Во всяком случае, когда молодой политик после 1918/1919 гг. вспомнил старые венские лозунги и объявил против «евреев», мнимых виновников всех несчастий, борьбу «не на жизнь, а на смерть», он попал в самое яблочко: Если еврей при помощи своей марксистской веры одержит победу над народами этого мира, его наградой станет пляска смерти человечества, и тогда эта планета снова, как и миллионы лет назад, будет кружиться по эфиру без людей. Мудрая природа безжалостно мстит за нарушение её заповедей. Поэтому я думаю, что действую сегодня согласно воле всемогущего творца. Борясь с евреями, я борюсь за творение Господне[1331]. Немцы должны научиться бороться против ядовитого газа ядовитым газом. А слабакам нужно просто сказать, что речь здесь идёт о жизни и смерти[1332].

Нет сомнений: Гитлер в Вене интересовался антисемитизмом. Те четыре политика, которых можно считать его политическими кумирами, — Шёнерер, Люэгер, Вольф, Штайн — радикальные антисемиты. Антисемитскими были и многие из газет, которые Гитлер читал в Вене, и брошюры, из которых он черпал знания. Когда Гитлер-рейхсканцлер рассуждал о «жидах», его речь пестрела венскими оборотами. Он демонстрировал хорошее знание словарного запаса и популярных клише венских антисемитов. Поэтому некоторые из тех, кто познакомился с ним позже (например, Альберт Шпеер) поначалу считали антисемитизм Гитлера «вульгарным наростом, пережитком венских дней…, от которого он, бог весть почему, не избавился»[1333].

Складывается впечатление, что антисемитизм Гитлера развивался по прямой линии, начиная с венских лет. Вот как он описывает это в «Моей борьбе»: Для меня наступила пора величайших перемен, какие когда-либо происходили с моей душой. Слабохарактерный «гражданин мира» превратился в фанатичного антисемита[1334]. И в этом преображении решающую роль сыграла Вена: В ту пору тяжёлой внутренней борьбы между привитым чувством и холодным рассудком неоценимую услугу оказали мне наглядные уроки, которые я получал на улицах Вены[1335].

Ключевым моментом решительного поворота в сторону антисемитизма Гитлер называет в 1924 году в «Моей борьбе» встречу с восточноевропейским евреем. Но не потому, что тот его, к примеру, обманул. Нет, ничего подобного. Просто существо в длинном кафтане с чёрными локонами сбило молодого человека с толку. Первое, что пришло мне в голову: это что, тоже еврей? В Линце они выглядели по-другому. И ещё: Это что, тоже немец? Встреча побудила Гитлера в очередной раз приняться за чтение: Тогда я впервые в жизни купил себе за несколько геллеров антисемитские брошюры[1336]. А потом его охватила одержимость, присущая радикальным антисемитам: С тех пор как я стал заниматься этим вопросом и начал интересоваться евреями, Вена предстала мне в совершенно ином свете. Теперь, куда бы я ни отправился, я видел евреев. И чем больше я их видел, тем больше они бросались в глаза[1337]. Итогом этого драматичного развития стало осознание еврейского характера социал-демократии: Когда я увидел, что вожди социал-демократов — евреи, с глаз моих упала пелена. Долгая внутренняя борьба завершилась[1338]. Как известно, «Мою борьбу» нельзя считать автобиографией в традиционном смысле слова, которое подразумевает критический разбор собственного прошлого, рассказ о событиях и переживаниях. Совершенно очевидно, что эта книга — пропагандистское произведение, где рвущийся к власти начинающий политик излагает свои политические убеждения, выдавая их за «мировоззрение», и иллюстрирует всё это подходящими картинками из собственной жизни.

В «Моей борьбе» Гитлер создаёт иллюзию, что его антисемитизм рос, так сказать, «органически»; это позволяет автору использовать выгодные для него образы врага при описании ключевых моментов жизни. «Мою борьбу» можно читать и как историю становления германского фюрера, который идёт по верному пути и нашёл этот путь уже в юности.

Чтобы защитить этот миф, Гитлер-политик должен был уничтожить следы в Вене. Прежде всего те, что вели в мужское общежитие. Ведь реальность, какой она предстаёт нам сегодня в рассказах очевидцев, имела мало общего с легендами из «Моей борьбы». Нет ни одного свидетельства об антисемитизме Гитлера в юности, за исключением рассказов Кубичека, но это особый случай. (См. «Экскурс: Кубичек и Етцингер как источники» в Главе 1 «Из провинции в столицу»).

Райнхольд Ханиш, приятель Гитлера и явный антисемит, был крайне удивлён, когда в 1930-е годы узнал, что тот ведёт антисемитскую политику. Ведь Ханиш поссорился с Гитлером в 1910 году, когда последний предпочёл ему Йозефа Ноймана и Зигфрида Лёффнера, еврейских друзей по общежитию. Желая подорвать доверие к бывшему товарищу, разгневанный Ханиш рассказывает в 1930-х годах свою версию юности Гитлера, которая была какой угодно, но только не антисемитской. (См. раздел «Дискуссии в читальне» в главе 6 «В мужском общежитии»).

И Ханиш в этом мнении не одинок. Аноним из Брюнна вспоминает 1912 год: «Гитлер ладил с евреями очень хорошо, однажды он сказал, что они народ умный и более сплочённый, чем немцы». Рудольф Хойслер, ещё один товарищ по общежитию, тоже растерялся, когда его дочь начала расспрашивать об антисемитизме Адольфа, которому в период их общения было 23–24 года: в Вене Хойслер ничего подобного за приятелем не замечал. Но, зная, что в Мюнхене Гитлера обсчитал еврейский старьёвщик, он увидел здесь возможную причину антисемитизма Гитлера — версия поистине неубедительная[1339].

Отметим, что Гитлер, подробно рассказывая о своих венских страданиях, не упоминает ни одного неприятного происшествия, связанного с евреями. Перечислим ещё раз контакты молодого Гитлера с евреями в Линце и Вене.

К еврею Эдуарду Блоху, семейному врачу в Линце, который не оставлял вниманием его мать вплоть до самой её смерти, Гитлер испытывал благодарность даже на посту рейхсканцлера. Эмигрировавший в Америку д-р Блох подчёркивает, что юный Гитлер в Линце точно не был антисемитом: «Он ещё не начал ненавидеть евреев»[1340]. Гипотеза, что антисемитизм Гитлера возник в связи с тем, что профессор-еврей «завалил» его на приёмных экзаменах в Академию изобразительных искусств, не имеет под собой оснований. Равно как и сенсационная история о том, что Гитлер заразился сифилисом от еврейской проститутки в венском районе Леопольдштадт. Когда в 1908 году антисемиты травили Густава Малера, бывшего директора Придворной оперы Гитлер продолжал его уважать, ценя малеровские постановки Вагнера. Посещая вместе с Кубичеком музыкальные вечера в доме семейства Яхода, 19-летний Гитлер знакомится укладом еврейской семьи, принадлежащей к слою образованной буржуазии, восхищается им и не делает ни одного антисемитского замечания. Кроме того, у него были все основания для благодарности еврейским благотворителям. Оставшись в 1909 году без крыши над головой (а возможно, и в другие венские годы), он пользуется многим из того, что предоставляли беднякам еврейские организации социального обеспечения, начиная с «тёплых комнат» и бесплатного супа и до пожертвований еврейских граждан на содержание приюта для бездомных в Майдлинге и мужского общежития в Бригиттенау.

В мужском общежитии Гитлер дружит, прежде всего, с евреями, что приводит в ярость Ханиша. Лучший друг будущего фюрера, иудей Нойман, чистильщик меди, одалживает Гитлеру пиджак, когда тому нечего надеть, и даёт взаймы деньги. Они вдвоём исчезают на неделю из общежития. Ханиш вспоминал: «Нойман был добродушным человеком и любил Гитлера, а тот его очень ценил». Гитлер часто дискутировал с Нойманом об антисемитизме и сионизме, причём по-дружески, без той ненависти, что проявлялась в его спорах с проживавшими в общежитии социал-демократами. Есть свидетельства, что Гитлер даже защищал Гейне от нападок антисемитов, цитировал притчу о трёх перстнях Лессинга и ценил достижения еврейских композиторов Мендельсона и Оффенбаха.