— А почему только его?

— Кто-то сдал его, — мрачно пояснил Сережка, от злости поддев ногой валяющийся камушек. — Указали на него как на лидера нашей «волосатой тусовки». Да по нему и видно было: очень уж он из всех выделялся. На работу не ходил, подрабатывал игрой в кабаках, жил отдельно от родителей, мог позволить себе хорошо гульнуть. КГБ какого-то «президента» искала, который якобы всеми хиппи руководит, и с чего-то решили, что это он. Письма все его, оказывается, давно читали.

— Вы с помощью писем общаетесь? — удивилась я, на мгновение забыв, где нахожусь.

Сережка в изумлении уставился на меня.

— Ну да, а что? Не все же в Москве живут. Да и телефоны есть не у всех.

Точно… Я же не в мире смартфонов, смс-ок, сообщений в мессенджерах и электронной почты. Я в той, другой, настоящей эпохе, где люди писали друг другу бумажные письма, которые потом можно было при желании хранить всю жизнь. Некоторые особо изобретательные капали духами на листы бумаги, вкладывали туда листки деревьев, самодельные коллажи — все, что так приятно пересматривать спустя много лет.

— И как этот Клаус выкрутился? — с интересом спросила я.

— Да легко, — весело сказал Сережка. — Гэбешник чего-то пыжился, а потом до него дошло, что весь наш слет — просто игра в песочнице, и ничего политического за этим не стоит. Единственное, что можно было пришить Клаусу — несоветский образ жизни. Мол, нигде не работает. Даже посадить угрожали. Но он быстренько успел официально на работу устроиться в театр, и все, пришлось оставить в покое. Отец у него вроде при связях, помог выкрутиться.

Как интересно! Оказывается, и тогда многое решалось при помощи связей. Мне даже захотелось познакомиться с этим «Клаусом». Почему-то мне представлялось, что он чем-то очень смахивает на мажора-стилягу Лео, папенькиного сынка, с которым когда-то встречалась Лида.

— А слет все-таки состоялся? — полюбопытствовала я, забирая у Сережки из рук свою сумку.

— Конечно. Но немного народу приехало, человек пятнадцать. «Хвост» за нами был, но мы живенько оторвались — свернули в какие-то закоулочки, разбежались, а потом все вместе встретились в условленном месте. Ладно, Дарья Ивановна, я пошел! Всего Вам доброго! Еще увидимся! — и мой бывший ученик, напевая себе под нос что-то на английском, широко зашагал в сторону жилого массива.

Первая четверть учебного года пролетела, как один день, и наконец наступили долгожданные каникулы. Я так была загружена работой в школе, к которой мне пришлось вернуться, что совершенно забыла и о Сережке, и о пока почти незнакомом для меня движении хиппи, и о Лиде и ее проблемах… Нет, конечно, странно одетых парней и девушек, говорящих между собой о чем-то непонятном, я много раз встречала на улицах, но обращать на них внимание у меня совершенно не было времени: голова была занята другим.

Уроки, проверки тетрадей, внеклассная работа — все это порой выматывало не хуже смен в горячо «любимом» мною магазине. Разница только в том, что здесь можно было видеть результат своей работы, и преподавание, хотя и было делом непростым, все же доставляло мне удовольствие. Очень интересно было наблюдать, как растут и меняются ершистые пацаны и девчонки, как превращаются в настоящих юношей и девушек, со своими взглядами, желаниями, мечтаниями, стремлениями…

Порой, разговаривая со своими подопечными на классном часе, я даже жалела, что не увижусь с этими мальчиками и девочками спустя двадцать, тридцать лет, не смогу узнать, какие у них успехи, чего они достигли в жизни… Все это они будут рассказывать уже другой, настоящей Дарье Ивановне, которая к тому времени станет совсем взрослой, даже пожилой женщиной и с удовольствием будет принимать букеты цветов на День учителя от своих бывших учеников. А я, Галочка, вернусь в двадцать первый век…

Ребята в моем новом классе были совершенно другими. Нет, дело даже не в том, что они носили другую форму — не похожую на военную, как тогда в шестидесятые. Это уже было не послевоенное поколение, чьи матери и отцы знали о войне не понаслышке. Они мыслили и говорили по-другому. А в целом — все, как всегда. Были и отличники, были и хорошисты, и хулиганы, и двоечники, которых снисходительно именовали «трудными подростками»… Я старалась по мере сил найти подход к каждому ребенку и не позволяла никого травить.

Да-да, для меня эти прыщавые ребята, которые зачастую на две головы были меня выше, все еще оставались детьми. Я по себе знала, как порой непросто быть подростком: с тебя вроде бы уже требуют как со взрослого, а правами взрослого еще не наделяют. Поэтому к подростковым шалостям я относилась снисходительно, разумно рассудив: «Вырастут, успокоятся»… Даже Диму Булкина, к которому еще в первом классе намертво прилипла кличка «Рогалик», я не сдала начальству, когда застукала его за углом школы с дымящимся бычком в зубах. В конце концов, читать лекцию о капле никотина, которая убивает лошадь, шестнадцатилетнему двухметровому пацану, подпирающему головой потолок, уже поздно. Может, повзрослеет и сам поймет, что тратить жизнь, здоровье и деньги на облака дыма — такое себе занятие. А не поймет — что ж, его жизнь и его выбор.

За каждого мальчишку и девчонку, шефство над которыми мне доверили, у меня по-настоящему болела душа. Я просто хотела, чтобы они росли счастливыми людьми и по мере возможности старалась все для этого делать: организовывала походы, викторины, чаепития… За «косяки» я их, конечно, ругала, за выполнение домашних заданий спрашивала строго, даже писала замечания в дневники, но старалась не доводить дело до вызова родителей в школу. Пусть сейчас бедокурят в меру, ошибаются… Главное, чтобы вкус к жизни не потеряли.

Интересно, почему ни до кого так и не дошло, что взрослые бывают теми еще «трудными»? Подростковый возраст закончится через несколько лет. А вот скверный характер остается со многими на долгие годы. Так, например, у некоторых моих ребят были родители, готовые задавить дитятку из-за одной-единственной четверки в четверти. Мол, ты или золотую медаль получишь, или будешь всю жизнь дворы мести. Третьего не дано.

Так, например, за третьей партой в среднем ряду сидела совершенно милая и наивная девочка Люда, безумно похожая на актрису Татьяну Аксюту, сыгравшую в фильме «Вам и не снилось». Растила ее, как это часто было в советские времена, одна мать — Раиса Владимировна. Отец Люды куда-то испарился, узнав о беременности ее матери, и с тех пор никакой весточки от нее не было. Жили Люда и ее мама в отдельной крохотной квартирке-хрущобе, которую пробивная и активная всеми правдами и неправдами сумела все-таки выхлопотать у государства. На все вопросы Люды об отце мама сжимала губы в тоненькую ниточку и зверски шипела, аки змея:

— Тема закрыта. Зачем тебе твой отец? Он о тебе и знать ничего не хотел… Иди смотри, что на завтра / лето / каникулы задано. Не принесешь медаль, дрянь — убью… А в подоле притащишь — придушу тебя и выродка твоего…

Сентенция про «притащишь в подоле» родилась у Раисы Владимировны после того, как десятиклассник — застенчивый Владик Мокрополов, давно влюбленный в Людочку, наконец решился проводить ее до дома и донести тяжеленный портфель, а бдящая маман увидела их в окно. Возможно, согласно ее предположению, во время передачи портфеля из рук в руки как раз и существовала опасность забеременеть и «принести в подоле». Лично я не видела в этом ничего дурного. Мне кажется, Вадик был менее безопасен, чем евнух, и даже за руку взять Людочку не решался. Мне кажется, он, как и некогда мой сосед Егорка, уже решил, что обязательно «женится». С шести лет парень играл на скрипке и уже успел стать лауреатом нескольких музыкальных конкурсов, даже съездил в Болгарию.

Однако, несмотря на известность и кучу грамот, успехом у девушек в нашей школе Вадик не пользовался — они засматривались на брутальных парней, лихо играющих на гитаре. А еще у Вадика был небольшой дефект — в детстве из-за болезни ему пришлось удалить ушные раковины. На слух мальчишки это не повлияло, однако, чтобы избежать насмешек, он носил волосы, прикрывающие мочки.