Я достал телефон и задумчиво повертел его в руках. Разблокировал, зашел в телефонную книжку, полистал. Палец застыл напротив фамилии Мещерского. Я уже почти нажал на пиктограмму звонка, как вдруг решительно заблокировал телефон.

Мещерский на удивление часто оказывается там, где нужно. В самый подходящий момент. А потом, как правило, происходит какая-то дичь. Возможно, конечно, это совпадение, но…

Не пришло ли время воспользоваться дельными советами? И сам Мещерский, и старший Гагарин, и младший Морозов, будто сговорившись, в один голос твердили мне не доверять… Не доверять друг другу, разумеется, а лучше вообще никому. Думать своей головой.

Пожалуй, самое время начать.

Я прислушался к себе и окончательно понял, что звонить Мещерскому не хочу. Удовлетворенно кивнув, я снова разблокировал телефон, уже без сомнений пролистал телефонную книжку и, отыскав нужный контакт, ткнул в кнопку вызова.

— Доброй ночи, ваше сиятельство… Да, это я… Да, я знаю, сколько сейчас времени.

Гагарин — не старший, конечно же, а капитан гардемаринской роты, мой непосредственный начальник, явно был не в восторге от звонка посреди ночи. Но стоило мне произнести еще буквально несколько слов — тут же проснулся. И разговор продлился недолго.

— Так точно. Через полчаса буду. — Я убрал телефон в карман и повернулся к Камбулату. — Давай к Зимнему. И побыстрее. Полный вперед.

Мотор взревел, и «Волга» буквально прыгнула вперед, чуть задирая капот. А я откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Кажется, поспать снова не получится, но хотя бы тридцать минут отдыха у меня еще есть.

Все-таки лучше, чем ничего.

К имению, затерянному в забытой богом глуши, поднятая по тревоге гардемаринская рота примчала спустя три часа. Наверняка младший Гагарин еще не успел забыть разнос, который мы с ним огребли от Морозова после штурма поместья младшего Распутина, но возможность накрыть лабораторию, в которой ставили незаконные эксперименты на людях, а, возможно, и доказать причастность к этому Черного старца взяла верх над опасениями.

Даже невзирая на возможные вопросы со стороны особой комиссии.

Однако обойтись совсем без согласования не удалось: пришлось позвонить Морозову. Тот, выслушав капитана, дал «добро» и уже через минуту бойцам опергруппы ушла команда общего сбора.

Сидя внутри броневика, я поймал себя на остром ощущении дежавю. Совсем недавно мы точно так же ехали на штурм. Только тогда целью был младший Распутин. Даже интересно, что припас для нас его папенька?

Однако сходство исчезло, как только мы выгрузились из машин. В поместье никого не было. Чтобы понять это, не нужно было даже поднимать в воздух коптер с тепловизором. Массивные ворота тоскливо покачивались на ветру, а наезженная колея в свежем снегу недвусмысленно намекала, что совсем недавно здесь проехало как минимум несколько тяжело груженых машин.

М-да. Кажется, мы опоздали.

— Не расслабляться! — прозвучал в рации голос Гагарина. — Оцепление, смотреть в оба! Досмотровая группа — вперед, пошли, быстро, быстро!

Пятеро бойцов скользнули во двор поместья. Я, застыв за «Фалькатусом», напряженно тискал цевье автомата и кусал губы.

Неужели ушел? То есть, утечка уже на самом верху? В Совете? Сам Морозов?

Да нет, бред какой-то. Кто-кто, а он уж точно видал Распутина в гробу — хоть в белых тапках, хоть без.

Но кто тогда? Впрочем, к чему гадать. Мещерский верно заметил: Распутин слишком многим успел втереться в доверие. И теперь ждать подставы можно откуда угодно. Но если в усадьбе осталось хоть что-то, хоть самый крохотный клочок бумаги…

Черт, да что они там возятся?

— Чисто, — Голос в наушнике прозвучал будто в ответ моим мыслям. — Никого.

— Совсем чисто? — тоскливо уточнил Гагарин.

— Не совсем, — последовал ответ. — Думаю, вам лучше посмотреть лично.

— Иду, — буркнул Гагарин. — Острогорский, со мной!

Я встрепенулся, и, отыскав взглядом капитана, вышел из-за броневика и направился ко входу.

Что ж. Посмотрим, что нам оставил Распутин. Надеюсь, что-нибудь посолиднее золы в камине от сгоревших бумаг и выжженных кислотой лабораторных столов.

— Это… это непостижимо. Поистине непостижимо! — Нескладная высокая фигура снова прошла вдоль длинного стола, вдумчиво разглядывая разложенные на нем бумаги. — Мне сейчас же нужно позвонить! Петр Григорьевич просто обязан это увидеть!

Горчаков повторял эту фразу в различных вариациях уже раз в третий или четвертый — менялись только имена и отчества почтенных профессоров и доцентов, каждый из которых наверняка являлся не только светилом отечественной науки, но и крупнейшим специалистом в своей области. Наделенным не только докторской степенью и целым ворохом дипломов и грамот на всех известных мне языках, а еще и колоссальным опытом, без которого мы — разумеется — никак не могли обойтись.

За фразой повторялся и сценарий: не проходило и получаса, как в темноте за поворотом вспыхивали фары, на проселочной дороге слышался звук мотора, и уже через минуту по лаборатории Распутина носился очередной ученый старец с выпученными от удивления глазами. Еще немного — и все это уже всерьез грозило превратиться из секретной операции в тематический симпозиум чуть ли не международного уровня.

Мы встретились взглядом с дежурившим у двери Гагариным, и тот неодобрительно покачал головой. Я и сам уже успел пожалеть, что предложил обратиться к Горчакову. Его светлость, разумеется, обещал помочь и тут же примчался, вскочив среди ночи, однако его активность грозила обернуться колоссальной утечкой информации. Похоже, высокая наука по определению игнорировала не только этикет, но и любое прочие условности, вроде секретности или банальной дисциплины.

Впрочем, делать нам все равно было нечего: собственных знаний определенно не хватало, чтобы разобраться хотя бы с десятой частью записей старшего Распутина. Ни нам с Камбулатом, ни Гагарину, ни всем гардемаринам вместе взятым. А с матчастью — приборами и какими-то странными образцами в контейнерах — не справилась даже Алена. Бедняжка промучилась чуть ли не целый час, сонно хлопая глазами, но потом все же вынуждена была признаться, что студентке физфака, даже лучшей на курсе, такие сложности не по зубам.

А где-то еще через два часа помощь понадобилось и ее многомудрому научному руководителю. Горчаков ковырялся в бумагах, бродил по всей лаборатории и даже снаружи, трижды обойдя усадьбу по кругу — судя по всему, без особого успеха. В конце концов его светлость пришел к выводу, что доктора одних только физических наук тут явно недостаточно. И принялся вызванивать сначала химика, потом биолога, потом медика, с которым они лет этак пятьдесят назад учились вместе, а после него зачем-то еще и сразу двух специалистов по прикладной математике.

В какой-то момент мне даже показалось, что старик уже давно сделал все возможные выводы — просто решил таким незамысловатым образом поделиться с коллегами, пока все записи и вещдоки не уехали куда-нибудь в застенки под гриф «совершенно секретно».

А прятать здесь определенно было что — по меньшей мере от широкой общественности. Я не имел и десятой части познаний Горчакова и прочих ученых мужей, зато подмечать детали умел, пожалуй, куда лучше любого из них. Как и чувствовать то, что обычно обтекаемо называют атмосферой.

А эта самая атмосфера в лаборатории Распутина определенно имелась — причем в высшей степени паршивая. В затхлом воздухе подвала пахло не только сыростью, но и чем-то еще. Какой-то ядреной химией — то ли растворителем, то ли чем-то лекарственным. Только не как в больнице… обстановка в дальнем помещении почему-то настойчиво ассоциировалась с моргом. А несколько железных коек без постельного белья или хотя бы матрасов и здоровенные контейнеры лишь усиливали впечатление.

Я обратил внимание на тянущиеся от них провода и подошел ближе, чтобы получше рассмотреть. Взялся за ручку и не без усилия откинул крышку. Едва слышно скрипнули петли, демонстрируя металлическое нутро — ребристые влажные стенки и дно, на котором скопилось несколько сантиметров воды.