнл». Читаю про нарушение прав человека.

– О-о, боже правый, – только и сказала Мадлен.

– Бонни и ее мама – обе члены «Эмнести интернэшнл», – пояснила Абигейл.