Надежды Франца Иосифа на то, что введение всеобщего избирательного права смягчит национальные противоречия и принесёт политическую стабильность, к этому моменту уже давно растаяли. С разочарованием и гневом сказал он председателю венгерского правительства: «Если депутатам больше нечем заняться, кроме бесконечных споров на национальной почве, пусть хотя бы меня в это не впутывают»[517]. Правда, чуть раньше, произнося речь по случаю открытия нового парламента, император с волнением говорил о величии минуты и выразил надежду, что депутаты будут руководствоваться «умиротворяющим духом любви к единому отечеству»[518].
Весной 1909 года возмущение вызвал проект закона об официальных языках для богемских земель. Правительство предложило принять компромиссный вариант, основываясь на данных переписи населения, согласно которым 228 из 238 судебных округов в Богемии и Моравии (исключая Прагу) были либо гомогенно чешскими, либо гомогенно немецкими, а лишь десять — смешанными: в пяти из них языковое меньшинство составляло более 20%, в пяти оставшихся — более 10%[519]. Официальный язык планировали утвердить в соответствии с национальным составом населения. Такой компромисс был на руку богемским немцам: таким образом они получали столь желанное национальное отграничение немецкоязычных областей, а главное — Судетской области. С другой стороны, закон гарантировал чехам на территории всей Богемии равноправие обоих языков.
Однако чехов такой компромисс не устраивал. Они отказывались признавать перепись населения основой для закона о языках и продолжали настаивать на своём требовании применять богемское право на всей территории Богемии, подобно тому, как это делалось в Венгрии. Но это означало бы введение официального двуязычия также и в регионах Северной Богемии с чисто немецким населением.
Большинство чешских партий были готовы к диалогу. Но чешские национальные социалисты ответили террором на внесение законопроекта 3 февраля 1909 года. Голос премьер-министра Бинерта, зачитывавшего законопроект, заглушали оскорбительные выкрики и ужасный шум: депутаты стучали крышками столов, дудели в горны и свистели в свистки, звонили в колокольчики и трещали трещотками.
Открывал дискуссию д-р Томаш Г. Масарик, профессор философии из Праги, депутат от фракции чешских либералов, состоявшей из двух человек. Он вышел на трибуну и простоял там полдня, так и не получив возможности заговорить. Радикалы использовали новые шумовые инструменты, «трещотки, которые прикреплялись к крышке стола и производили ужасный шум, когда их приводили в движение при помощи поворотной ручки. Кроме того, в парламент доставили инструмент, воспроизводящий звук дождя, какой обычно используют в театре. От всего этого, включая свистки горнов и звук дождя, в зале стоял такой ужасный шум, что депутаты и зрители на галерее вынуждены были затыкать уши»[520]. После обеда раздались громкие звуки «похожего на туманный горн» инструмента.
Масарик, всегда ратовавший за разумные решения и за диалог, призывавший своих соотечественников к умеренности в национальном вопросе и к конструктивной работе, так и не смог выступить. Попытка социал-демократов и христианских социалистов успокоить дебоширов закончилась дракой.
4 февраля дискуссия стала возможной, хотя и ненадолго. Масарик говорил спокойным и деловитым тоном. Выступил против представленного законопроекта, упомянул положение чехов в Вене и потребовал комплексного решения проблемы: «Если этой палате недостаёт мужества представить законопроект с общими нормами для всех народов империи, то ожидать мира не приходится. Даже те, кто придерживается государственно-правовой, автономистской точки зрения, не могут не признать того факта, что в Вене проживают сотни тысяч наших соотечественников. И мы должны пожертвовать ими ради мира с немцами?» По мнению Масарика, «идеальным решением языкового вопроса»[521] может стать повсеместное двуязычие. Это означало, что и Вена, и вся Нижняя Австрия должны стать двуязычными, а именно этого немцы всеми средствами старались не допустить.
Затем выступили ещё несколько ораторов, и атмосфера снова накалилась. Стоял сплошной гул, заседание пришлось прервать. 5 февраля буря поднялась сразу после начала заседания, шум был слышен даже на улице и привлёк внимание зевак. Продолжить дискуссию не сумели.
Правительство вынуждено было прибегнуть к радикальному средству: парламентскую сессию объявили закрытой, что означало и прекращение деятельности палаты депутатов. «Кроненцайтунг» писала: «Сначала послышались аплодисменты. Казалось, все депутаты радостно приветствуют это опрометчивое разрушение народного парламента. Но вскоре к аплодисментам добавились упрёки в сторону чехов, особенно из лагеря христианских социалистов и социал-демократов. Ни один депутат не покинул зала, а зрители на галереях, затаив дыхание, ожидали дальнейшего развития событий»[522].
Дело закончилось потасовками. Газета «Прагер Тагблатт»: «Вдруг посреди этого невероятного шума и драки какой-то христианский социалист затягивает: «Боже, храни, императора». Тут же откликаются чехи: «Где доммой?», социал-демократы отвечают «Гимном труду». Депутат Иро, в одиночестве стоя на своём месте, тоже начинает петь — «Стражу на Рейне»; его высокий голос перекрывает пение остальных депутатов»[523].
Закрытие парламентской сессии означало, что все представленные запросы и законопроекты недействительны, равно как и многомесячные результаты работы комитетов. Депутаты утрачивали неприкосновенность и жалование, что стало для них, как писала «Кроненцайтунг», «тяжёлым ударом: ведь половина депутатов живёт только на те 20 крон, что получает за свою политическую деятельность».
Растерянность и негодование охватили всех, кто сражался за всеобщее избирательное право в надежде, что демократизация законотворчества приведёт к улучшению политической ситуации. Пацифистка Берта фон Зутнер возмущалась: «Свистки, барабаны, туманные горны, одновременное исполнение чешского, германского и австрийского гимнов, воздетые кулаки, оторванные воротники, покусанные пальцы — в самом деле, можно сгореть со стыда… Такое чувство, что парламентаризм решил совершить самоубийство! Почему мы везде — в театре, в отеле, на улице — можем чувствовать себя защищёнными от драк и кошачьих концертов, но только не в этом «высоком собрании», где сочиняют законы, законы, действительные для всех, но, видимо, не для них самих?»[524]
За изменение регламента выступали прежде всего социал-демократы, ведь они десятилетиями боролись как могли за этот «народный парламент». Д-р Вильгельм Элленбоген: «Демократия — не только более прогрессивное, но и более сложное политическое устройство по сравнению с абсолютизмом, потому она нуждается в более тщательно продуманных правилах». Он не понимает, «почему именно австрийский парламент должен быть самым вульгарным в мире. Мы, социал-демократы, сами не прибегаем к хамскому тону, и не позволим другим так с нами так разговаривать, и мы не собираемся терпеть этот отвратительный ребяческий ор». Поэтому он выступает за право председателя на более жёсткую цензуру[525]. Однако изменения регламента добиться не удалось.
Депутат-младочех Франтишек Удржал также призывал прислушаться к здравому смыслу и превозносил идеал многонационального государства: «Все ненемецкие народы — и чтобы утверждать это сегодня, нужно немалое мужество — заинтересованы в сохранении государства, в котором они могут жить как свободные люди и иметь возможность для индивидуального развития. Австрия может стать таким государством. Миссия этой монархии состоит в том, чтобы объединять народы, само собой разумеется, на основе совершенной, идеальной справедливости и равенства. (Аплодисменты и рукоплескания)». Каждый, рассуждающий с точки зрения права, знает, «что в ближайшем будущем необходимо что-то предпринять, чтобы создать здесь такие условия, при которых мы хотя бы могли сосуществовать рядом друг с другом»[526].
