– Нам не нужны другие врачи. – Тон Боули был униженно-умоляющим. – Нам нужен ты. Я знаю, что у тебя может получиться. Я доверяю тебе. Я бы не позволил другому хирургу и пальцем прикоснуться к моей Роуз. Ради бога, Прескотт, помоги нам. Забудь о грязном трюке, который я тебе устроил, и помни, что я люблю Роуз. Она – все, что меня волнует в этом мире, и если с ней что-нибудь случится, я сойду с ума.

Вопреки своему настрою, Прескотт был тронут. Если бы Боули привел какие-нибудь другие аргументы, предложил ему деньги, прекрасный гонорар, он бы холодно отказался. И все же сейчас, чуть ли не против своей воли, он обнаружил, что колеблется. Затем, совершенно неожиданно, он принял решение и коротко сказал:

– Ладно, я приеду ночным поездом. Попроси доктора Синклера встретить меня завтра на вокзале.

Было еще очень рано, когда Прескотт добрался до Манчестера, но Синклер, как хороший друг, уже ждал на вокзале со своей машиной. После приветствий он сразу же перешел к заболеванию Роуз Боули.

– На мой взгляд, – заключил он, – причиной заболевания почти наверняка является внутричерепная опухоль, которая давит на зрительный нерв. Зрение у нее неуклонно ухудшается. Такими темпами, если ничего не предпринять, она полностью ослепнет. Как врач я могу только сказать, что медикаментозное лечение бесполезно. Что касается хирургического вмешательства – операции в области основания головного мозга, – тут, конечно, все зависит от тебя. – Синклер выразительно пожал плечами. – Но мне кажется, что шанс на успех почти нулевой.

– Похоже, ты ни на что не надеешься, – сказал Прескотт.

– Я – нет. Откровенно говоря, стоит ужасный выбор из двух зол. Оставить все, как есть, и это верная слепота. Оперировать, и это почти верная смерть. Я еще не сказал Боули самого худшего. Он и так почти свихнулся.

– Ему поделом, – мрачно ответил Прескотт и больше ничего не сказал.

В этот момент они уже подъехали к особняку Боули, ворота которого теперь были украшены точной копией городского герба. Для Прескотта было странно вновь войти в этот дом, который он когда-то так хорошо знал. Но он никак не выказал своих чувств. Как только они оказались внутри, он взялся осмотреть больную.

Роуз Боули, высокая четырнадцатилетняя девочка, бодрствовала в своей затемненной спальне, ее глаза были закрыты защитной повязкой. Она была смертельно напугана и страшно нервничала, хотя старалась не показывать этого. Прескотт подумал, что она провела бессонную ночь в ожидании его визита и последующего вердикта. Он тут же стал с ней мягче, нежным движением снял повязку, а его голос был еще нежнее, когда он начал расспрашивать ее.

Приступив к осмотру, он сразу определил, что диагноз доктора Синклера был правильным. Симптомы сдавления – от головной боли особого рода до постоянной тошноты – были типичными, и обследование сетчатки с помощью электрического офтальмоскопа подтвердило локализацию поражения. И что касается прогноза, Прескотт не мог не согласиться со своим коллегой. Оперировать в этом отделе мозга означало почти неминуемую катастрофу. И все же, если не оперировать, девочку ждала бы слепота, полная и абсолютная. Как сказал Синклер, любой хирург стоял бы перед ужасным выбором из двух зол.

Ничто из этого не отразилось на лице Прескотта, когда он завершил осмотр и сказал юной пациентке несколько ободряющих слов. Но она, повинуясь инстинкту, вскрывшему самую суть проблемы, схватила его за руку, когда он собирался уходить.

– Не дайте мне ослепнуть, доктор, – взмолилась она. – Я думаю… – раздался ее напряженный настойчивый шепот, – я думаю, что иначе лучше умереть.

Поглаживая по руке, он успокоил ее, как мог, затем вышел с Синклером из комнаты.

Снаружи, на верхней лестничной площадке, их ждал Мэттью Боули. Растрепанный, в домашнем халате поверх рубашки и брюк, он медленно подошел к двум врачам.

– Ну, – не поздоровавшись, без всяких предварительных экивоков сказал он потухшим голосом, устремив на Прескотта измученный обезумевший взгляд, – что ты можешь мне сказать?

Прескотт был готов к тому, что переживания сказались на Боули, но он едва узнал его и поспешно отвел глаза. В этом исстрадавшемся, охваченном страхом человеке почти ничего не осталось от того добродушного толстяка Мэтта, которого он когда-то знал.

– Трудно что-то сказать, – твердо ответил Прескотт. – То, что доктор Синклер уже объяснил, во всех отношениях правильно. Твоя бедная племянница быстро теряет зрение. Ей ничем нельзя помочь – только операция. Но она настолько опасная, что лучше за нее не браться.

Боули не отрываясь смотрел на Прескотта.

– Операция! – повторил он. – Поэтому мы и просили тебя приехать.

Прескотт сердито отмахнулся.

– Я не всесилен, – сурово сказал он. – И не могу недооценивать риск, связанный с операцией, которая, скорее всего, кончится смертью.

– Хочешь, чтобы я встал перед тобой на колени, Роберт? – взмолился Боули. – Я не хочу, чтобы моя девочка шла по жизни незрячей. И она тоже этого не хочет. Мы оба готовы рискнуть, Роберт. Все, о чем я прошу тебя, – это дать нам шанс.

Прескотт бросил быстрый взгляд на Боули и так же быстро отвел глаза. Душераздирающая откровенность Мэтта была сильнее желания отомстить ему, вынуждая Прескотта, несмотря на здравый смысл, рисковать жизнью Роуз при ничтожных шансах на успех. И все же – разве в словах Мэтта не было своего резона? Не лучше ли попробовать помочь Роуз, чем обречь ее на долгие годы мучительной тьмы? «Без сомнения», – мрачно подумал Прескотт. Но если Роуз умрет, он так и останется с муками совести и подорванной репутацией.

Опустив голову, он подошел к окошку на лестничной площадке и мрачно посмотрел сквозь стекла в свинцовой оправе на зеленую полосу лужайки, на кустарник, сверкающий от утренней росы, на прекрасные красновато-коричневые тона череды буков. Всей этой красоты Роуз будет лишена, если только каким-то чудом он не сможет вернуть ее бедной девочке. Эта мысль наполнила его внезапной решимостью. Пусть он дурак, конченый и самонадеянный дурак, но он готов рискнуть.

Прескотт резко повернулся к Боули:

– Я попытаюсь провести операцию, хотя и не могу ничего обещать. Притом в ближайшее время, желательно сегодня вечером, после того как отдохну. Операцию здесь не сделать. Роуз нужно отвезти в дом медсестер или, если угодно, в комнату, примыкающую к моей старой палате в «Хеппертоне». А теперь извини, я поеду в отель.

Боули все еще не отрывал глаз от лица Прескотта, умоляющих глаз побитой собаки. Он не стал благодарить в ответ – выражение его лица не изменилось.

– Я знал, что ты так и поступишь, Роберт. – Боули нажал кнопку звонка в стене. – Тебе не надо ехать ни в какой отель. Если только ты не против, здесь для тебя приготовлена комната.

И снова Прескотт уступил, тронутый смирением Боули, чего раньше за Мэттом не наблюдалось. Однако, когда доктор оказался в роскошной спальне, в этом доме, в который он поклялся никогда больше не входить, его вновь стали одолевать сомнения: а не совершает ли он донкихотскую глупость? Его репутация и так была под угрозой. Неудача в такой операции, как эта, неизбежно станет темным пятном в его карьере. Он в сердцах попытался изгнать демонов из мыслей и сосредоточиться на подготовке к тому, что ему предстояло. Доктору Синклеру можно было доверить все местные мероприятия. Поразмыслив, он составил телеграмму, предписывающую медсестре из его лондонской операционной сесть на ближайший поезд на Манчестер. Именно в это мгновение загадочный луч света прорезал сгустившийся над ним мрак.

Прескотт глубоко задумался, черты его лица странно прояснились. И чем дольше он размышлял, тем сильнее становилось его необычное намерение. Именно здесь, в этом доме, Энн пришлось пережить унижение, столкнуться с несправедливостью. Почему бы ей не стать свидетельницей унижения Боули, не принять участие в этой финальной драме умиротворения? Право выбора было за ней. С внезапной решимостью он снял трубку телефона возле кровати и послал телеграмму Энн, прося ее бросить все, чтобы помочь ему при чрезвычайно сложной операции в Манчестере.