Вернувшись, как и планировалось, в ноябре 1908 году в Вену и не найдя друга у Закрейс, Кубичек не знает что и думать, пытается что-то разузнать в Линце у Ангелы Раубаль. Однако там его ждёт холодный приём и упрёки: его «творческие устремления якобы виной тому, что у Адольфа в двадцать лет нет ни профессии, ни заработка»[567]. Напряжённая обстановка в семье, видимо, объяснялась всё ещё нерешённым вопросом о сиротской пенсии. Вероятно, здесь и причина того, что Гитлер скрывался от Кубичека: тот был единственным связующим звеном между ним и линцской родней. А так сестра не могла узнать о провале на экзаменах и потребовать возврата пенсии. Так или иначе, Ангела не знает, где он. Ведь он ей не пишет. Кубичек сообщает: «Все родственники считали его бездельником, который и не собирается искать нормальную работу»[568].

Не сохранилось никаких документов или свидетельств о жизни Гитлера в 1909 году. Точно известно лишь одно: 4 марта он выходит из Линцского музейного общества, где состоял всего год, экономя таким образом 8,40 крон на ежегодных членских взносах[569]. Почему исчезли все данные? Неизвестно. То ли их систематически уничтожали в 1933–1945 годы, то ему и раньше было что скрывать. Но тот период точно был для молодого Гитлера непростым. Скорее всего, именно тогда закончились одолженные у тётки деньги, и он терпит нужду, которую с таким удовольствием расписывает впоследствии. Подчёркивая, однако, что благодарен тому времени, когда маменькин сынок вынужден был покинуть свою мягкую постельку, и его новой матерью стала госпожа нужда, и как бы он ни сопротивлялся, он оказался в мире нищеты и нужды и познакомился с теми, за кого он потом будет бороться[570]. В конечном счёте, его венские страдания оказались величайшим благословением для немецкой нации, — заявлял Гитлер в 1941 году[571]. Бедственное его положение пришлось как раз на период роста цен и безработицы. Денег тётушки при всей экономии могло хватить месяцев на девять. Правда, и государственная студенческая стипендия составляла всего 800 крон в год[572], без дополнительного заработка, каких-нибудь частных уроков, на жизнь и этого бы не хватило. Прожиточный минимум, не облагаемый налогом, составлял 1200 крон в год.

Государственные служащие получали, согласно официальным данным, такое жалование: последний, одиннадцатый класс (канцелярист, районный ветеринар, строитель мостов) — 1600–2200 крон (с 1600 крон — налог 13,60 крон); десятый класс (районный врач, учитель-репетитор) — 2200–2800 крон (с 2800 крон — налог 36 крон); девятый класс (архивариус, профессор художественного училища, налоговый инспектор) — 2800–3600 крон. Больше всех зарабатывал премьер-министр — 24.000 крон, с которых удерживали 790 крон налогов[573].

Подоходный налог был крайне низким, государство собирало деньги в первую очередь за счёт косвенных налогов. Затрагивая большую часть населения, они в тот период неуклонно поднимались в связи с активным наращиванием вооружений и вызывали резкий рост цен. Парламентский комитет по инфляции заседал без особого успеха. Была учреждена «комиссия по экономии», вводились все новые налоги: на спички, минеральную воду, игристое вино. Обсуждали даже введение специального налога на холостяков. Не только рабочие, но и мелкие чиновники, которым до той поры удавалось держаться на плаву, теперь голодали или оказывались на улице, особенно если в семье было много детей. Инфляцию усугубляла бездарная таможенная политика, так как Венгрия в интересах своих крестьян удерживала высокие пошлины на ввоз продуктов питания и диктовала цены на мясо, сахар, кожу и жир.

Социал-демократы выступали с гневными речами в газетах, в парламенте, в ландтаге Нижней Австрии, в венском городском совете, протестуя против «политики принуждения к голоду». Но в Вене они не обладали достаточной политической силой, чтобы провести свои требования в жизнь. В столице всё ещё действовало куриальное избирательное право, и социал-демократы не получили достаточного количества мест в городском совете. Они безуспешно боролись с тем, что социальные выплаты от щедрот любимого венцами бургомистра Люэгера распространялись не на всех жителей столицы, а лишь на сторонников Христианско-социальной партии, прежде всего, на мелкую буржуазию и ремесленников.

По одному только подозрению в симпатии к социал-демократам, этим ненавистным противникам бургомистра, в помощи могли отказать. В ноябре 1909 года в городской совет подали петицию: «Дорожные рабочие просят принять меры, чтобы на улицах их не принимали за бродяг. На 2,5 кроны в день жить невозможно. Дворники хотят есть мясо, пусть даже раз в неделю, как это положено заключённым». Они требовали 3,5 крон в день, один выходной в неделю и отмену предписания, по которому начальник бригады обязан полностью оплачивать стоимость повреждённого оборудования. Один дорожный рабочий обратился с «криком о помощи» в газету «Кроненцайтунг», возмущаясь ночными сменами по десять часов, а в плохую погоду и того дольше[574]. Подмастерья, жаловались рабочие, не имеют даже медицинской страховки[575].

Бургомистр Люэгер усматривал в этих и аналогичных требованиях подстрекательство социал-демократов. Он быстро разделался с петицией в городском совете, заявив, «что не позволит на себя давить, что будет безжалостно разгонять демонстрации, что дворники и так не отрабатывают того, что им платят»[576].

Гитлер и Кубичек в самом начале жизни в Вене стали свидетелями демонстрации безработных, Кубичек подробно описал её в воспоминаниях[577]. Речь, видимо, идёт, о «стихийной» демонстрации 26 февраля 1908 года (без участия социал-демократов). Безработные собрались перед зданием парламента, требуя принять необходимые социальные законы, повысить минимальную оплату труда и вести таможенную политику, направленную на снижение инфляции. Сначала они под надзором полиции «прогуливались» по Рингштрассе перед парламентом, потому что останавливаться запрещалось. Так они вызвали внимание и неожиданную поддержку сочувствующих. Около полудня раздались первые громкие выкрики. Какой-то мужчина с криком «Голодающие!» улёгся на трамвайных путях перед парламентом, где его и схватила полиция. Газета «Нойес Винер Абендблатт» писала: «Многочисленная публика наблюдала за происходящим с большим волнением»[578].

В воспоминаниях Кубичека это событие занимает заметное место: «Картина стремительно менялась. Дорогие магазины закрылись. Трамвайное движение остановилось. Полицейские, пешие и конные, спешили навстречу демонстрантам. Мы оказались зажаты среди зевак недалеко от здания парламента и всё отлично видели… Несколько человек шли впереди толпы и несли огромный, во всю ширину улицы, транспарант с единственным словом: «Голод!»»

О реакции Гитлера Кубичек пишет следующее: «Он следил за происходящим спокойно, пристально и деловито, словно (как в парламенте), изучал организацию, так сказать, техническую сторону демонстрации. Ощущая солидарность с этими «маленькими людьми», он и не подумал присоединиться к ним».

Кубичек продолжает: «Народ всё прибывал. Казалось, вся Рингштрассе заполнена взволнованными людьми… Появились красные флаги. Но о серьёзности ситуации красноречивей всех флагов и лозунгов говорил изнурённый вид этих бедно одетых людей, измученных голодом и нищетой. Ожесточённые выкрики становились всё громче, гневно вздымались сжатые кулаки. Первые ряды демонстрантов уже подошли к парламенту и пошли на штурм. И тут вдруг конные полицейские, сопровождавшие колонну, выхватили сабли и начали рубить тех, кто с ними рядом. В ответ полетели камни. Ситуация балансировала на лезвии ножа. Но прибывшему подкреплению удалось разогнать демонстрантов, колонна рассыпалась»[579].