— Растрепала уже все, дрянь, да?! В моем же собственном доме решила меня опозорить! Не позволю! Убирайся вон отсюда! Глаза бы мои тебя никогда не видели, только испортила всё… — откровенно говоря, из этой тирады я не понял ровным счетом ни-че-го.

А ещё я впервые слышал, чтобы мать разговаривала в таком тоне с кем-то. Складывалось ощущение, что Вредина ей не просто дорогу перешла — растоптала труды всей жизни и на пепелище попрыгала под веселую музыку, издеваясь словами без перерыва.

Малышка на шаг отходит от меня, обнимает себя руками и таким потерянным взглядом смотрит, словно прямо сейчас она душу дьяволу в вечное рабство отдаст за одну лишь возможность испариться по щелчку пальцев. Идиот я. Полнейший. В пекло это надо было слать весь ужин с родительскими уговорами.

Подкупило лишь то, что Вредина сама согласилась поехать со мной.

— Я н-ничего не говорила…

— И правильно! Не суй свой нос в нашу семью! Тебе не место здесь! Пошла вон, я сказала, никогда больше тебя видеть не хочу за моим столом, — мать продолжает напирать, кипит от гнева так, что на ней запросто можно яичницу пожарить. Я это даже без сильного освещения вижу.

— Если ты сейчас же не замолчишь и не перестанешь лить грязь в сторону моей семьи — потеряешь единственного сына. И я не шучу, мама, — резко осаживаю и поворачиваюсь лицом к Вредине, закрыв её от любопытных глаз собственной спиной. Лорка с теткой уже успели прибежать на крики.

— Как ты… Я же тебя… — мать пытается меня «вразумить», но получает в ответ лишь недовольный жест ладонью с немой просьбой заткнуться.

Именно заткнуться, потому что я замечаю слёзы на лице своей женщины.

— Можно я уеду? Вы тут поговорите, обсудите всё… Я очень хочу домой, — шепчет едва слышно, чуть ли не по губам читать приходится.

— Идти можешь? — кивает и мгновенно в лице меняется, будто я её собственноручно за забор выставлю сейчас. Чёрт. — Здесь несколько метров до машины, ключи в кармане куртки. Не мёрзни, малыш. Я только твои вещи заберу и ворота открою — сразу поедем.

Взглядом провожаю её до салона, обратно к родне поворачиваюсь, только когда девочка на переднее сидение забирается.

Вредина сегодня со стороны выглядела на все сто по десятибалльной шкале: шикарно, как-то по-взрослому, без свойственной ей изюминки лёгкой небрежности, когда волосы во все стороны и на губах помада стёртая, потому что она кусает их вечно, но, господи, какая же она беззащитная внутри при всём этом образе идеальности.

Колючки есть, но стоит их коснуться — разлетятся трухой по ветру.

— В сторону, — грубо бросаю трём наседкам с раскрытыми ртами, сгребаю куртку малышки в одну руку, второй подхватывая лёгкие туфельки. Хорошо, что она в тапочках была, когда я её нашел, а то шлепала бы сейчас босыми ногами по холодной земле.

— Сынок…

— Будь добра, помолчи. У меня нет ни малейшего желания разбираться во всём этом абсурде. Я хочу увезти свою женщину подальше от всех вас и сделать так, чтобы она никогда больше не видела ваши лица.

— Ты что, Матвеюшка, не выслушаешь собственную мать? Да мало ли какую ерунду тебе наплетет эта вертихвостка, — а вот здесь, мамочка, ты прокололась. Вредина мне, чувствую, вообще ничего не сказала бы, если бы не этот концерт одной актрисы.

— Всего доброго, — бросаю просто для того, чтобы не сказать какую-нибудь грубость. Хотя хочется. Останавливает осознание возраста моей родительницы. Всё же не молода для игры на равных.

Из поселка выезжаю довольно быстро. Еще несколько километров вперед, съезжаю на обочину и толкаю кресло назад, освобождая пространство для Вредины на моих коленях. Перетаскиваю аккуратно малышку, она в платье путается, забавно проклиная изобилие ткани.

Трясется вся, но явно не от холода — печка почти на полную мощность работает. Ладони её ловлю и к губам подношу, целую, продолжив по спине легко скользить, выжидая момент, когда она сама захочет начать разговор.

Мы оба знаем, что забыть и отпустить не выйдет.

Девочка тянется ко мне ближе, голову на груди устраивает, плотнее кутаясь в мою куртку. Закрыться хочет.

— Ты не побоялась в нашу первую поехать черти куда с незнакомым мужиком, а сейчас, когда я тебя уже во всех вариациях видел — от сонного чудовища до…

— Сам ты чудовище! — кулаком меня в плечо бьет и, наконец, оживает. Отлично, этого я и добивался.

— Нельзя драться, — улыбаюсь ей мягко, когда она голову чуть запрокидывает. — Вот увезу тебя всё-таки в лес и привяжу к какой-нибудь сосне.

— Зачем?

— Для профилактики, — за нос кусаю, вырывая из малышки смешок. — Ты боишься моей реакции?

— Я боюсь разрушить твой мир.

Не знаю, что именно мне сейчас предстоит услышать, даже близко мыслей нет, но Вредине пора уяснить одну простую вещь.

— Ты — мой мир, малыш. Если не планируешь самоубийство, можешь смело рубить тросы.

— Детка, ты уверена? Ты не могла что-то понять не так?

На самом деле, я уже знаю ответ на свой вопрос. Мне просто нужно немного времени перевести дыхание. Уложить всё в голове и понять, что я жил в обмане.

Хотя, наверное, я сам виноват в этом. Изначально надо было все проверить, а не вестись на маленькие пальчики чужого, по сути, ребенка.

Тогда чужого. Сейчас Никитка прочно вошел в мою жизнь, всё равно буду считать себя его отцом.

— Не веришь мне? — Вредина вскидывает воинственный взгляд, начинает ёрзать и пытается перебраться на своё сидение.

Я не позволяю.

Крепче сжимаю руки на тоненькой талии и прижимаю непослушную малышку к себе, успокаивая её бешеный порыв губами на шее. Довольное тихое урчание говорит о том, что я всё делаю правильно.

— Верю. Завтра сделаю экспертизу. Давно уже надо было.

— Я понимаю. Понимаю, почему ты не хотел её делать. Видела ведь, как ты на Никиту смотришь. Какая разница вообще, что в результате написано будет. Ты не бросишь его, — она не спрашивает. Уверенно заявляет, а я понимаю, что мне досталась самая потрясающая женщина.

Где-то в глубине души я был готов к тому, что мальчик окажется не моим. Да это было, в конце концов, логично. Только вот циничное враньё матери совершенно не вписывалось в мою картину мира.

Сегодня я увидел её с какой-то неведомой ранее стороны. До сих пор поверить не могу, что милая женщина, которая улыбалась мне и готовила любимое печенье, может быть откровенно-неадекватной стервой.

Машинально глажу Вредину по спине, зарываюсь в её волосы и слегка прикусываю открытое плечо, усмехнувшись на её дрожь. Малышка поправляет мою куртку и утыкается куда-то в шею, царапая своими коготками живот через рубашку.

Предательство — всегда больно. Даже если ты суровый мужик в татухах и со щетиной на лице.

Оно выжигает кислотой изнутри, особенно когда в этом замешаны родные тебе люди. И только забавное сопение вперемешку с фырчанием, когда я забываюсь и опускаю ладонь ниже поясницы, может вернуть тебя в относительный порядок.

Потому что есть ради кого.

Для кого.

— Из тебя получился бы хороший руководитель. Совещания, галстуки, бизнес-ланчи… Хотя боссы, наверное, обедают исключительно в ресторанах. Или заказывают доставку прямо в кабинет, — размышляет вслух, посмеивается, когда я кривлю губы, вспоминая период своей жизни вот в таком темпе.

Уж лучше пустая гречка и обляпанные краской футболки.

— Признавайся, малыш, сколько тебе заплатил мой отец за такую агитацию? Он испробовал все свои варианты и решил подобраться через тебя? — конечно, я шучу.

Только мысль всё равно закрадывается. Хотел бы я посмотреть на то, как Вредина изящно послала бы папашу вместе с его деньгами.

— Может, мне нравятся серьёзные мужчины в костюмах?

— Я могу носить его в спальне ради тебя, — подмигиваю ей и оттягиваю мочку зубами, проводя следом языком по коже.

— Вот так поведешься изначально на рубашку и брюки, а потом выяснится, что твой мужчина предпочитает классике потёртые джинсы. Очень грустно, очень, — вздыхает наигранно.