Наверное, так и есть.

Тук. Тук. Тук. Тук.

Все началось, когда мне было семнадцать. Началось — в прямом смысле. Девять месяцев назад я очнулась в белой палате. Мне рассказали, что я ходила по морозу без верхней одежды и плакала, меня нашли какие-то знакомые и, поскольку я их не узнавала, меня отправили в больницу. Не обнаружив на моем теле никаких травм, перенаправили в психушку. Несколько месяцев анализов, проверок и бесед с докторами всех возможных рангов показали… что ничего не показали. Я просто потеряла память. Вся моя жизнь канула в небытие. К счастью, я могла разговаривать и умела читать. Еще я помнила содержание некоторых когда-то давно прочитанных книг, кое-что из школьного курса и смутно события из детства, правда другие действующие лица этих событий так и не всплыли. То есть безмозглый овощ оказался не полностью безмозглым. Повезло. Наверное.

Когда ко мне в палату впустили женщину с опухшими от слез глазами, я сразу решила, что это моя мать. Не вспомнила, конечно, но догадалась. Именно так должны смотреть на своего ребенка матери, насколько я могла судить из своих тогда еще обрывочных представлениях о матерях. Она мне, в общем-то, сразу понравилась. Нормальная такая, понимающая тетка с мягкой улыбкой и бесконечным терпением. Если бы она оказалась посторонней женщиной, я бы самолично назначила ее своей мамой и попросила бы меня удочерить. Отца у меня, похоже, не было. Как и братьев с сестрами.

Гораздо позже меня посвятили в то, что я годами подвергалась насилию. Якобы я сама рассказала об этом матери, а на следующий день лишилась памяти. Психологи пришли к мысли, что таким образом мой рассудок избавился от страшных воспоминаний. Но зачем он заодно избавился и от всего остального — вопрос на миллион долларов. Вот такие игры разума.

Мама себя очень винила, да и до сих пор винит в произошедшем. Отчим жил с ней семь лет и, казалось, любил и ее, и ее дочь. Однако ж дочь он любил не совсем в том смысле, который вкладывала в это слово моя наивная мама. Но я ее не осуждала. Собственно, я и не помнила, за что конкретно ее осуждать. После того, как все выплыло наружу, отчима и след простыл, а я даже не могла толком определиться — хочется ли мне, чтобы его поймали. Мама многое мне говорила о моей жизни и обо мне, показывала фотографии и старые школьные тетради. И единственное, что она никак не могла понять — почему я не рассказала об издевательствах раньше, почему столько времени молча терпела. Но с амнезией пропал ответ и на этот вопрос. Общаться с ней было легко, и я очень быстро привыкала к своей новой жизни. Благодаря ей и Игорю Петровичу, конечно. Небесплатному, но полезному человеку, который, пусть не сразу, но сумел достучаться до меня и заслужил безоговорочное доверие.

Никого, ни одного человека, я вспомнить не могла, поэтому заново знакомилась со своими близкими и не очень друзьями, одноклассниками, учителями и соседями по лестничной клетке. В общем-то, сложно было только в самом начале, а потом просто начала жить по новым правилам. Это не так уж и трудно, если старых не помнишь.

Вот только один эпизод не вписывался в общую картину. Случилось это весной, примерно полгода назад, несколько недель спустя после моей выписки из больницы. Я тогда уже одна ходила в школу, не опасаясь встретить кого-то из старых знакомых, кто не был в курсе моего… недуга. И тут увидела его — он просто стоял метрах в пятидесяти и смотрел в мою сторону. Направление моего пути вело прямо к нему, и, приближаясь, я не могла не заметить, что он не сводит с меня глаз. Первым делом я, естественно, решила, что он один из тех, кого я знала раньше. Но появилось еще что-то, мелькнувшее где-то на краю сознания, заставившее, забыв смущение, подойти и остановиться перед ним.

Парень лет двадцати пяти, одетый легче, чем того требовала еще неустановившаяся весенняя погода. Совсем светлые волосы и карие, почти черные глаза. Такой контраст делал его внешность очень выразительной и запоминающейся. Возможно, именно поэтому он неокончательно стерся из моей пострадавшей памяти? Но красивое лицо выразило удивление.

— Я могу вам чем-то помочь?

Вопрос меня озадачил. Мы незнакомы? Боже, как стыдно… Но что-то меня останавливало от смущенного побега из неловкой ситуации. Я издалека заметила его, сразу же уловила какую-то знакомую эмоцию. Неспроста же?

— Извините, — я все-таки покраснела, но заставила себя говорить. — Вы не знаете меня?

Удивленный изгиб брови превратился в насмешливый.

— А должен?

— Нет, но… — я застопорилась. Что сказать человеку, который и без того дал понять, что не знаком со мной?

Он попытался уйти. Я порывисто схватила его за локоть, заставляя остановиться и снова посмотреть на меня.

— Простите, пожалуйста, простите! Я, наверное, обозналась. Как вас зовут?

Парень улыбнулся. Может, он просто мне понравился? Чисто психологическая реакция почти пустого сознания на привлекательную внешность, а я спутала ее с другими эмоциями? Нет, тут что-то не то!

— Послушайте, девушка, вы познакомиться со мной хотите? Так бы и сказали. Но мне неинтересны… дети.

Я продолжала держать его локоть:

— Как вас зовут? — не знаю, что придавало мне смелости, но почему-то очень не хотелось вот так его отпускать.

Он легко пожал плечами, но ответил:

— Алекс.

Нет, это имя мне ни о чем не говорило.

— Алексей? Александр? Саша?

Он поморщился недовольно.

— Угу, Саша, — сказал так, как будто ему противно собственное имя.

Нет, никаких ассоциаций. Он вдруг чуть приблизил лицо ко мне, как будто хотел приморозить зрачками к месту.

— Забудь, что видела меня.

— Что? — я от удивления отпустила его рукав. — Почему?

Он отпрянул, приоткрыл рот, словно хотел что-то еще добавить, но потом быстро развернулся и ушел.

Вот такой необычный Саша мне попался однажды. Мама с прояснением этого вопроса помочь так и не смогла. С тех пор я его не встречала, но и не забыла, как он зачем-то попросил.

Алекс.

Это дело действительно оказалось странным. Сразу после приезда я приставил к ней одного из наших в качестве «психолога», поговорил с матерью и близкими друзьями, заставив их потом об этом забыть, но ничего сверхъестественного не обнаруживалось. До того момента, когда она сама подошла ко мне на улице. Сам факт, что она так целеустремленно идет по направлению ко мне, насторожил. До сих пор она нигде не могла меня видеть, я ее и сам-то видел пару раз… на фотографиях! Я впервые подошел так близко, чтобы самому на нее посмотреть. И тут она идет прямиком в мои лапы… тьфу, клыки… тьфу, руки… тьфу, идет, короче. Настя оказалась очень красивым ребенком — большие зеленые глаза, светлые волосы — почти как у меня, когда я еще был человеком. Я даже слюну сглотнул. Если бы не обстоятельства, то я бы незамедлительно ее уговорил на постельку и перекус. Мой перекус, конечно. Потом бы стер память и отчалил, как будто так и было. И вот на «стер память» как раз и возникла загвоздка. Я, с моей безупречной способностью стирать память не только людям, но даже и вампирам, к такому проколу готов не был! Эта клуша не поддалась одному из сильнейших Стирателей в мире. Да чего уж там, в Тысяче Сокола точно сильнейший. При этом никаких сомнений, что она — человек. От нее смердило смертностью. Кто-то из могущественных вампиров поставил ей защиту от нашего воздействия? А разве это возможно? И даже если кто-то на такое способен, то зачем?

Анита была права. В этой истории все не так просто.

Алекс.

— Так, ладненько, чудесная Анита. Теперь я понял, почему меня отправили сначала сюда, а не вскрывать память ее отчиму, — я был раздражен тем, что все вокруг знали больше, чем я.

— И тебе привет, мой золотой мальчик! И почему же?

— На этой девице не работает моя способность!