— Кого? — не понял я.

— Ну… Франкенштейна, — оператор мотнул головой в сторону мутанта.

— Ага. Понял. Спасибо, — я кивнул, щелчком переключил автомат на одиночные и выстрелил оператору в голову. Потом резко развернулся и прикончил рулевого, который за все это время так и не повернулся к нам.

— Что… Что ты?.. — начал было Камбулат.

— Так надо. Становись к штурвалу.

Объяснять что-то товарищу у меня не было ни времени, ни, признаться, особого желания. Ему еще только предстоит понять, что на войне порой хороши все средства, и самое эффективное решение редко имеет хоть что-то общее с моралью, этикой и героизмом.

Я склонился над ноутбуком. Увеличил масштаб карты, нашел дачу на Крестовском… Два клика мышью — и отметка удара сменила цель.

Мощность — максимальная. Чтобы бедняга Франк наверняка отправился вслед за создателем.

— Надеюсь, гвардейцы снова вышли покурить, — пробормотал я. — А если нет… Ну, простите, парни. Работа у вас такая.

А если в подвале с Распутиным вдруг окажется Морозов… Пожалуй, мне крупно повезет. Особенно если его сиятельство прихватит с собой сынка.

Вообще сожалеть не буду.

Выкрутив шкалу до предела, я навел курсор на кнопку «Пуск», потом на мгновение замер, усмехнулся и достал кнопочный телефон. Ткнул два раза в зеленую кнопку и поднес трубку к уху.

— Ну наконец-то, — послышался ненавистный каркающий голос. — Я уж думал, не дождусь… Пять минут осталось. Даже уже надеялся — не успеешь, дашь покуражиться напоследок. Готов вертолет?

— Он тебе не понадобится, — ровным голосом проговорил я.

— Это почему еще?

Кажется, старикашка растерялся. Или даже успел догадаться, что именно только что случилось.

Но сделать ничего уже не успел.

— Потому что ты сейчас умрешь, — улыбнулся я.

И, отбросив телефон в сторону, с хрустом вжал кнопку мыши.

Кто-то из великих — то ли писатель, то ли философ — однажды сказал: радуют всегда мелочи. Нечто масштабное и глобальное слишком… кхм, слишком масштабно и глобально, чтобы принести счастья. На это способна только какая-нибудь на первый взгляд незначительная ерунда. Она даст лишь крохотный кусочек, крупицу… Зато ее можно будет потрогать. И даже подержать в руках.

Прежде, чем счастье испарится и исчезнет — как ему, в общем-то, и положено.

Наверняка мудрец сказал не совсем так, однако сегодня я, пожалуй, был готов с ним согласиться. В последнее время — да и не только в последнее — жизнь определенно не казалась пределом мечтаний, но здесь и сейчас устраивала меня полностью.

Белая ночь, разведенный Благовещенский мост вдалеке, теплый ветер откуда-то со стороны залива и холодное пиво из холодильника — что еще, в сущности, нужно, когда тебе снова восемнадцать?

— Кажется, тара пустеет. — Поплавский открыл дверцу холодильника. — Ваша светлость изволит еще бутылочку?

— Изволит, — буркнул я. — И прекрати уже меня так называть.

— Может быть, когда-нибудь. Пока же младшему по званию следует всенепременно соблюдать субординацию.

— Виталик, блин… Я тебя сейчас в окно выкину!

Они так и не привыкли. Точнее, не до конца: Поплавский до сих пор ерничал, Камбулат — наоборот, набрался невесть откуда взявшейся серьезности, а Корф испуганно жмурился каждый раз, когда называл меня Вовкой.

Но сейчас даже это не мешало чувствовать внутри тепло. Тайком пронесенный в нашу штаб-квартиру ящик пива казался квинтэссенцией счастья. Я сжал пальцами холодное горлышко бутылки, вернулся обратно к подоконнику, уселся на него и больше не двигался.

Чтобы не спугнуть… все это.

Распутин погиб. Сгорел, испарился и разлетелся на атомы, когда Свечка запредельной мощности прошила крышу старой дачи на Крестовском, лишь по счастливой случайности не зацепив охранявших ее гвардейцев. Морозов, конечно же, рвал и метал: старикашка унес с собой на тот свет не только погибшего мутанта, но целый мешок тайн. В том числе и ту, что я так хотел сохранить — и сохранил.

Пока что.

А после разбирательств и часов, проведенных в начальственных кабинетах, нас ждало кое-что пострашнее: летняя сессия. Зачеты, экзамены и нормативы по физкультуре. Две недели непрерывной беготни по коридорам здания Корпуса и бессонные ночи, которые я проводил в обнимку с прошлогодними конспектами Корфа — своих у меня, конечно же, не было.

И мы пережили все это. Неизвестно как — но пережили.

А потом в Петербург пришло лето. Суетливое и тревожное, но уже настоящее: вольное, светлое, жаркое и насквозь пропахшее горячим асфальтом и бензином. Мы долго не решались отметить его наступление, все время опасаясь очередного подвоха, очередного сомнительного подарка судьбы, которых она наверняка заготовила еще немало.

Но сегодня все-таки, не сговариваясь, плюнули на все.

— Ты смотри, что творят, — усмехнулся Камбулат, указывая вниз на набережную. — Никак, господа мичманы развлекаются.

Я только улыбнулся. Мои товарищи наблюдали развернувшееся через дорогу зрелище второй раз, если не первый, а сам я — уже шестой, хоть и с перерывом примерно в полвека.

Вдоль гранитного ограждения, воровато оглядываясь, крались несколько фигур. Две высоченные и плечистые — наверняка из спортивной сборной Корпуса — и еще четыре поменьше. Они приблизились к памятнику, трое махнули через оградку, один забрался на пьедестал, ему передали какой-то сверток. Полосатая ткань затрепетала на ветру…

И через несколько мгновений позеленевший от времени трехметровый Крузенштерн обзавелся тельняшкой. Вряд ли его высокопревосходительство так уж в ней нуждался — ночь выдалась теплой. Но и возражать он, конечно же не стал — все так же стоял, сложив руки на груди и обратив взгляд куда-то вдаль. Похоже, бронзового адмирала вообще не слишком-то интересовала возня каких-то там мичманов — пусть даже и старшего выпускного курса.

Зато она интересовала кое-кого другого: прямо подо мной раздался шум, и наискосок через пустую дорогу зашагала знакомая фигура.

— А ну кыш оттуда… Кыш, кому говорят! Без дипломов остаться захотели⁈ — завопил Грач, потрясая кулаком. И уже куда тише добавил: — Каждый год одно и то же…

Завидев его, старшекурсники со смехом сиганули обратно через ограду и тут разбежались. В разные стороны — спортсмены направо, а остальные налево, в сторону Благовещенского моста. Видимо, чтобы встретить рассвет в «Якоре». А Грач уже без особой спешки дошел до памятника, постоял, но больше делать ничего, конечно же, не стал — да и вряд ли собирался.

Традиция есть традиция.

— Ты бы слез оттуда, — лениво протянул Камбулат с дивана. — Увидит еще…

— Да и ладно. — Я пожал плечами. — Пусть смотрит — жалко, что ли?

— Ну да, что он нам сделает?.. Погоди, дай хоть сфоткаю. — Поплавский подхватил с бильярдного стола телефон и подошел ко мне. — Грач и Крузенштерн. Когда еще такое увидишь?..

Но не успел он навести фокус, как небо за Невой вспыхнуло, распускаясь красными и зелеными цветками. Грохот докатился до нас чуть позже — когда вслед за ними над крышами появились еще и синие, оранжевые и белые.

— Ничего себе салют. — Поплавский снова прицелился через мое плечо камерой телефона. — Красноперые выпуск отмечают, что ли?

— Да не. Даже для них слишком круто, — отозвался Камбулат. — Ты смотри, как заряжают.

Заряжали действительно масштабно — можно сказать, от души. Судя по масштабу небесного представления, фейерверки запускали одновременно с нескольких точек — от Зимнего чуть ли не до самой Адмиралтейской верфи.

— Нет, господа унтер-офицеры, это не красноперые.

Корф, как и всегда, воспринял риторический вопрос, как руководство к действию. И уже успел заглянуть в поисковик в телефоне. А судя по выражению лица, увиденное ему не слишком-то понравилось — будто повод для салюта каким-то образом оказался ничуть не приятным.

— Не томи, Антоша! — проворчал Поплавский, — Что там такое?

— Пресс-служба Зимнего дворца ровно в полночь выступила… — Корф прочитал пару строчек с экрана, а потом поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. — Великая княжна Елизавета объявила о помолвке с Матвеем Морозовым.