Вторая Война длилась почти два года. За это время количество санкционированных вампиров сократилось наполовину. Везде, где прошли новые Императоры, устанавливался их порядок. Теперь в каждом городе, где присутствовало сообщество из более чем тридцати вампиров, назначался шериф. Он должен был следить за соблюдением Закона, уничтожать несанкционированных вампиров, которых становилось все больше и больше, ведь в период военных действий обращали без разрешения. Раз в год шериф должен был приезжать на допрос в Императорский дворец. Там под внушением Геммных он отчитывался обо всем, что происходит. Таким образом они застраховались от коррупции и злоупотребления своими полномочиями, что нередко случалось в Управлениях раньше. Налаживание системы поставок крови теперь тоже входило в полномочия шерифа. Тысячи были расформированы, но сложившиеся связи в человеческом начали постепенно восстанавливать. Через два года открытых столкновений не случалось, но возросло число преступлений против Закона. На то, чтобы отловить всех сбежавших или несканционированных, уйдет не одно десятилетие. Вот такая получилась Империя, в которой решились многие старые проблемы, но появились новые. А я наконец-то мог отправиться туда, где находилось мое умиротворение.

Вторая Война длилась почти два года — и Настя за это время очень изменилась. Черты лица все еще такие же мягкие, волосы такие же светлые, падающие ручьями на плечи… Но что-то неуловимо стало другим — в самих движениях, в появившейся уверенности. Она подбежала ко мне и надолго затихла в объятиях. Я не мог понять, как обходился без нее так долго. Другие охотники тоже окружили меня, выражая неожиданную приветливость, да и пару хлопков по спине я все же ощутил. А глаза остановились на ухмыляющейся роже Сергея.

— Здаров, зятек! — гаркнул он, а толпа дружно расхохоталась.

— И тебе привет, внучара, — ответил я так же зычно.

Пришлось отвечать на какие-то вопросы, ведь многие из охотников еще не вернулись. Представил им Игоря и Тайсона, который зачем-то тоже захотел пожить в Питере. И когда всеобщий гам немного стих, притянул одной рукой Настю к себе и с благоговением втянул в себя запах ее волос.

— Когда?

— Сегодня. Не хочу больше ждать, — шепнула она так же тихо, но у охотников слух не хуже нашего. Они просто понимающе закивали. Очевидно, что все смирились с мыслью о том, что их девочка умрет сразу после моего возвращения.

— Эй, погоди! Успеете еще попить… друг друга… эмм… как бы это мерзко ни звучало! Выпей-ка с нами, за возвращение и за назначение! — Сергей подмигнул. Ну конечно, они уже были в курсе. И теперь все охотники и вампиры города в моем подчинении, хотя не похоже, что они недовольны. Веселые, честные, прямолинейные и смелые. И как я раньше мог их так ненавидеть?

— За шерифа Санкт-Петербурга! — мне уже протягивали стакан с прозрачной жидкостью.

И как я раньше мог так ненавидеть страну, в которой изобрели водку? А через несколько дней мы с Дитя сможем наконец-то сходить в театр. Мои обязанности подождут. Неделю счастья я уж точно заслужил.

Эй.

Все люди рано или поздно задумываются о смерти. Как будто на ощупь, аккуратно, боясь подойти слишком близко, они крадутся к ответу. И каждый раз отступают, ощущая страх и неприятный холод полного осознания, чтобы не погрузиться в эту тему слишком глубоко. Чтобы дать себе шанс искать полную разгадку еще целую вечность.

Смерть никогда не приходит вовремя. Даже если человек устал, если понял все о жизни, он все равно страшится понять все о смерти. Бессмертие — это тот самый короткий период в раннем детстве, когда ребенок уже осознал свое существование, но еще не успел столкнуться с ощущением его конечности. Короткий миг настоящего бессмертия, не испорченный сомнениями.

Я, как и многие прочие, не был ни плохим, ни хорошим человеком. Я просто жил, боясь слишком погрузиться в раздумья о неизбежном финале, любил одних и презирал других, совершал хорошие и плохие поступки, наслаждался самодовольством, мучился совестью или оправдывал себя. Капля оптимизма, капля тщеславия, капля жизнелюбия и море планов на следующие сто лет. Моя мать, однако ж, всегда видела во мне гораздо больше, для нее я был сверхчеловеком, который всегда и безусловно оправдывал все ее ожидания. Так и было. В ее тесном мирке, заполненном только мной, так все и было. Пока я не умер.

Теперь о себе я часто думал в третьем лице — как о каком-то постороннем существе по имени «Эй». На все, что со мной случилось в последующие несколько лет, я смотрел подобно зрителю в кинотеатре. День за днем я рассказывал себе историю о жизни и смерти человека, все пристальнее вглядываясь в то, как жизнь и смерть того повлияла на судьбы других людей.

Смерть не спрашивает разрешения. И у меня не спросила. Хотя это и к лучшему — я и сейчас не смог бы ей ответить.

Мою смерть звали Каем. Он стал этому новому существу во мне — Эю — и другом, и братом, и отцом, и худшим его кошмаром. Первые несколько лет, проведенных в подвале, заполнил собой Кай. Весь мир стал Каем. Но ненавидеть весь мир бесконечно невозможно, и Эй не смог. Я не смог.

Первое, что я помнил после своего воскрешения — это бесконечно повторяющееся: «Я — Мастер. Ты — Дитя. Ты слышишь мой приказ?». И снова, и снова — сводящая с ума канитель. Оказалось, что до меня просто не доходит то, что должно дойти до любого на моем месте. Я был несанкционированным вампиром, и очень скоро узнал, что таких следует немедленно уничтожать. На вопрос, почему же Кай до сих пор этого не сделал, тот не ответил, а просто обнял меня. Крепко так сжал… как отец сжимает в объятиях своего обреченного ребенка.

В первые дни я не мог внятно произнести свое имя, поэтому Кай называл меня «Эй, пацан, ты там как?», но, к счастью, прижилось только «Эй». Проходили дни, недели, месяцы и годы, а Кай так и оставался рядом, принося в подвал животных, иногда человеческую кровь в пакетах, и вновь пытаясь создать связь между нами. У нас не было никакого источника информации из внешнего мира, Кай не уходил… или идти ему уже было некуда. Зачем мы жили? На что надеялись? Изгой и несанкционированный изгой. Но мы продолжали, даже не видя в этом никакого смысла. Вампиры сами по себе не имеют право на существование, а такие, как я, — вообще просто дырки в мироздании. Они просто есть — как факт, как пробел во всеобщей гармонии.

Однажды, через много месяцев после своей смерти, мне удалось сбежать. И тогда я убил слишком многих. Мужчины, женщины, дети… мама. Она открыла дверь, седая старуха, как будто прошла не пара лет, а десятилетия, и стояла, замерев, а потом из глаз, изо рта: «Лёша… Лёшенька…». И улыбалась. Она улыбалась даже когда я разрывал ей горло. Она умерла счастливой. Уже через месяцы я раз за разом мысленно возвращался к тому моменту, заставляя себя ощущать какую-то сосущую боль от того, что именно Эй убил мою маму. Я убил. Тогда во мне еще оставались частицы человека — ее сына. Но с годами и это прошло.

А после ее квартиры снова парк, снова кровь и оглушительный детский крик. Наверное, именно этот крик и позволил Каю меня наконец-то найти и остановить. Снова подвал, но теперь уже с раздавливающим чувством вины и полной безысходности. Теперь я знал, что этот подвал, этот мой личный ад — это лучшее, что Кай мог для меня сделать. Но несмотря на то, что я сумел вспомнить лицо каждой своей жертвы, ее вкус и запах, ее сначала крик, а потом болезненный хрип, я боялся попросить Кая подарить мне окончательную смерть. Вампиры теряют практически все, но, к сожалению, не инстинкт самосохранения. Я ненавидел животное в себе, но и человек во мне тоже становился все более чуждым. А Кай продолжал в меня верить. Он говорил, что такие срывы случались у многих вампиров, он говорил, что все это пройдет, просто в моем случае дорога станет чуть более сложной, чем обычно.