Без отца семейства за стол не садились. Сперва короткое хвалебное славословие всем богам сразу, затем — снятие пробы со всех кушаний хозяйской ложкой; первыми едят мужчины, потом дозволяется женщинам, в порядке старшинства. Не так уж сложно запомнить. Ире по праву почётной гостьи дозволялось запустить ложку в горшок сразу после хозяйки дома; к тому времени там оставалось ещё немало. В семьях победнее наверняка не так.

— Так я чего хотел-то, — крякнув, сказал Младан, словно продолжая прерванный разговор. — Про коров про тех. Мы с мужиками так думаем: колдунья гадит. Та, что в Волчьем лесу засела. Вишь, затеяла — Семаре служить, тьфу, тьфу…

— Проверю, — таким же тоном Зарецкий отвечал начальнику, излагавшему срочные поручения. — Покажешь, где последнюю нашли?

— Да вот хоть сейчас, как поедим, — заметно приободрившись, пообещал староста и кивнул старшему сыну: — Сведи, Лад.

— Если нежить, то сам справлюсь, — осторожно сказал Ярослав, задумчиво глядя на собеседника. — А если человек…

— Так мы ж с тобой пойдём, — с готовностью подхватил Младан. — Мы ить тоже не заячьи души, сами б давно сходили, когда б знали наверняка. Не дело оно — божьих людей без вины виноватить… Одно только — после Вельгоровой ночи. До того не след.

— Как ты скажешь, — Зарецкий смиренно склонил голову. Прятал недовольство. Ира заметила уже, что ему не по душе суеверность здешних обитателей, но вступать с ними в полемику на этот счёт он остерегался.

В тесноватой, но уютной каморке под самой крышей, которую выделили персонально Ире, стоял колоссальных размеров сундук, служивший, как здесь водится, и шкафом, и постелью, и изысканной декорацией, а ещё рядом, на грубо сработанном столе — витой металлический светец с зажатой в нём лучиной, кресало и кремень, пустая плошка и кувшин с водой. Крохотное окошко можно было прикрыть задвижкой, но, несмотря на ночную прохладу, Ира предпочитала держать его свободным от преград. Просто так, на всякий случай.

С наступлением темноты суетливая жизнь в Березне затихала, пряталась за бревенчатыми стенами домов, чтобы вновь очнуться с первыми лучами солнца. Ира выпуталась из складок платья, оставшись в нижней рубашке; задула теплившийся на кончике лучины огонёк, забралась под пахнущее полынью одеяло. Здесь даже по-своему уютно, если приноровиться к отсутствию водопровода. Такой своеобразный аутентичный курорт для жаждущих единения с природой. Поутих даже ставший привычным страх. У Георгия Ивановича, кто бы он ни был на самом деле, то ли не нашлось времени на беглянку, то ли кончились возможности до неё дотянуться. В «водяном зеркале» отражалась рутинная жизнь; бабушка трудилась на кухне и в саду, мама, с которой Ира так и не помирилась, спорила с папой или смотрела телевизор, Олька, каким-то образом оказавшаяся в Москве, ездила на метро и гуляла по улицам и паркам. Все целы и невредимы. Даже как будто не слишком огорчены её, Иры, отсутствием. Вроде бы и хорошо, но всё равно как-то по-детски обидно…

…Она бежала по лабиринту тёмных московских улиц. Макс как-то говорил, что знает центр как свои пять пальцев, но его рядом не было. Нарядный, сияющий плеядами цветных огней, совершенно пустой переулок сменился тускло освещённым тесным лазом между домами — тоже безлюдным. Вот здесь, за угловым зданием, увенчанным башенкой с колоннами, должен быть бульвар и спуск в метро — но на деле широкая улица монотонно стелется вперёд, словно сотню раз безыскусно откопированная с себя самой. Тонущий в тумане памятник непонятно кому, перегороженная сетчатым забором площадушка, разноцветные и разностильные особняки… Можно сколько угодно вопить и звать на помощь — отзовётся только ледяной пронизывающий ветер.

Тянущая боль в груди вырвала её из кошмара. Ира почти скатилась с сундука, прижимая ладонь к бешено колотящемуся сердцу. Не без труда откинула крышку сундука, волевым усилием заставила себя сосредоточиться на его содержимом. «Это проходит, но не быстро…» Она обещала рассказать, когда ей приснится плохой сон. Снова приснится. Почему бы и не рассказать, если взамен она получит живительное прикосновение и право на короткий разговор?.. За окном непроглядная темень; весь дом безмятежно спит, и Ярослав тоже наверняка отдыхает от нескончаемых трудов. Ладно, дурной сон подождёт до утра… Пытаясь унять головокружение, Ира высунулась по пояс в крохотное оконце; воздух вкусно пах свежестью, но от взгляда вниз, в те два-три метра мрака, что отделяли её от земли, начинало мутить. Сна ни в одном глазу; зудит дурацкая потребность куда-нибудь идти и что-нибудь делать, и надоедливая, хоть и ставшая привычной боль никуда не девается. В сундуке полно всякого тряпья, даже на вид ненужного; есть там и одёжки, щедро отданные Цветаной. Свежая ткань грубовато льнёт к коже, чуть царапает плечи выпуклой вышивкой и пахнет травами; приятные, насквозь жизненные ощущения…

Внизу царила темнота. Ира потянула на себя наглухо закрытую дверь в большую комнату, служившую для обедов и отделённую от входа в дом тесными сенями, и зажмурилась от неожиданного света. Не яркого, нет; большие лучины по углам давно потушены, горит лишь одна — в маленьком светце посреди пустого стола. У огня — двое, разговор их не громче случайного шороха. Неровный свет пламени очерчивает хмурое старостино лицо. Прости, хозяин, гостье сейчас нужнее…

— Яр, — тихо окликнула Ира, в последний миг нашарив в памяти правильное имя. — Можно… на пару слов?

Он обернулся, коротко кивнул ей.

— Извини, Младан, — высокая тень бесшумно поднялась над светцом, заслонив огонёк. — Днём договорим.

— Уж договорим, — усмехнулся староста. Он не тронулся с места; просто смотрел на Иру — по-доброму и даже, кажется, с сочувствием.

Ночная прохлада вновь дохнула в лицо. В очерченной резными столбами крыльца узкой рамке виднелся клочок пустынного двора; зрелище вдруг напомнило о другом доме, и о другом дворе, и о несбыточной надежде — на то, что теперь всё наладится. Не наладилось. Обидно до дурацких, стыдных слёз.

— Кошмар приснился? — тихо спросил Зарецкий, прикрыв за собой дверь. — Только не ври больше, пожалуйста.

Ира понуро дёрнула головой. Обернулась, привалилась спиной к столбику, днём разукрашенному во все цвета радуги, а сейчас бессмысленно-серому. Резные цветы отрезвляюще впились сквозь платье в кожу между лопатками. Она знала, что сейчас будет, и, что уж там, ждала с нетерпением, когда ласковое тепло прогонит поселившийся в жилах липкий холод. Этот сорт целительской магии у всех вызывает привыкание или у неё персональные сложности?

— Давно началось?

Ира кивнула, чувствуя себя проштрафившейся школьницей. Всё равно что признаваться врачу в запущенной болезни, ожидая заслуженного упрёка в легкомыслии. Зарецкий долго молчал; ночь грохотала стрёкотом сверчков, за частоколом что-то тоскливо выло на одной ноте — не то нежить, не то какое-нибудь дикое зверьё. Боль неохотно рассеивалась, обнажая тревогу, над которой волшба была не властна.

— А что именно снится? — осторожно, словно опасаясь, что она не ответит, спросил Ярослав.

— По-разному, — поспешно отозвалась Ира, втайне радуясь, что не получила выволочку. Наверное, у неё слишком несчастный вид. — Коридоры, или лес, или просто улицы… Иногда кто-нибудь зовёт. Как тогда. Я не отвечаю…

— Понятно, — в голосе Зарецкого явственно послышалось облегчение.

— Всё не так плохо?

— Бывает похуже, — он сдержанно усмехнулся и убрал руки от её висков; сквозняк тут же неприятно лизнул разгорячённую кожу. — Мне в своё время снилось, как тень убивает жертву.

Ира сдавленно охнула. Это, должно быть, очень больно, много хуже, чем просто разыгравшаяся мигрень. Зарецкий, кажется, удивился её реакции; не ожидал, что она поймёт?

— Пойдём, сядешь, — он кивнул в сторону застеленной плетёными ковриками завалинки. Дельное предложение. — Попробую утром договориться, чтобы тебе предоставили в распоряжение кухню. Сможешь сама сделать укрепляющее?

— Лучше не надо. Здесь не любят ведьм, — сумрачно отозвалась Ира. — Потерплю как-нибудь… Это всего лишь сны.