1795
Вечер
По одной картине
Перевод А. Фета
Бог лучезарный, спустись! — жаждут долины
Вновь освежиться росой; люди томятся;
Медлят усталые кони, —
Спустись в золотой колеснице!
Кто, посмотри, там манит из светлого моря
Милой улыбкой тебя! Узнало ли сердце?
Кони помчались быстрее,
Манит Фетида тебя.
Быстро в объятия к ней, вожжи покинув,
Спрянул возничий; Эрот держит коней за узды;
Будто вкопаны, кони
Пьют прохладную влагу.
Ночь по своду небес, прохладою вея,
Легкой стопою идет с подругой Любовью.
Люди, покойтесь, любите!
Феб влюбленный почил.
1795
Метафизик
Перевод М. Михайлова
«В какую высь меня взнесло!
Людишек на земле я вижу еле-еле.
Вот-вот коснусь небес! Всех выше в самом деле
Мое на свете ремесло!» —
Так кровельщик, на башне стоя,
Провозгласил. Так крошка-исполин,
Ганс-метафизик мнит в своем покое
За книгой. Крошка-исполин,
Та башня, с высоты которой ты взираешь,
На чем и из чего воздвигнута, ты знаешь?
Как ты туда попал? И эта крутизна
На что, как не затем, чтоб вниз глядеть, нужна?
1795
Колумб
Перевод М. Михайлова
Далее, смелый пловец! Пускай невежды смеются;
Пусть, утомившися, руль выпустит кормчий из рук.
Далее, далее к западу! Должен там берег явиться:
Ясно видится он мысли твоей вдалеке!
Веру вожатому-разуму! Бодро плыви океаном!
Если земли там и нет, выйдет она из пучин.
В тесном союзе и были и будут природа и гений:
Что обещает нам он — верно исполнит она!
1795
Прогулка
Перевод Н. Славятинского
Здравствуй, гора, с озаренною алым сияньем вершиной,
Здравствуй, о солнце, — по ней льется твой ласковый свет!
Здравствуй, долина веселая, ты, шелестящая липа,
И ликование птиц в чаще кудрявой листвы;
И синева безмятежная над нескончаемой цепью
Гор, чуть краснеющих там, в дымчатой зелени рощ;
И надо мною лазурная чаша высокого неба, —
Радостно к вам я бегу, узник людской суеты…
Воздух струями целебными тут и бодрит и ласкает,
А истомленный мой взор ожил от ярких лучей.
Переливаются красками пышноцветущие нивы,
Прелести милой полна свежая их пестрота.
Вот расстилает приветливо луг свой ковер многоцветный,
Змейкою вьется тропа в сочной зеленой траве.
Слышу пчелы озабоченной, зноем томимой, жужжанье.
Вижу, на розовый клевер сел, трепеща, мотылек.
Зной бьет огнистыми стрелами и не шело́хнется воздух.
Как серебро на хрусталь, сыплется трель с высоты.
Вдруг зашумело в кустарнике… Ольха склонилась вершиной…
Ветра порыв налетел… Засеребрилась трава…
Но, будто ночь ароматная, негой душистой прохлады
Буков тенистый навес приосеняет меня.
В сумраке леса таинственном ширь пропадает картины.
Все извиваясь, тропа выше и выше ведет.
Только порою сквозь кружево листьев пробьется украдкой
Скудный луч солнца, и мне вдруг улыбнется лазурь…
Но наконец неожиданно я выхожу на опушку,
И ослепительный блеск ошеломляет меня.
А вдалеке возвышается, мир замыкая собою,
В мреющем блеске лучей цепь голубеющих гор.
Прямо внизу, под обрывистым склоном горы, у подошвы,
Белою пеной бурлит зеленоватый ручей.
Я меж двумя океанами — высью и глубью воздушной! —
Встал с замирающим сердцем, с кружащейся головой.
Но между высью предвечною и вековечною бездной
В пляске извивов крутых вниз побежала тропа.
Быстро спускаюсь… Богатые нивы несутся навстречу,
Пышным убранством своим славя, крестьянин, твой труд!
Нивы исчерчены межами, это границы владений —
Их на ковре полевом, видно, Деметра ткала.
Это ведь знаки Зевесова, данного людям закона,
С тех пор как — в бронзовый век! — братство сменил произвол.
Но полосою извилистой, слабо мерцая на солнце,
В сторону, в гору, с горы, вдруг исчезая в лесу,
Вьется дорога широкая, соединяя все земли…
А по зеркальной реке вниз проплывают плоты.
Чу, перезвон колокольчиков с пастбища ветер доносит,
Грустную песню поет, эхо встревожив, пастух.
Встали деревни веселые, будто венец над потоком,
Или на склоне горы ярко пестреют в садах.
Здесь человек еще с пашнею всю свою жизнь неразлучен.
Здесь окружают поля скромного пахаря дом.
Окна блестят среди зелени цепкой лозы виноградной
И над всем домом, как друг, дуб свои ветви простер.
Вас, поселяне безвестные, не разбудила свобода,
Вас и поля подчинил давний суровый закон.
Но вы счастливы и веселы в круговороте бессменном
Пахоты, сева и жатв, бедствиям наперекор!..
Кто ж это так неожиданно милую портит картину?
Чуждый вторгается дух, преобразуя весь вид.
Вместо слиянья любовного — тягостное распаденье
И сочетается лишь сходное между собой.
Строятся тополи гордые в ряд, как патриции в свите,
Великолепен их вид, это ль не высшая знать?
Все подчиняется правилу, мере, все по́лно значенья,
Вижу по свите такой, что впереди — властелин!
В высокомерном сиянии пышно вознесшихся башен
Город стоит на скале, властвуя здесь надо всем.
Фавны лесные в далекую оттеснены им пустыню,
Трепет священный вдохнул в камни разумную жизнь.
Тесен здесь мир, ближе сходится тут человек с человеком,
Шире, богаче, сложней внутренний мир горожан;
Мерятся силами недруги в яростной, огненной битве
И плодотворен их спор, но плодотворней союз.
Духом одним оживляются тысячи, в тысячах грудей
Пламенным чувством горит сердце, для тысяч — одно,
Жаркой любви к милой родине полное, к древним заветам
Предков, чей прах дорогой в этой хранится земле.
С неба нисходят бессмертные боги в священные храмы
И водворяются в них у своего алтаря,
Каждый с дарами богатыми: злаки приносит Деметра,
Якорь вручает судам их покровитель Гермес,
Вакх подает виноградную гроздь, ветвь оливы —
Афина, И боевого коня шумно ведет Посейдон.
Матерь бессмертных Кибела львов запрягла в колесницу,
Гостеприимно пред ней город врата распахнул.
О вы, руины священные, славный источник познаний,
Вы, отдаленным векам свой излучавшие свет!
Здесь мудрецы пред воротами провозглашали законы,
Смело герои рвались в бой за пенаты свои!
Матери тут на зубчатые стены с детьми поднимались,
В путь провожая войска взором до крайней черты,
И повергались с молитвой в святилищах пред алтарями,
Славы просили, побед и возвращенья мужей.
Да, победили бесстрашные, но возвратилась лишь слава.
Память о подвиге том надпись на камне хранит:
«Если ты в Спарте, [294]на родине нашей, окажешься, путник,
То передай, что мы все грудью легли за нее».
Спите, герои любимые! Кровью вспоенные вашей,
Зреют оливы в садах и золотится ячмень.
Вверясь труду своих рук, вольный ремесленник весел.
Из камыша на реке бог синекудрый манит.
Свищет секира, вонзается в дерево, стонет дриада —
И, будто громом сражен, рухнул с горы великан.
Вот, рычагом кверху поднятый, камень парит близ утеса.
В горной расселины глубь смело нырнул рудокоп.
Слышится мерный стук молота в кузнице бога Гефеста,
Там под могучей рукой искрится звонкая сталь.
Крутится нить золотистая, пляшут, стучат веретёна;
Как меж натянутых струн, бегает в пряже челнок.
Лоцмана крики доносятся с барки на рейде далеком,
Где отправляют суда, полные здешних даров,
И принимают флотилии с грузами стран чужедальних;
Реют на мачтах вверху праздничные вымпела!
Видишь, кипят многолюдные рынки народом веселым,
Смесь языков и одежд слух поражает и взор.
Площадь ларями заставлена, полными злаков различных:
Все, что под знойным лучом в Африке почва родит,
Все, что в Аравии вызрело, что производится в Фуле, —
Все Амальтея [295]в свой рог сыплет бессмертной рукой.
Счастье с Талантом рождает здесь богоподобных потомков,
Всюду искусства цветут, где их Свобода вспоит.
Взоры художник нам радует, жизнь воссоздавший в твореньях, —
Камень под смелым резцом душу обрел и язык.
Небо легло рукотворное на ионийских колоннах,
И Пантеон заключил в стены свои весь Олимп.
Арка моста перекинулась над белогривым потоком,
Легкая, будто стрела, будто Ириды [296]прыжок.
А в одинокой обители сложные чертит фигуры,
Чтобы природу постичь, дерзкий пытливый мудрец.
Силу материи… ненависть и притяженье магнита…
Звука любую волну… быстрый, стремительный свет…
И мириады случайностей — все испытует ученый,
В хаосе пестрых явлений путь находя и закон.
Мысли безгласные — письменность в плоть облекает и звуки
И говорящий листок передает их векам.
Он заблуждений бессмысленных гонит сырые туманы
И, излучая свой свет, мрак разгоняет ночной.
А человек разбивает оковы свои. О, счастливец!
Узы страха он рвет… Только б не узы стыда!
Разум взывает: «Свобода!» Страсти вопят о свободе
И увлекают людей прочь от природы святой.
Ах, и срывается с якоря — крепкой, надежной опоры
Возле родных берегов — и человек и челнок.
Мчится пловец в бесконечную даль, поглотившую берег, —
Вон, высоко на волнах, утлый качается челн.
Меркнут за хмурыми тучами путеводящие звезды
И благороднейший ум вновь заблужденьям открыт.
Даже в беседах исчезнули честность, и вера, и правда,
Нет их и в жизни, где лгут с клятвою на языке.
В тайны друзей сокровенные, в тайны любви проникает
Мерзостнейший сикофант [297]и разлучает людей.
Вот, затаившись, предательство алчно глядит на невинность,
И ядовитый свой зуб в друга вонзает порок.
В сердце растленном рождаются злые продажные мысли.
Нет благородства в груди, чувства свободного нет.
Правды приметы священные маскою стали обмана.
Мудрой природы давно искажены голоса —
Воображало их явственно сердце в стремлении светлом.
Чистым движеньям души трудно пробиться сквозь ложь.
Вот на трибуне спесивится право, на горе селеньям,
И возле трона стоит, как привиденье, закон.
Долгие годы, столетья мумия нам заменяла
Лживым подобием жизнь, силу, движение, цвет,
До той поры как могучая вдруг пробудилась природа:
«Прочь, отживающий мир, гибели ты обречен!»
Часто ломает в неистовстве клетку стальную тигрица,
Вспомнив в неволе своей сень нумидийских лесов —
В гневе встает человечество, давним согбенное игом,
Чтоб хоть в золе городов снова природу обресть.
Так расступитесь пред пленником, стены, и дайте свободу,
Пусть он вернется скорей в лоно полей и дубрав!..
Где ж это я? Чуть заметная, скрылась от взора тропинка…
Передо мною — утес… Бездна зияет внизу…
Вот позади виноградники, изгородь старого сада —
С ними исчезнет совсем след человеческих рук.
Дремлет жизнь в нагромождениях с виду бездушной материи.
Дикий суровый базальт зиждущей алчет руки.
Чу, водопад низвергается в брызгах и пене с утеса.
Между корнями дубов путь пробивает поток.
Дико ущелье пустынное. Вон в океане воздушном
Плавает горный орел — вестник земли в небесах.
И ни один не доносится снизу ко мне отголосок
Радостей или скорбей, что наполняют нам жизнь.
Что ж, мой удел — одиночество? Нет, ты со мною, природа —
Вновь я на лоне твоем, но мне привиделся сон
И на меня вдруг повеяло ужасом жизни жестокой;
Но лишь исчезла долина — мрачное с нею ушло.
Жизнь мою чище, прекраснее вновь от природы приемлю,
Вновь я исполнен надежд, молод, и весел, и бодр.
Цели меняет и правила неутомимая воля,
А совершается все вечно вкруг той же оси.
Да, в красоте обновления, ты, не старея, природа,
Чтишь целомудренный свой древний, суровый закон.
В зрелых мужах утверждаешь ты то, что ребенок и отрок,
Втайне доверясь тебе, лишь обещали развить.
Грудью своею ты разные возрасты щедро питаешь…
Та же вверху синева. Тот же лугов изумруд.
И нет конца поколениям, пестрой людской веренице —
Солнце Гомера и нам светит с лазури небес!
