Никуда они не годны,

По метёлке в руки дать —

По амбарам крыс гонять.

Мы с тетей Любой и Зиной дружно захлопали, а Петька тем временем усердно продолжал:

— Эх, топни нога,

Топни правенькая,

Я плясать пойду,

Хоть и маленькая…

На столе стоит бутылка,

А в бутылке керосин,

Дед на бабку рассердился

И в кино не пригласил.

Хохоча, мы втроем пустились в пляс, а наблюдавшие за представлением соседи останавливались и хлопали. Спустя полчаса и несколько десятков частушек кандидат в актеры выдохся и хрипло спросил:

— Ну как?

Мы с тетей Любой переглянулись.

— Ну что? — спросила я. — Развлек он Вас на три рубля, тетя Люба?

— Да, пожалуй, — подумав, согласилась хозяйка, обмахиваясь полотенцем. — Ух, наплясалась… С молодости так не отплясывала. Ладно, Петька, дуй к себе, и радуйся, что за твои аферы ты так легко отделался… Никто тебя в кино снимать не будет. Пошутили мы. Это урок тебе на будущее.

— Ясно, — мигом помрачнел певец. Таща гармошку и бормоча ругательства себе под нос, он хлопнул калиткой и исчез под улюлюканье соседских мальчишек, не попрощавшись. А мы с тетей Любой и Зиной проводили его дружным хохотом.

Прошла неделя с тех пор, как я, ни на что особо не надеясь, потерла на чердаке дачи пузатый ночничок, как Алладин когда-то волшебную лампу. Джинн оттуда не вылетел, но желание мое исполнилось: я снова, уже в пятый раз кряду, шагнула на несколько десятилетий назад. Только в этот раз я уже не гуляла по шумной Москве, не участвовала в поимке преступника по кличке «Мосгаз» на перроне Казани, не смотрела старые кинофильмы в «Ударнике» и не любовалась гранитными набережными реки Невы, а, надев шлепки, гуляла от дома до сельсовета, почты или местного магазина, выбор продуктов в котором был крайне ограничен.

Покупки в сельском магазине можно было тоже сделать особым способом. Нет, то, что тут нельзя было расплатиться банковской картой, меня ничуть не удивило. Это ж семидесятые, какие тут карточки! Терминала, который пикает, когда к нему приложишь пластиковый прямоугольник с чипом, тут никто и в глаза не видывал.

Удивило меня другое: когда я, взяв с собой клетчатую авоську, заявилась на порог одноэтажного здания с надписью «Магазин», в которой отсутствовала вторая буква «а», женщина, стоявшая за прилавком, спросила:

— Записать тебя?

— А? — не поняла я.

— Записать, говорю, — повторила женщина, — аль сейчас расплатишься?

— А! — сообразила я наконец. — Да у меня есть деньги при себе, есть.

Однако, привычно сунув руку в карман, я обнаружила там только каменную ириску, которую я все же взяла из вежливости во время чаепития с Аркадием Павловичем в сельсовете. Кошелек остался дома.

— Вот я растяпа, — огорченно сказала я. — Сейчас схожу за деньгами-то.

— Из города, что ль? — спросила продавщица. — Живешь тут аль в гости приехала?

— Живу… Я в школе новой буду работать, директором.

— В школе? — почтительно переспросила женщина и даже поднялась со стула. — Так это тебя… Вас прислали?

Я согласно кивнула.

— Ой, здорово-то как! — заулыбалась тетка. — У нас ребята хорошие, только глаз да глаз за ними нужен! Вы уж построже с ними… Как величать-то Вас?

— Дарья Ивановна. А что за тетрадка-то?

— Так у нас обычай такой, Дарья Ивановна! — начала втолковывать мне продавщица. — Ежели у кого из местных денег нет, записываем в тетрадку. Потом занесете, как придете.

Такой была моя новая жизнь, и в целом она мне очень нравилась. За неделю я перезнакомилась почти со всеми жителями окрестных домов и уже не удивлялась обычаю всегда здороваться со всеми, кто встречается на пути. Слух о том, что в деревню приехала новый школьный директор, распространился быстро. Меня считали в поселке кем-то вроде элиты и часто обращались на «Вы», несмотря на то, что «тыкать» всем, кто примерно твоего возраста, тут считалось абсолютно нормальным.

На ушлого «риэлтора» — Петьку по прозвищу «Два ведра» я больше не сердилась. Тетя Люба, впрочем, тоже. Мы решили, что полностью расквитались с Петькой, скормив ему легенду про предстоящие киносъемки. В тот день мы с ней чуть не надорвали животики от смеха, наблюдая за тем, как Петька во дворе нашего дома горланит песни под гармошку и отплясывает вприсядку, надеясь получить роль в фильме про советскую деревню и гонорар в целых двадцать целковых.

Рассудив немного, я решила, что обижаться, в общем-то, уже не за что. Благодаря Петьке я нашла себе жилье не то что хорошее, а просто отличное. Да, в нем не было ни плазменного телевизора, ни кондиционера, ни ванны, ни даже обычных удобств внутри дома. А еще порой ночами жутко доставали комары… Мой смартфон, планшет и новый большой телевизор со множеством каналов на любой вкус остались где-то там, далеко, в то мгновение, когда мне пришло в голову аккуратно потереть бочок желто-белого ночника, напоминающего о давнишнем подарке бабушки… А посему из развлечений мне доступны были только болтовня с тетей Любой и другими соседями, прогулки по деревне, да сельская библиотека.

Зато меня почти каждый день баловали вкусными пирогами и развлекали веселыми разговорами за жизнь. Я, в свою очередь, старалась отблагодарить гостеприимную женщину тем, что помогала ей по хозяйству. Вместе мы починили туалет во дворе, выкинули несколько мешков хлама, который хранился еще с довоенных времен, и даже покрасили крыльцо.

Работать приходилось не только по дому — львиную часть моего времени занимала подготовка школы к учебному году. Добродушный и глуховатый председатель Аркадий Павлович сдержал обещание и заглянул вечерком на разговор к однокласснице — тете Любе. Они о чем-то поболтали между собой и ударили по рукам — хозяйка разрешила мне жить в свободной комнате в течение всего предстоящего учебного года.

— Ладно, Палыч, добро, — решила она, хлопнув полной дланью по столу, — пусть живет Ивановна. Я уж к ней привыкла, как родная стала. И поговорить вечерком теперь есть с кем… Внуки-то как твои, приезжают?

— Да месяц целый гостили, — добродушно ответил председатель, уминая вкуснейшие пирожки с мясом, которые к его приходу напекла тетя Люба. — Люблю, когда они на каникулы ко мне ездят, отдыхаю с ними душой. Рыбачить вместе ходим, по грибы да по ягоды… Сегодня вот «вечерней лошадью» с невесткой отбывают в Москву. Со дня на день уже учеба начинается.

— Вечерней лошадью? — удивилась я. — Прямо до Москвы?

— Вечерняя лошадь — это электричка, — рассмеялся Аркадий Павлович.

— Пирожков-то ребятам возьми, — напомнила тетя Люба. — И молочка домашнего с творогом. Я тебе с собой заверну. Жалко, что ли? Чего они там едят-то, в Москве своей… Бутерброды небось с колбасой из бумаги туалетной. А тут все свое, домашнее.

— Благодарствую, Любаша, — довольно заулыбался Аркадий Павлович, — хлебосольная ты тетка, домашняя. Возьму с удовольствием. Ну что, вздрогнем? За наш «Б» класс?

— За наших! — согласно подняла рюмку домашней наливки тетя Люба. — Эх, жаль только, меньше половины нас осталось… Из тридцати — семь человек. Кто в первые дни войны погиб, кто потом… Колю Дробышева помнишь, высокий такой, Коля-Каланча? На третий день войны матери уже похоронка пришла. А Владик Костылев, «Костыль» который? Вы с ним еще дрались постоянно? Звезду Героя посмертно получил… Я вот в двадцать лет вдовой осталась. Да и ты, Палыч, чудом выжил… Ладно, что мы о грустном. Кстати, я тебе про Петьку-два ведра не рассказывала?

— Да не дрались мы, а так, боролись… Мы ж пацанами были. Да, жаль Костыля… Ну да ладно, твоя правда, не будем о плохом. Так что Петька? Третье ведро утопил? — благодушно поинтересовался председатель. — Эх, бедовая голова Петька… Ни на одной работе не задерживается. Хотел я его в сторожа пристроить — так он не придумал ничего лучше, как детишек ружьем пугать сдуру. Родители жаловаться начали, хотели темную ему устроить. Пришлось уволить от греха подальше — бытовухи и так хватает. Говорю: «Давай на водителя выучишься, будешь в город за продуктами для сельпо ездить!». Так нет, решил полихачить на дороге и машину утопил, хорошо хоть сам жив остался. А ведь неглупый мужик-то, в общем…