Мгновение спустя дверь снова открылась. Она подняла глаза, подумав, что это опять он. Но это был Дункан, вернувшийся с обхода своих больных. Он почему-то казался старше, прямой и суровый, со спокойной, заново обретенной уверенностью.

Пристально глядя на нее, он сказал:

– Я видел, как уезжал молодой Эгль. Судя по тому, с какой скоростью, – можно было подумать, что ему только что подарили земной шар.

Она покраснела до корней волос из-за его заблуждения. Разозлившись на саму себя, оттого что покраснела, она пришла в такое замешательство, что не могла вымолвить ни слова. Он снова взглянул на нее, утвердившись в своем ложном предположении. «Вот как оно вышло», – подумал он.

– Я хотел бы обсудить с тобой кое-что, – сказал он. – Я имею в виду врачебную практику. Я не хочу отвлекать на эту тему твоего отца, но, если он не против, я был бы рад взять эту работу на себя. Полностью, конечно. Он мог бы остаться чисто в качестве консультанта. Что касается денег – это не главное. Для меня подойдет любой вариант.

Она была слишком поражена, чтобы сразу ответить. Лицо его выражало непреклонность, и она подумала: «Вот человек, которого я нестерпимо люблю и которого я также могла бы слушаться».

– Если бы не мы, – запнувшись, сказала она, уязвленная чувством вины, – ты бы все еще был в Эдинбурге, делал себе громкое имя. Это наша вина, моя вина, что ты потерял кресло Уоллеса. И теперь, из милосердия и жалости, ты предлагаешь себя в качестве сельского врача!

– Ты совершенно не права. Вчера они пригласили меня занять это кресло, но я отказался.

Он достал из кармана письмо и протянул ей. Это было официальное предложение возглавить Фонд.

Джин ахнула:

– То есть они знали, почему ты остался здесь. Это… это замечательно!

Он взял у нее письмо и бросил его в огонь.

– Возможно, – спокойно сказал он. – Но это кресло не для меня.

– Дункан! Что ты имеешь в виду?

– Ты говоришь, что эти последние недели разрушили мою жизнь. Это неправда. Напротив, они изменили мою жизнь – показали мне путь, по которому я должен идти. – Он глубоко вздохнул. – С тех пор как я получил квалификацию врача, я, за исключением всего лишь одного месяца здесь, просто блуждал на ощупь в длинном темном туннеле, полный ложных амбиций. Я просто попал… попал в этот механизм – обманув сам себя. Меня, как и других, заставили действовать по шаблону. Твой отец был абсолютно прав, Джин. Зачем мне монографии, пробирки, бюретки, спектроскопы, электрокардиографы, гальванометры и все остальное? О, от них, без сомнения, есть своя польза, хотя все это преувеличено. Но мое место не среди них. Я для этого не подхожу.

Помолчав, он продолжил более спокойно:

– Я хочу исцелять людей, и я знаю, что создан исцелять их. Я хочу приходить к ним и облегчать их страдания, возвращать их в этот мир от врат смерти. Бог дал мне силы для этого. Что касается Страт-Линтона – мне он нравится. Эти скромные люди здесь – они из моего круга. Они привязаны к этому месту. И я люблю жизнь на свежем воздухе. Здесь есть все, чего я хочу.

– То есть, – неуверенно произнесла она, – ты собираешься остаться.

– Да. И кстати, таким образом я оплачу еще один долг. Если я устранюсь, они отдадут руководство не Овертону, а Анне. Да, несмотря на то, что она женщина. Их впечатляют ее возможности. Для Фонда это будет грандиозное событие. И для нее. А здесь, – поколебавшись, добавил он, – здесь я потанцую на твоей свадьбе. Пусть я и клоун, но не премину тебя поздравить. Он хороший парень, Алекс. Когда ты станешь леди Эгль, – попытался он пошутить, – не смей смотреть свысока на сельского доктора.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Я никогда не выйду замуж за Алекса Эгля – никогда, никогда! – сказала Джин. Ей хотелось разрыдаться.

Он резко остановился:

– Почему?

Ее ответ – это было единственное, что имело для него значение. Она отвернулась, ничего не видя перед собой:

– Потому что я люблю другого.

На мгновение он замер. Затем медленно, неуверенно шагнул к ней.

– Джин! Ты, случайно… не меня имеешь в виду? – с огромной надеждой в глазах сказал он.

Она порывисто обернулась – по ее щекам текли слезы.

– Я полюбила тебя с первой же минуты, как увидела под дождем.

– Джин! – воскликнул он. – Моя дорогая Джин!

Они оказались в объятиях друг друга.

– Я никогда не думал, что у меня есть шанс, Джин, – пробормотал он. – С тех пор как я нашел себя, только ты была в моем сердце.

Она подняла голову, и он поцеловал ее. Время растворилось, и текли века.

Из комнаты наверху донесся стук, становясь все громче и нетерпеливее.

– Отец, – улыбнувшись, прошептала Джин. – Давай пойдем и скажем ему, сейчас, вместе.

Погожим июньским днем, более года спустя, возле дома доктора из Страт-Линтона началось необычное оживление. На безупречно вымытых окнах появились новые занавески, новенький коврик украсил крыльцо, алая герань – клумбу перед домом, а из самого дома доносился аромат свежеиспеченной сдобы, жареной жирной птицы и пирогов с крыжовником. Время от времени внутри раздавались торопливые шаги.

А снаружи, в палисаднике, на раскладных стульях по обе стороны расчищенной дорожки, откуда можно было держать под прицелом всю деревенскую улицу, сидели двое, при этом чувствуя себя вполне непринужденно. Одним из них был Мердок, в костюме из тонкого сукна, седовласый, но все еще бодрый и радушный. Другой была Марта, мать Дункана, прямая, строгая и чопорная, в своем лучшем черном платье, в шляпке, с зонтиком в руке – ее обычно суровое лицо было спокойным, однако оно едва ли выражало ее нынешнее состояние удовлетворения происходящим.

Марта сидела, обозревая открывающийся приятный глазу вид на горы, вересковые пустоши, реку и близлежащую деревню, – притом с таким смирением, как будто за всю свою жизнь не позволила себе ни одного резкого словца. Наконец она, пытаясь скрыть, что нервничает, проронила:

– Вот я и говорю, для крестин сегодня отличный день.

Старый доктор, находя удовольствие в том, чтобы перечить ей, заметил:

– К вечеру будет дождь.

– Нет, дождя не будет, – возразила она. – Только не на крестинах моего внука.

– Это и правда ваш внук? – делано хохотнул он. – Разве у меня нет никаких прав в этом вопросе? Ребенок – вылитый я.

– Боже упаси! – благочестиво воскликнула она. – Я бы не пожелала такого несчастья ни одному младенцу, не говоря уже о первенце моего собственного сына. Нет, нет, это правильный ребенок. У него цвет глаз как у меня, а нос Стирлинга.

Мердок усмехнулся:

– Не смотрите на меня так сердито, женщина. Я вас не боюсь, как ваш бедный Дункан, от которого вы отреклись на все эти годы.

Ее лицо смягчилось.

– Это долгая история, – сказала она. – Он ослушался меня, вы же знаете.

– Ну разве он не доказал, что был прав?

Она упрямо покачала головой:

– Он мог бы добиться большего, если бы последовал моему совету. Но теперь я готова простить его. Я приняла это решение сегодня утром ради ребенка. Можно ли сделать больше?

– Можно ли сделать больше? – Он чуть не задохнулся от смеха. – Боже, спаси нас! Женщина, вы само великодушие! На месте Дункана я бы указал вам на дверь. А может, когда он узнает, что вы здесь, он так и сделает.

Его добродушное гоготание прекратилось, только когда на дорожке в сюртуке, слишком просторном для его худосочных телес, появился Длинный Том.

Марта сердито посмотрела на неторопливо приближающегося мужа.

– Имей в виду, ты не должен выпивать на крестинах, – строго сказала она. – Ни капли!

Длинный Том с гордостью перебрал пальцами золотую цепочку великолепных новых часов, покоящихся в кармане жилета. Часы эти подарил Дункан, никогда не забывавший о таком же подарке отца перед долгой разлукой.