Впрочем, эти ненужные мысли быстро улетучились под напором гулкого ритма и лихорадочно мерцающих огней. Раз или два рядом выныривала Оксана — и тут же вновь терялась в толпе. Где-то мелькал Старов, где-то — Сафонова, и, кажется, даже недалеко друг от друга. Все они растворились в дымном полумраке, пронизанном лучами софитов. Остался только Макс. Как он всё-таки не похож ни на заносчивых коллег, ни на пустопорожних Анькиных приятелей! Может, у него и нет обстоятельных планов на жизнь, как у Старова, или перспектив на солидное наследство, как у Свириденко, но с ним легко и весело. Достаточное основание для серьёзных отношений? Анька сказала бы, что более чем…
— Ну, как тебе тут? — спросил Некрасов, низко склонившись к её уху.
— Ничего, — зачем-то сказала Ира и тут же исправилась: — Круто. Правда, круто.
— Ритм большого города, — Макс дразняще улыбнулся. — Хочешь, удерём? В Москве ночью красиво.
— А остальные как?
— Найдут себе занятие.
Почему бы и нет?.. Дома её рано не ждут. Все знакомые лица, как по заказу, затерялись в судорожно вспыхивающей софитами темноте. Некому смерить насмешливым взглядом, некому напомнить об осмотрительности. Глупо ли доверять человеку, которого знаешь без году неделя? Мудро ли отказываться от шанса хорошо провести вечер, пару месяцев, целую жизнь?.. Нарисованный песок сыпался внутри белёсой акриловой колбы, и в верхней её части оставалось совсем немного.
— Я сейчас вернусь, и пойдём, — пообещала Ира и в порыве пьяной смелости поцеловала Макса в щёку. Оксана наверняка этого ей так не спустит, ну и пожалуйста!
Мимо проплывали бледные пятна чужих лиц, знакомые и незнакомые, красивые и пугающие. После цветных сполохов и пронизывающих тело ритмов коридор, куда выходили двери уборных, казался скорбной глухой норой. Ира прислонилась спиной к стене и зажмурилась, пытаясь унять головокружение. Долго они с Максом не прогуляют, это ясно. Ещё не поздно сослаться на нервных родителей и вызвать такси до дома. И без того в понедельник не миновать косых взглядов…
А Анька бы пошла. Обязательно пошла бы, потому что привыкла не упускать своего. И что, много раз она сожалела?
— Вы идёте или нет?
Идеальное, чужое, неживое лицо, вернее, грубо нарисованная маска, недовольно кривит кроваво-алые губы. Качать тяжёлой головой трудно, но иначе чудовищная красавица не уйдёт. Мимо скользят и другие, то ли люди, то ли отсветы цветных огней. Лица кажутся хищными и уродливыми, а может, такие они и есть. Одно, особенно мерзкое, плоское и невзрачное, наверное, знакомо ей; все похожи друг на друга в обманчивом полумраке. Липкие пальцы бесцеремонно хватают за запястья, тянут куда-то — должно быть, она помешала кому-нибудь в тесном коридоре. Холодно; кто додумался всё здесь выстудить?
— Ой, девушка, вам плохо? Подождите, я сейчас кого-нибудь позову… Вы с ней побудете?
Голос резкий и неприятный, но он, наверное, прав. Чёрный напольный кафель — совсем близко, так, что видны ненастоящие мраморные прожилки. Серая тень вытягивается ввысь и ускользает. В одиночестве почему-то спокойнее; если бы не болела ещё голова… Надо найти Макса, сказать… Сказать, что прогулки не выйдет; он, должно быть, расстроится…
— Ох ты ж чёрт, Ирка! Что тут у тебя?
Точёное личико искажено… страхом? Одной рукой Оксана тянется за телефоном, другой сжимает Ире запястье — и тут же почему-то вскрикивает.
— Да ты как ледышка! На тебя что, неж… — она сама себя обрывает, тревожно оглядывается по сторонам, прижимает к губам ладонь. — Блин! Блин-блин-блин!
Сполохи замедляют беспорядочное движение, становятся протяжнее и тусклее. Выхваченный из мрака тесный коридор. Блестящий алый шёлк Ксюшиного платья. Макс пробирается сквозь толпу танцующих; лицо у него испуганное, день рождения безнадёжно испорчен. Официант в белоснежной рубашке протягивает высокий коктейльный бокал и уговаривает выпить воды. Тёплая влага льётся мимо губ, пятнает блузку, холодит кожу под тонкой тканью…
— Ты идиот, Старов! Оба вы идиоты!
Непривычно нервный голос слышится, словно сквозь толщу воды. Ледяной воды. Под ладонями — липкий яркий кожзам, в ушах отдаётся невыносимо тяжёлый ритм. Когда она успела отключиться? Надолго?
— Ксюш, успокойся.
— Не успокоюсь! Скажи хоть ты им!..
— Тихо, на нас уже смотрят. Миш, бери Макса и попробуйте догнать.
Догнать… Поди догони тень! Он ведь знает — потому что сам тогда почти упустил. Но двое беспрекословно уходят, а жаль… Лучше бы Макс остался, с ним проще…
— Старов, чёртов придурок, нашёл время…
— Ксюша, сядь. Можно воды, пожалуйста?
Маячившее рядом ослепительно-белое пятно уплывает куда-то в хаос цветных огней. Перебравшие гости здесь — обычное дело, пьяные ссоры — тоже. Оксана зря злится, да и при чём тут Старов? Он что, нанимался пасти глупую секретаршу?
— Дай знать, если будет больно.
Чужие пальцы безошибочно находят пульс. Прикосновение кажется обжигающим, как после долгой прогулки на морозе. Безотчётно хочется ухватиться за спасительно горячую руку, словно иначе — смерть. Но ведь это неправда, нельзя умереть от лёгкого озноба…
— Ну, что там?
— Жить будет.
От слов веет спокойствием. Чем бы ни была серая тень, серьёзно навредить она не успела. Правда ведь?..
— В больницу?
— Нет, достаточно просто дать выспаться.
Медленно, неохотно холод уходит прочь. Нужно сказать, что с ней всё в порядке. Или нет, это не так важно. Её вряд ли хватит на долгую тираду, а они и так всё знают.
— Мне… Домой…
— Тише, — пальцы чуть сильнее сжимаются на запястье. — Береги силы.
Дельный совет. Невесть откуда взявшееся ласковое тепло захлёстывает уютной волной. Голоса сливаются в негромкий гул, теряются в стихающей музыке.
— …не могу за руль…
— …здесь, я через пару минут…
— …ко мне, тут недалеко…
— …надо отдохнуть…
Надо отдохнуть. Ксюша мелкими глотками пьёт принесённую официантом воду, ни на миг не отводит взгляда. Говорит что-то, гладит по руке, прислушивается к бьющейся на запястье жилке. Потом обязательно припомнит и колко пошутит в своём духе. Пускай; Ира теперь её должница, и потом — издёвки лучше жалости…
Чернота сомкнулась перед глазами и не пожелала отступать, а через миг — или через век — мягкий солнечный свет прогнал её прочь.
Ласковые утренние лучи сквозили через клубы кальянного дыма — нет, через невесомую полупрозрачную ткань, едва колеблемую ветерком. За приоткрытым окном виднелось ослепительно-синее небо. Просторную комнату окутывала уютная тишина. Солнечные блики неторопливо скользили вдоль светлых стен, мимо чёрного прямоугольника телевизора, по матовым тёмным стёклам внушительных книжных шкафов. Есть ли зрелище приятнее этой ленивой игры света, особенно когда перестала болеть голова и ушла из тела противная слабость?
Ира приподнялась на локте и бросила опасливый взгляд на подушку. Наволочка сияла белизной, будто никто празднично накрашенный не провалялся на ней целую ночь. Кто-то — Ксюша, конечно же — позаботился стереть косметику с лица нахально дрыхнущей гостьи. Оно и понятно: поди потом отстирай пятна от тонального крема… Ира поискала глазами свою одежду; бродить по чужой квартире в одном лишь исподнем — такое себе развлечение, как бы ни хотелось поскорее поблагодарить хозяйку и удрать домой. Домой! Мама же там с ума сходит от беспокойства!
Сумка притулилась на журнальном столике дымчатого стекла, небрежно задвинутом в угол ради того, чтобы можно было разложить громадный диван. Кутаясь в нагретое одеяло, Ира нашарила телефон и поспешно набрала сообщение: «Я у коллеги, всё хорошо, через час-полтора буду». Спохватилась, бросила взгляд на часы. Шесть утра! Мама ещё спит, хотя и наверняка беспокойно. Вот и хорошо; проснётся, увидит сообщение, поймёт, что всё под контролем…
Дверь неслышно приоткрылась. Кто-то низенький бесшумно скользнул в комнату. Ира выглянула из-за высокого диванного подлокотника и глазам своим не поверила: домовой! Самый настоящий, мохнатый, с длинными заострёнными ушами и чёрными глазками-бусинками. Нет, эти ребята живут, конечно, в городских квартирах, да и в Управе Ира к ним привыкла, но здесь увидеть почему-то не ожидала. Слишком тут… стильно, что ли?
