— Это просто произвол! — послышался чей-то выкрик.

Я повернулся на звук, и едва удержался, чтобы не заехать самому себе ладонью по лицу.

Георг, дружище, ну ты-то куда лезешь?

— Вся Европа непременно узнает о том, что здесь произошло! — продолжал, меж тем, герцог Брауншвейгский. — Если вы думаете…

— Не сомневаюсь, ваша светлость. Более того — я искренне надеюсь, что Европа не только узнает, но и сделает все необходимые выводы. А на вашем месте я бы задумался о том, чтобы закончить здесь с делами и как можно быстрее отправиться на родину. Время у нас, знаете ли, не очень спокойное. — Морозов снова развернулся и уже через плечо закончил: — А совсем скоро станет еще беспокойнее.

Мысленно досчитав про себя до десяти, я осторожно освободился свою руку из пальцев Елизаветы и бросился догонять Морозова. Без особой спешки, чтобы гвардейцы, чего доброго, не уложили меня лицом в пол, но достаточно проворно чтобы опередить остальных желающих побеседовать и задать вопросы. Коих, разумеется, вот-вот найдется немало.

Точнее — целый зал.

— Ваше сиятельство!

Морозов остановился, резко развернулся, видимо, собираясь от души наорать на того, кто посмел остановить второго… то есть, теперь уже первого человека в государстве, но, увидев меня, успокоился.

— Здравия желаю! — козырнул я. — Могу ли я спросить — что происходит?

— Происходит то, что мы взяли Распутина, — с едва скрываемым удовольствием проговорил Морозов. — И он уже дает показания. Фамилия Келлера в них прозвучала первой, но далеко не единственной. Так что нас ждут славные времена, господин прапорщик. Очень славные.

Морозов улыбнулся и направился к выходу, разве что не насвистывая. Я же остался стоять, глядя ему вслед, а в голове уже вовсю роились картины, одна мрачнее другой. И самой паршивой вдруг оказалась вовсе не та, в которой Распутин раскрывает мой секрет.

Нет. Я вдруг осознал, что силы, способной остановить танком прущего к цели Морозова уже не осталось. Ни в Петербурге, ни во всей стране, ни, возможно, даже за ее пределами.

И что прикажете с этим делать?

— Никак не могу привыкнуть. — Алена щелкнула ремнем и откинулась на спинку кресла. — Все время кажется, что сейчас уже май. И лето совсем близко.

— Как знать, — усмехнулся я. — Может, и правда — близко.

Весна в этом году пришла неожиданно — чуть ли не на целый месяц раньше положенного ей срока. Не календарная, на которую обычно указывает только завершение месяца с сердитым названием «февраль», а самая настоящая. С тающим снегом, робким, но уже теплым солнцем и ледоходом на Неве.

А после него природа расщедрилась настолько, что выдала первую зелень на деревьях и газонах — и это уже под конец марта! А на днях температура даже ночью рванула под плюс десять градусов, и от зимы не осталось и воспоминаний. Петербург полной грудью вдохнул ветер с залива и явно готовился досрочно рвануть в лето.

Весна пришла неожиданно… Но особой радости, похоже, не принесла. Я разглядывал знакомые улицы, неторопливо проплывающие за лобовым стеклом Камбулатовского «Икса» — и едва их не узнавал. Из города будто вытянули половину весенних красок, заменив их на бессчетные оттенки серого. Дома стояли по сторонам хмурыми громадинами, поблескивая стеклами в окнах. Но тускло и как-то невразумительно, без присущей весеннему дню живости. Похоже, солнце, согревающие столетние каменные стены, их нисколько не радовало.

А может, все дело было исключительно в людях.

— Ты… ты тоже это чувствуешь, да? — едва слышно спросила Алена, будто прочитав мои мысли. — Все какие-то сами на себя не похожие.

Я молча кивнул. Разумеется, ни один из нас не обладал навыками полноценной телепатии — подобные способности так и остались недостижимой мечтой всяческого рода мошенников и писателей-фантастов. Однако все Одаренные — даже не самого выдающегося ранга — могут в той или иной степени ощущать тонкие потоки энергии, которые производит сознание людей вокруг.

Я полагался скорее на опыт и интуицию, а вот Алена, кажется, смогла именно почувствовать. И вряд ли это оказалось так уж сложно — кое у кого из прохожих эмоции были написаны прямо на лице.

Усталость. Тоска. Тревога. С того дня, как Морозов ворвался в Зимний с отрядом гвардейцев и арестовал Келлера, прошло уже чуть ли не полтора месяца, но воспоминания о тех днях никуда не делись. Они, как и всегда, продолжали жить, даже когда суета улеглась, и с улиц почти исчезли тонированные черные джипы с синими номерами.

Аресты продолжались дней десять, не больше — старик Морозов очень долго запрягал, но ездить, как выяснилось, не разучился. Я мог только догадываться, кого успел сдать Распутин, которого взяли на одной из его квартир в Стрельне… а кто просто попал под раздачу. Прикрываясь волей Совета, его глава наверняка закрыл в уютные казематы не только фигурантов по делу боевиков, но и вообще всех, кого мог.

Одним махом избавился и от врагов, и от просто инакомыслящих, которые имели глупость во всеуслышание критиковать мудрые решения. Чрезвычайное положение в столице автоматически наделило Совет чуть ли не абсолютными полномочиями. И, наконец, развязало Морозову руки карать направо и налево и арестовывать людей, не считаясь ни положением, ни с титулами, ни с чинами.

И люди начали пропадать. Черные автомобили с номерами Совета увозили их в те места, откуда обычно не возвращаются — или возвращаются нескоро. Слухи шли чуть ли не о нескольких тысячах задержанных, и правда казалась от них не такой уж и далекой.

Но выяснить ее было непросто. Младший Морозов окончательно исчез с радаров. И даже не брал трубку — то ли так отчаянно стыдился подставы, которую он устроил нам вместе с погромом в Красном селе, то ли вообще уехал из города, повинуясь воле отца. Вряд ли его сиятельство Николай Ильич окончательно списал со счетов нерадивого отпрыска, но наказал уж точно. И наказал так, что бедняга не отсвечивал в столице чуть ли не с того самого дня, как я произносил речь на складе в Шушарах.

Гагарин… Оба Гагарина знали немногим больше моего, и единственным, кто мог хоть как-то помочь, остался Соболев. Но и тот не спешил выходить на связь. И только когда я весьма недвусмысленно намекнул в сообщении, что дальнейшее молчание чревато последствиями — все же потрудился явиться на встречу.

Осунувшийся, поседевший и похожий на замерзшую мышь, его высокородие подтвердил мои самые худшие опасения: старший Морозов действительно принялся рубить сплеча, не стесняясь уже никого и ничего. Особую комиссию расформировали на следующий день после ареста Келлера, и примерно половина чинов из ее состава тут же отправилась в Петропавловскую крепость. Наспех назначенные следователи из числа Совета прошлись гребенкой по всем спецслужбам, вычесывая не только предателей, но и всех, в ком были хоть малейшие сомнения.

Я мог только догадываться, как уцелел сам Соболев — с такой-то биографией. Впрочем, его высокородию определенно хватало умения выкручиваться и переобуваться в прыжке, так что за судьбу своего единственного по-настоящему ценного информатора я, можно сказать, и не переживал.

Куда больше меня беспокоил Морозов. Подняв по команде полки, старик пошел ва-банк… И как будто не прогадал. Если в столице и была сила, способная остановить шагающую по улицам гвардию, она предпочла не вмешиваться. И за каких-то пару недель лихие старцы из Совета взяли Петербург стальной рукавицей — и с тех пор уже не отпускали.

Федеральные каналы и ресурсы в сети наперебой расхваливали мужество и решительность Морозова, который «повторил подвиг Серого Генерала и в каком-то смысле даже превзошел». Оппозиция, как и всегда в таких случаях, разбежалась в глубинку или куда-нибудь в Париж или Баден-Баден, террористическую и прочую угрозу безопасности граждан — во всяком случае, на словах — выжгли каленым железом, и все это отчаянно напоминало события двадцатилетней давности.