Выменяв на Ямайке ром, я прогадал. Без него пьянка экипажа продолжалась бы от силы неделю, а так растянулось на три. Флибустьеры вывозили на берег (пьянствовать на тендере я запретил) бочку рома, садились вокруг нее и хлебали, пока не попадают. Бочки хватало максимум на сутки. Потом было Рождество, а после — трехдневный отходняк, когда почти все члены экипажа приходили ко мне одолжить денег на опохмелку. Я давал. А что оставалось делать?! Других найти было не так-то уж и просто. На Тортуге поверили, что я превратился в купца, несмотря на утечку информации от членов экипажа. Я подтверждал, что не только торгую, и сразу предлагал поступить ко мне на службу. Предложение никто не принимал. Рассуждали разумно: если людей не хватает, значит, действительно только торгую, а байками про пиратство пытаюсь заманить на службу. Иначе бы настучали губернатору, что я зажилил его долю.

Кстати, те, кто купил второй баркас, отправились на нем к Кубе, надеясь на добычу. Только вот не учли, как взбесило испанцев похищение тендера. Военный галеон перехватил баркас в проливе. Хотя у флибустьеров был патент на лов рыбы и бой морского зверя, их взяли в плен. Троих повесили у Морских ворот Сантьяго-де-Куба, с видом на море и обратно, а остальных продали в рабство.

Пока экипаж пьянствовал, я охотился на кабанов, просто гулял по острову, купался и загорал, хотя местные считали, что вода — где-то около двадцати градусов — слишком холодная для купания. Зима у них, понимаешь, холодно. А по мне, так самое лучшее время года в этих краях.

Следующий поход начался, как и предыдущий. Сперва пошли к Бокас-дель-Драгон, встали на якорь между Тринидадом и Чакачакаре и занялись заготовкой мяса. На всякий случай выставлял дозорных на вышке, но не сильно наделся на приз. В это время года сюда не ходят суда из Европы. Разве что работорговец какой из Африки появится. Так и не появился к тому времени, как мы наполнили все бочки вяленым мясом. Поэтому отправились в район будущей Панамы. Мне сказали, что в тех краях теперь много плантаций по выращиванию какао. Как ни странно, значительную часть выращенного продавали «из Индии в Индию», то есть в районы Карибского бассейна, где какао не росло, но пользовалось большим спросом. Европейцы плотно подсели на жидкий шоколад, считая его любовным напитком. Уверен, что это был талантливый рекламный ход торговцев какао-бобами.

Номбре-де-Диос расширился за то время, что я видел его в последний раз, когда был голландским капером. В его окрестностях стало больше плантаций. Мы прошли мимо него на приличном расстоянии, но не таясь, под испанским флагом. Судя по всему, тендер не раз бывал здесь, никто за нами не погнался, хотя на рейде стоял военный галеон тонн на четыреста водоизмещением и с тремя-четырьмя десятками пушек. Мандинга и Эль-Порвенир уже появились, правда, пока что были деревеньками рыбаков. Неподалеку от них мы под вечер и встали на якорь.

Я отправил ял с десятью флибустьерами, чтобы захватили в деревне проводника. Они привезли индейца из племени майя. Он был невысок ростом, жилист. Голова подстрижена под горшок, а оставшиеся длинные волосы завязаны конским хвостом. Из одежды только набедренная повязка из ткани шириной в ладонь, которую несколько раз обернули вокруг талии, а затем пропустили между ног так, чтобы концы свисали спереди и сзади. Потомок когда-то великого и грозного народа был с перепугу раболепен до тошноты, говорил на паршивом испанском очень быстро, так что я ничего не мог понять. Мне переводил Жак Буше, который знал испанский на том же уровне.

— Проведи нас к плантациям — и я отпущу тебя и даже награжу, — потребовал я.

— К каким плантациям хочет попасть синьор? — немного успокоившись, спросил индеец.

— К большой, и чтобы не далеко была, — ответил я.

— К синьору Манрике де Лара? — задал вопрос он.

— Да, именно к нему, — согласился я.

Раз уж даже индеец знает этого плантатора, значит, не самый бедный.

— Много у него надсмотрщиков? — на всякий случай поинтересовался я.

— Больше, чем вас, — ответил индеец майя.

— Намного больше? — уточнил я.

— Нет, — сказал он.

— Если много надсмотрщиков, значит, много рабов и всякой другой добычи, — громко сделал я вывод, чтобы услышали все флибустьеры. — Проведешь нас туда ночью?

— Ночью? — удивленно переспросил индеец.

— Именно так, — подтвердил я.

Задерживаться здесь надолго у меня не было желания. Вдруг испанский военный галеон снимется с якоря и пойдет в нашу сторону?

— Ночью нельзя ходить по джунглям, духи рассердятся, — сообщил индеец.

— Не рассердятся, — заверил я и добавил на полном серьезе: — Мы принесли им богатую жертву. Духи пообещали нам удачу.

— Если так, тогда провожу, — согласился он, искренне поверив мне.

До темноты отряд из восемнадцати флибустьеров под моим командованием высадился на берег и дошел до грунтовой дороги, ведущей к плантации Манрике де Лара. По ней индейцы возили туда рыбу для уплаты оброка и на обмен. По утверждению проводника, оставалось пройти еще километра три-четыре, если я его правильно понял. Там мы и заночевали. Проводника привязали за ногу к дереву и оставили под охраной Гарика и Жака Буше. Индеец индейцу не даст сбежать. Воздух здесь был сырой, несмотря на окончание сезона дождей, с большим количеством всякой летающей, кровососущей гадости. Заразу здесь подцепить — раз плюнуть. Я еще подумал, берегут ли мое тело прививки, которые мне делали в будущем? Обидно будет загнуться от какой-нибудь заразы, только начав подниматься.

Когда рассвело, двинулись дальше. Плантация деревьев какао началась внезапно. Я не сразу понял, что по обе стороны дороги окультуренные растения. Думал, что деревья какао растут ровными или почти ровными рядами на одинаковом расстоянии друг от друга, а оказалось, что между бананами, пальмами и еще какими-то деревьями. Когда я удивился этому, мне объяснили, что деревья какао не любят солнечные лучи, поэтому их сажают вперемешку с другими, не менее полезными. Они были похожи лишь одинаковой высотой — метров восемь, чтобы удобно было собирать урожай. Кстати, плоды крепятся не к веткам, а к стволу. Они крупные, сантиметров тридцать, зеленовато-желтого цвета. В каждом до полусотни бобов.

Дом плантатора был каменным двухэтажным. Рядом без всякого порядка раскиданы еще с дюжину всяких строений из камня и дерева. Под тремя длинными и низкими навесами из пальмовых листьев стояли в несколько рядов бочки, заполненные разрубленными на несколько частей плодами какао. От них исходил сильный бражный дух. Как мне объяснили, так бобы доводят до нужной кондиции в течение десяти дней, а потом сушат. По обе стороны каждого навеса было по длинному широкому низкому столу, на которых сушились бобы. Им нужен солнечный свет, чтобы превратиться в мечту европейцев и не только. Во время сушки бобы теряют половину своего веса. Готовая продукция была сложена на складе — каменном здании без окон и с широкими, двустворчатыми дверьми, в которые могла проехать арба. Три такие арбы стояли возле деревянного строения, рядом с кучами навоза, коровьего и лошадиного. Видимо, там хлев, конюшня и, судя по тявканью нескольких собак, псарня. Надсмотрщики жили в каменном одноэтажном здании. По случаю воскресенья они все еще спали. Во дворе под навесами у двух больших печей и подвешенного над костром, закопченного, огромного котла суетились четыре индианки в рубахах из дешевой, грубой ткани. Покрой мешковатый, длина ниже колен, без рукавов. Считается, что индианки готовят лучше негритянок. Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Одна из рабынь зачерпнула варево в котле деревянной ложкой, поднесла ко рту, чтобы попробовать — и увидела нас. Несколько секунд тупо пялилась, а потом завизжала так, будто горячее содержимое из ложки выплеснулось ей на грудь.

— Вперед! — приказал я флибустьерам.

Четырнадцать человек побежала будить надсмотрщиков, а остальные четверо вместе со мной — к дому плантатора. Здание было с широким каменным крыльцом под деревянным навесом. На крыльцо вели четыре ступеньки. Справа от входной двери на крыльце стоял трехфунтовый фальконет, очень ржавый. Зачем он здесь? Разве что сигналы подавать своим работникам. Дверь была из красного дерева, толстая и тяжелая. Пол на первом этаже похож на мраморный, но что за камень, я так и не понял. Мое внимание сосредоточилось на Манрике де Лара, который с криком «Грязные грабители!» спускался по деревянной лестнице со второго этажа. Он был в белой рубахе и колпаке, конец которого раскачивался у правого плеча, и кожаных шлепанцах. С виду — типичный Дон Кихот, однако не тот, каким его обычно рисуют иллюстраторы романа, а возбужденный придурок средней упитанности и роста с выпученными глазами, красным носом и подрагивающими, бледными губами. В руках, покрытых черными густыми волосами, Манрике де Лара держал по пистолету, стволы которых были украшены позолоченными узорами в виде переплетающихся, волнистых линий.