Приключения начинались.

Не веря своим глазам, я вглядывалась в темные квадратики окон своей школы, в которую 1 сентября 1981 года вошла, будучи робкой первоклассницей, с огромным бантом, в шерстяном колючем платье, белом фартучке и черных лаковых туфельках, которые через знакомых чьих-то знакомых за хорошие деньги «достала» любимая бабуля. Слово «достать» я знала в ту пору, когда еще не ходила в школу. Тогда многие вещи не покупали, а именно «доставали».

Началось все, конечно же, с линейки и первого звонка, когда, после торжественной речи директора, под аплодисменты, я с другими маленькими и отчаянно боящимися первоклашками вошла в школу, а за нами уже — все остальные.

В этой же школе на улице Книпович, которая, оказывается, когда-то называлась Смоляной, меня принимали и в октябрята, и в пионеры… Тогда, накануне дня принятия в пионеры, я не спала всю ночь — учила торжественное обещание. Может быть, поэтому я, усталая и невыспавшаяся, перепутала слоги в своих имени и фамилии и взволнованным тоненьким голоском громко начала: «Я, Пряня Галик…». Договаривать текст торжественного обещания мне пришлось уже под громкий хохот присутствующих, и одноклассники меня еще неделю дразнили «Пряней». Помню, я тогда даже испугалась, что из-за этой оговорки меня не примут в пионеры и отложат вступление на будущий год. Однако не заставили…

Теперь этот случай этот я вспоминала с улыбкой. Ничего страшного, что подразнили недельку. Главное, что галстук в итоге повязали и в пионеры приняли. А всего через неделю в школе произошло другое из ряда вон выходящее событие, после которого про мою оговорку и вовсе напрочь забыли. Историю, произошедшую после моего конфуза, обсуждали аж до самого конца учебного года.

Дело было так. Один из «старшаков» — Саня Рыжиков, этакий школьный «мажор», мальчик из очень состоятельной семьи — прогулял «труды», рассудив, что раз уже они поставлены последним сдвоенным уроком, то и ходить туда не стоит. На улице май, двадцать градусов, тепло, хорошо — самая подходящая погода для прогулок… А еще родоки, как обычно, пропадают на работе до ночи, и можно пригласить приятелей посмотреть на новом японском «видаке» фильм «Однажды в Америке». Там показывают настоящий Нью-Йорк… Видеомагнитофон, который дожидался Саню дома, ему привез отец из поездки — он работал внешторговцем, поэтому недостатка в современной электронике и бытовой технике в семье Рыжиковых не было.

Уроки труда в моей школе вел пожилой учитель и фронтовик Макар Игнатьевич, как две капли воды похожий на московского трудовика Климента Кузьмича. Даже не знаю, почему все трудовики так похожи друг на друга: мрачные, суровые, немногословные и обязательно с усами?

Для полноты картины надо сказать, что Макар Игнатьевич обиделся не на сам факт прогула его урока, а на то, что в ответ на замечание Саня Рыжиков сказал, что в ПТУ он, в отличие от трудовика, идти не собирается, планирует окончить полностью десять классов, а посему умение строгать табуретки ему без надобности. Нахальничал Саня не просто так: если я правильно помню, у него среди родни числился не только папа-внешторговец. Кто-то из его родственников работал в отделе народного образования на очень хорошей должности: то ли бабушка, то ли мамина двоюродная сестра… А посему Саня был уверен, что обязательно уедет после школы в Москву, поступит в МГИМО, и жизнь его будет сытой и комфортной вне зависимости от того, будет он напрягаться или нет.

Макар Игнатьевич молча выслушал сентенции прогульщика, высказанные прямо при ребятах, нахмурил сросшиеся кустистые брови и, не долго думая, рявкнул:

— Табуретки он, видите ли, строгать не хочет. Мужиком, видимо, тоже становиться не хочешь? Говоришь, чинить, пилить, строгать — не мужское дело? Дома ножи наточить надо будет — маникюр побоишься испортить?

Санины одноклассницы, стоящие поодаль, захихикали. Сам Саня нахмурился, заметив, что среди хихикающих и шушукающихся девочек была и Леночка Новикова, которой развязный мажор давно, но безуспешно пытался понравиться. За Леночкой бегали почти все ученики школы от четырнадцати до восемнадцати лет, однако она не отвечала никому взаимностью и была неприступна, аки скала. Санины уши предательски заалели, и он пообещал себе, что не спустит это унижение учителю с рук. И слово свое сдержал.

Саня вспомнил, что недавно отец привез ему в качестве сувенира хлопушку — купил по случаю где-то «за кордоном». Яркая, большая, цветастая, с надписями на иностранном языке — таких хлопушек советская «школота» не видывала. Это сейчас можно практически все, что угодно, заказать на маркетплейсах, а тогда нужно было постараться, чтобы раздобыть что-нибудь «оттуда». А посему все, что было «импортным,» по определению считалось качественным. Паренек принес хлопушку в школу, чтобы похвастаться, но показывал всем ее только из своих рук, и как ни упрашивали его ребята разрешить «дернуть за веревочку», наотрез отказывался. И вот настал звездный час, когда было принято решение все-таки «дернуть за веревочку».

Всю неделю пацан таскал с собой в портфеле хлопушку, безуспешно пытаясь подгадать момент, когда трудовик направится в туалет. Точно тень, он ходил за преподавателем, съедаемый желанием, в общем-то, безвредной, но очень красивой и яркой мести. И вот наконец выдался подходящий случай. Перед очередными сдвоенными «трудами» Макар Игнатьевич возжелал отправиться туда, куда царь пешком ходил. Подговорив приятеля — Петьку Звягинцева — отвлечь его на пару минут, хулиган Рыжиков со скоростью молнии метнулся в школьный сортир, мигом повесил на две свободные кабинки заранее где-то припасенные таблички с надписью: «Не работает!», прикрепил хлопушку к школьному бачку и, как ни в чем не бывало, напевая себе под нос что-то из «Modern Talking», двинулся восвояси. Предполагалось, что хлопушка взорвется, когда посетитель туалета возжелает смыть.

А всего минут через пять раздался ужасающей силы хлопок, раздалась тирада из непечатных слов, и в коридор выскочил трудовик, халат которого украшали яркие кружочки конфетти. Под оглушающий хохот учеников Макар Игнатьевич пулей пронесся в учительскую, оставляя на полу след из конфетти и продолжая нецензурные выражения. А больше всех, разумееется, хохотал отмщенный Саня, еще не знающий, что его ждет впереди…

Закончилось все для школьного мажора печальным образом. У веревочки, которую дернул обиженный на трудовика старшеклассник, конец нашелся довольно быстро. Трудовик вспомнил, что видел, как Саня недавно показывал хлопушку приятелям, и быстро сложил в уме два плюс два. Санин отец оказался давнишним фронтовым другом Макара Игнатьевича и, к слову, очень простым в общении мужчиной. Вежливо выслушав гневную тираду педагога и — по совместительству — своего товарища, он незамедлительно принял меры.

Уже на следующий день Саня, заикаясь и краснея, принес старому трудовику корявые извинения, стыдливо прикрывая ладонью покрасневшее после разговора с отцом ухо. А еще неудавшийся шутник аж до конца учебного года занимался малярно-красочными работами в школе, и частенько можно было видеть, как он, в заляпанном краской халате и шапочке из газеты, грустно водит валиком по стенам, одними губами повторяя про себя сентенции, которые когда-то изрыгал Макар Игнатьевич. Поговаривали, что разгневанный отец и впрямь хотел отправить сына в ПТУ, «чтобы знал, почем фунт лиха», но мать отговорила.

А вскоре начались летние каникулы, а лето — это, как известно, маленькая жизнь. Все случившееся в учебном году благополучно забылось… Правда, история с хлопушкой еще какое-то время переходила из уст в уста, обрастая все новыми и новыми подробностями, пока Саня не окончил благополучно десять классов. После выпуска о нем никто ничего не слышал. Наверное, укатил в Москву. Видимо, к тому времени отец-внешторговец и прочие влиятельные родственники уже сменили гнев на милость, и парень все же поступил в МГИМО. Как сложилась судьба его зазнобы Леночки, я тоже не знаю. Поговаривали, что она вышла замуж и укатила в Израиль… Все может быть.