— Мишель де Граммон хорошо отозвался о тебе, — начал разговор губернатор.

Интересно, как это капитан смог отозваться обо мне, если лежит раненый, не вставая, в трактире «Золотой галеон» на Тортуге и пока плохо соображает и говорит?! Но я готов был поверить в такой лестный отзыв.

— Он сказал, что тебе можно доверить корабль, несмотря на то, что ты молод, — продолжил барон. — В этих краях так трудно найти благородного человека, которому можно доверять!

А вот это утверждение не вызвало у меня вопросов.

— Я хочу, чтобы ты стал капитаном моего галеона, — предложил он. — Будешь, как и Мишель де Граммон, получать три доли. Ты согласен?

— Конечно! Это большая честь для меня! — изображая радость, выпалил я.

На самом деле предложение было не ахти. Из похода мы вернулись, не слишком обогатившись. Добыча и так была маленькая, а тут еще из нашего экипажа погибло восемь человек и раза в два больше раненых. Им выделили материальную компенсацию в первую очередь, причем рабами, потому что всех рабов (полторы сотни) купил барон Жан де Пуансе, заплатив по сорок экю за голову — в два раза меньше, чем оценивали пираты, и в три раза меньше, чем стоили на Ямайке или Кубе. Сахар, какао и другие трофеи продали на аукционе за четверть цены из-за сговора покупателей. В итоге мой кошелек пополнился всего лишь семьюдесятью девятью экю и двумя ливрами. Это за себя и слугу. Нам еще повезло, что пришли первыми. Экипажи остальных кораблей выручили и того меньше.

— Само собой, корсарский патент я тебе не дам. Сейчас у нас мир со всеми, так что, если попадешься испанцам, голландцам или англичанам, помощи от меня не жди. Я отрекусь от тебя, — посмоктав трубку и шумно выпустив два клуба синеватого дыма, порадовал губернатор чистосердечным признанием.

— Знаю, — произнес я.

— Хочешь, захватывай корабли, лучше испанские, но можно и голландские или английские, но только без экипажей, хочешь, нападай на поселения, — разрешил он.

— Галеон слишком медленный, чтобы захватывать корабли, — сообщил я.

— Я потому и купил его, что мне в первую очередь нужны рабы, а галеон их влезает много. Говорят, в трюм можно аж тысячу натрамбовать! — восхищенно воскликнул барон.

— Натрамбовать можно сколько угодно, а вот довезти такое количество живыми — вряд ли, — предупредил я.

— Вези, сколько сумеешь, но чем больше, тем лучше, — разрешил Жан де Пуансе.

После Каракаса остальные капитаны перехотели нападать на испанские города. Инициатором похода был Мишель де Граммон, которому не везло с захватом кораблей, а у них это получалось. Прогуляв награбленное, Лоренс де Графф, Жан де Бернанос, Шарль дю Мениль и Николас ван Хорн ушли в море поодиночке и в разные стороны.

Я ушел на галеоне последним. Экипаж сократил почти вдвое, чтобы паев было всего семьдесят пять, и на каждый приходилось больше добычи. Для захвата торгового судна и прочих малых операций, которые я задумал, этого хватит, а нападать на города не собираюсь. Сразу отсеял самых недисциплинированных, а с остальными провел разъяснительную работу: кто будет сачковать или бузить, того в следующий поход не возьму. Флибустьеры побурчали, но выбора у них нет, решили посмотреть, как будут обстоять дела с добычей.

Среди флибустьеров есть индеец по имени Жак Буше (Мясник). Он сам попросил, чтобы ему придумали французское имя. Индеец низкого роста, ниже полутора метров, и худой, но жилистый. Характер невозмутимый. Его постоянно подкалывают, но он не ведется. То ли не понимает издевки, то ли не хочет понимать. На нем только короткие штаны-шорты из парусины, старые, потертые на ягодицах до дыр. Получая такую же долю, как все, тратит деньги только на алкоголь. У него отличное зрение. Замечает корабль намного раньше любого европейца, поэтому целыми днями торчит в «вороньем гнезде», где абсолютно не скучает. Еще он мастер охотиться на черепах и ламантинов. У первых отличное зрение и плохой слух, а у вторых — наоборот, но и тех, и других Мясник бьет умело. За что и получил свою фамилию. Кстати, с одного ламантина можно добыть до двух тонн чистого мяса, что мы намерены сделать, если выпадет возможность. Так вот, этот Жак Буше после долгого и тяжкого допроса (хотя на французском и испанском говорит довольно сносно, просто не понимал, зачем спрашиваю) поведал, что знает несколько крупных испанских плантаций, расположенных на значительном расстоянии от Маракайбо, где большой испанский гарнизон, и недалеко от берега моря. Индеец пробыл там рабом пару лет, пока не сбежал и не прибился к флибустьерам. Туда я и повел галеон.

В ночном тропическом лесу, как в кинотеатре во время сеанса, когда звук есть, а изображение пропало. Десятки, если не сотни, птиц, зверей, земноводных, насекомых издают самые разнообразные звуки. Поскольку не видишь источники звуков, они кажутся таинственнее. Подозреваю, что все религии родились в тропических лесах. Или умрут в них. Накрывшись с головой простыней, прихваченной с галеона, я лежу на охапке листьев и пытаюсь заснуть. Противомоскитные сетки еще не научились делать, приходится использовать подручные средства. Под простыней душно, а без нее достают комары. Я все еще не привык к ним. Время от времени проваливаюсь в неглубокий сон, наполненный фантастическими звуками, издаваемыми почему-то знакомыми мне зверями и птицами. Зато Гарик спит спокойно. Он вырос в джунглях, знает все их звуки. Изредка он поскуливает во сне и сучит лапами, прерывая мои сны.

— Капитан, — на чистом французском произносит Жак Буше, толкнув меня в плечо.

Всю ночь он просидел рядом со мной и Гариком, прислонившись спиной к толстому стволу дерева, обвитого лианами, и монотонно жевал табак, сплевывая тягучую слюну, которая падала с таким шлепком, будто медуза. Комары его почему-то не кусали.

Я выпадаю из липкого полусна, вытираю вспотевшее лицо простыней и сажусь. Под деревьями еще темно, но это уже другая темнота. Рядом просыпаются другие флибустьеры, будят соседей. Здесь весь экипаж, кроме трех взрослых и двух юнг, оставленных на галеоне.

Как-то вдруг становится светло. Квартирмейстер раздает всем по сухарю. По кругу идут три больших бурдюка с пальмовым вином. Каждый делает по два глотка и передает дальше. После этого легкого перекуса, флибустьеры заряжают оружие, точнее, засыпают свежий порох на полки. Заряды в стволах со вчерашнего вечера, когда мы отправились в поход.

— Вперед, — тихо приказываю я.

Первым идет Жак Буше, бесшумно огибая свисающие к земле лианы и ветки. За ним шагают два флибустьера с мачете, расчищают дорогу для остальных. Джунгли заметно притихают, словно его обитатели прислушиваются, кто это так нагло прется? Мы проходим примерно с километр и оказываемся перед огромным табачным полем, разделенным узкими грунтовыми дорогами. Ровные ряды зеленых растений высотой чуть больше метра с обрезанными верхушками, чтобы сок шел в длинные и широкие листья. В этих краях собирают четыре урожая с одной посадки. Точнее, сбор идет почти постоянно. Обрываются начавшие желтеть листья. Они делятся на нижние, средние и верхние. Последние самые лучшие, а потому и самые дорогие. Раньше я был уверен, что качество табака определяется только местом произрастания. Мы проходим по края поля к постройкам, окруженным изгородью из жердей. Это несколько сушилен — навесов на высоких столбах, под которыми в несколько рядов и ярусов натянуты веревки, на которые нанизаны табачные листья; большой и высокий деревянный склад готовой продукции; длинный и низкий барак для рабов, дверь в который сейчас открывал белый охранник, вытягивая жердь, лежавшую поперек ее на крюках, вбитых в стену по обе стороны. Полусонный охранник, так и не заметив нас, пошел к другому комплексу построек. Там большое одноэтажное каменное здание с широким деревянным крыльцом с навесом, слева от него — каменное чуть поменьше для надсмотрщиков и их семей и рядом с ним печь под навесом из пальмовых листьев, труба которой казалась непропорционально высокой, а слева — деревянные подсобные помещения, рядом с которыми, упершись оглоблями в землю, стоят две арбы с очень высокими бортами из жердей. На кухне уже возятся две негритянки, из трубы вьется легкий, сизый дымок.