Еврейский товарищ по общежитию Зигфрид Лёффнер из Моравии приводит Ханиша, заклятого врага Гитлера, в полицию, чтобы заявить о его клевете на молодого художника. Одноглазый еврейский слесарь Симон Робинзон из Галиции, получавший маленькую пенсию по инвалидности, выручает Гитлера деньгами. Карл Ханиш упоминает и ещё одного еврейского знакомого Гитлера по общежитию в 1913 году — Рудольфа Редлиха из Моравии. Не следует думать, что в общежитии проживало особо много евреев. По статистике, их было 8–10%, что соответствовало среднему показателю по Вене. Ханиш был там не единственным антисемитом, это можно заключить из сделанного позже замечания Гитлера: «Многие рабочие, с которыми он общался, были радикально настроенными антисемитами»[1341].
Все свои картины и рисунки Гитлер продавал еврейским торговцам: Моргенштерну, Ландсбергеру и Альтенбергу. Ханиш пишет: «Христианские торговцы… платили не больше евреев. Кроме того, они покупали что-то новое, только если уже продали старое, а евреи просто покупали, неважно, удалось им что-то продать или нет». Когда в 1938 году архив НСДАП разыскивал картины Гитлера, то и в магазине Моргенштерна, и у Альтенберга обнаружили непроданные экземпляры, хотя прошло уже более четверти века. Ханиш вспоминает: «Гитлер часто говорил, что дела можно делать только с евреями, потому что только они готовы рисковать». Якоб Альтенберг, производитель рам родом из Галиции, не припоминает ни одного антисемитского высказывания юного Гитлера[1342].
С Самуэлем Моргенштерном у будущего фюрера также сложились прекрасные отношения; тот рекомендует молодого человека частным клиентам, например, адвокату д-ру Йозефу Файнгольду, тоже еврею, и тот опять-таки помогает Гитлеру.
Тесные контакты Гитлера с евреями, возможно, свидетельствуют о том, что он осознавал их превосходство. Как вспоминает Кубичек, на стоячих местах в опере у него была возможность наблюдать интерес евреев к культуре и отсутствие такового у типичных «венцев». Гитлер был в курсе, насколько различается число христианских и еврейских студентов в университетах, и не раз слышал популярные шутки про «умных» и «хитрых» евреев, которые с лёгкостью берут верх над «добропорядочными» христианами.
В мужском общежитии он с уважением говорил о том, что евреям удалось в течение столетий сохранять чистоту «еврейской расы». Ведь и фон Лист, и Ланц фон Либенфельс считают опасной и губительной не чужую расу, а смешение рас, снижающее ценность арийского «благородного народа»; именно такого смешения следует избегать. В 1930 году Гитлер в разговоре с Отто Вагенером рассуждает об умении евреев сохранять расу в чистоте при помощи религии и строгих заповедей, среди которых и запрет брака с «неевреями». Гитлер развивает мысль фон Листа: Благодаря Моисею евреи получили… возведённые в статус религии правила жизни, которые идеально соответствовали сущности их расы и в простой и ясной форме, без догм и сомнительных религиозных заповедей, на разумной и реалистичной основе предписывали те действия, которые могли служить будущему благополучию и сохранению детей Израиля. Всё нацелено на благоденствие собственного народа, без оглядки на других. После всех рассуждений Гитлер приходит к выводу, что мы должны, вне всякого сомнения, признать, что евреи проявляют невероятную мощь в сохранении своей расы, и это достойно восхищения[1343].
Еврейскую «чистоту расы» Гитлер взял за образец для своего тезиса о необходимости сохранения чистоты арийской расы.
Лишь став политиком, Гитлер начал называть евреев «паразитами», которые лишают арийцев силы посредством интеллектуального влияния, демократии, социал-демократии, прессы, капитала, парламентаризма, современного искусства, порнографии, пацифизма и т.д., и т.п. В 1930 году он говорил Вагенеру: Это инстинкт паразитов, у непаразитирующих растений его нет. Особый талант! Шестое чувство! Деловое чутьё, правда, садистского происхождения, зато оно даёт паразитам преимущество![1344] Если «народы-хозяева» не будут оказывать достаточного сопротивления, выживут только евреи как более сильные: И если когда-нибудь человечеству придёт конец, последними, кто ещё продолжит размножаться несмотря ни на что, будут евреи. И далее: Неужели следует оставить Землю… этому народу в награду?[1345] Все эти невесть где вычитанные легенды о смертельном поединке рас в борьбе за существование, которые Гитлер принимал за истину, вылились у него, считавшего себя спасителем немецкого народа, в антисемитский синдром.
Шпеер утверждает в дневниковых записях, сделанных в Шпандау, что «ненависть к евреям была движущей силой и сущностью Гитлера», «мне даже порой кажется, что всё остальное было лишь дополнением к этому самому важному его элементу, побуждающему его действовать». Эту версию подтверждает и то, что в конце войны Гитлер «был готов пожертвовать ради своей мании истребления всеми захватническими планами»[1346].
Насколько все мысли Гитлера вращались вокруг «евреев», демонстрирует его «Политическое завещание», продиктованное в четыре часа утра 29 апреля 1945 года, непосредственно перед самоубийством. Оно завершается наказом педантично соблюдать расовые законы и упорно сопротивляться главному губителю всех народов — международному еврейству[1347].
Однако исследование его детства и юности в Линце и Вене не может дать ответа на главный вопрос, а именно: когда антисемитизм стал ключевым пунктом мировоззрения Гитлера? Видимо, поворот произошёл позже. Во всяком случае, в 1919 году в Мюнхене Гитлер в роли политика уже оперировал агрессивными антисемитскими лозунгами. Отсюда можно сделать вывод, что внутреннее перерождение произошло в период мировой войны, скорее всего, в переломном для него 1918/1919 году. Именно тогда, когда Гитлер решил стать политиком.
В этот период те тезисы, которые Гитлер усвоил в Вене, воспринимались особо. Широкое распространение вновь получил миф о «всемирной еврейской революции» как о начале грядущего «еврейского мирового господства», зародившегося в России. Но на сей раз, в отличие от 1905 года, русская революция победила: в 1917 году большевики свергли царя и захватили власть. Годом позже вспыхнули революции в Германии и Австро-Венгрии. И Гогенцоллерны, и Габсбурги лишились тронов. У руля встали социал-демократы, «ноябрьские преступники». За этим последовало заключение Версальского мирного договора, который воспринимался как «позор» Германии, навязанный «интернациональными силами», в терминологии антисемитской пропаганды — «жидами». Царили голод, отчаяние, растерянность при отсутствии ясных целей. К тому же страну наводнили потоки эмигрантов и беженцев, среди них — много восточноевропейских евреев.
Как всегда бывает в тяжёлые времена, антисемитизм оказался удобным оружием. Почва для него была уже прекрасно подготовлена, и радикальные политики, пришедшие «снизу», «из народа», увидели свой шанс. Этим шансом, дарованным смутным временем, воспользовался и 30-летний Гитлер: ему нечего терять, потому что у него ничего и нет, даже профессии. Теперь ему пригодится всё, что ему дала Вена, под общим девизом: «Во всём виноваты жиды».
Гитлера поддерживал и продвигал главным образом его «старший друг», писатель Дитрих Эккарт, которого «младший друг» прославляет в финале «Моей борьбы»[1348]. Эккарт был членом Общества Туле, связанного с Обществом Листа и тайным орденом «Высокое откровение арманов», что стало дополнительной ниточкой, соединяющей его с Веной. Скорее всего, именно под влиянием Эккарта Гитлер выставляет себя будущим вождём германцев, современным мессией, который придёт к людям в возрасте 30 лет. В «Моей борьбе» Гитлер изображает это решение весьма драматически. Он, почти ослепший после отравления газом, лежал в лазарете в городе Пазевальк в Померании, когда пришла весть о Ноябрьской революции и отречении кайзера Вильгельма II от престола. Гитлер тут же обвинил во всём «жидов»: С евреями нельзя ни о чём договариваться, им нужно ставить жёсткие условия: или-или. Я решил стать политиком[1349].
