На губах Льюиса застыла тонкая напряженная улыбка, когда он пересек комнату и выковырял ножом пулю из мягкой древесины. Он узнал модель – маузер, пуля с наконечником из мягкого металла, старого армейского образца.

Разглядывая расплющенный кусочек свинца, тяжело лежавший на его ладони, он подумал: «По крайней мере, у меня останется сувенир на память об очень приятном путешествии. Но домой я не поеду. Еще не время».

Наступил следующий день, прелестный и ясный. Рано проснувшись после неглубокого сна, Льюис отодвинул стул, которым временно подпер дверь, и распахнул ставни, спасшие ему жизнь прошлой ночью. Рассвет был прекрасен, как все рассветы, включая те, что Льюис видал в тропических морях: нежное полупрозрачное небо, горные пики, оперенные снегом и окрашенные в розовое лучами восходящего солнца. В такие утра сердце словно готово взлететь. Втянув в легкие пьянящий, как вино, воздух, Льюис ощутил душевный подъем. Связь между Карлом и Сильвией теперь представилась ему не такой устрашающей, не такой бесповоротной. Что-то за ней стояло – что-то, в чем еще следовало разобраться. Он побрился, помылся, смочив губку холодной водой из кувшина, надел свитер, теплые брюки и тяжелые ботинки, затем спустился к завтраку.

В столовой не было никого, кроме Генриха, его вчерашнего возницы, и миниатюрной служанки по имени Анна. К Генриху, устроившемуся за столом с чашкой кофе и половиной буханки ржаного хлеба, вернулось давешнее дружелюбие. Когда Льюис сел напротив него и Анна подала ему кофе, кучер широко улыбнулся:

– Поедете обратно со мной? – Он кивнул в сторону окна, сквозь которое были видны сани с уже запряженной лошадью.

– В другой раз, – ответил Льюис.

– Лучше бы сегодня. – Генрих гоготнул, поднося к губам чашку. – А то вдруг с горы упадете. Кости переломаете.

– Я люблю падать с гор, – откликнулся Льюис, отрезая себе ломоть хлеба. – И переломать меня не так-то просто.

Генрих снова издал булькающий звук, который у него означал смех. Но когда Льюис завел беседу, пытаясь разговорить кучера, лицо последнего снова спряталось за маской крестьянского лукавства. Если он и мог что-то рассказать, делать это он явно не собирался. Впрочем, Льюис предчувствовал, что кучер может пригодиться ему в будущем. Поднимаясь, чтобы уйти, он вложил в ладонь Генриха еще несколько монет.

– Это на случай, если вас попросят вернуться за моим трупом.

Оценив по достоинству и деньги, и остроту, Генрих покатился со смеху. А отсмеявшись, заявил:

– А вы щедрый, герр американец. Но будьте осторожны. Может, в вашей шутке больше правды, чем вы думаете.

Завтрак закончился, и Генрих ушел. Льюис решил вернуться в свою комнату. Ему подумалось, что его присутствие внизу может нарушить естественный ход событий. Поэтому он снова поднялся наверх, устроился у окна, из которого открывался идеальный вид на двор гостиницы, а также все походы к нему, и стал наблюдать.

Долгое время ничего не происходило, если не считать того, что сани Генриха постепенно удалялись и наконец исчезли из виду. Но примерно в десять часов появился Эдлер в компании Оберхоллера. Видимо, они отправлялись на урок, и, судя по выражению лица Карла, ему не очень хотелось этот урок давать. Тем не менее, чем бы он ни занимался здесь в свободное время, его работа, очевидно, требовала выполнения определенных рутинных обязанностей. Двое вошли в сарай, где находилась мастерская Эдлера, вышли из него на лыжах и покатились по лежащему ниже склону к западу от гастхофа.

Прошло полчаса. Льюис уже был готов признать поражение, когда под его окном появилась Сильвия. От возбуждения кровь быстрее побежала по его венам. Он внимательно наблюдал, как она подошла к лыжному сараю, взяла свои лыжи со стойки под карнизом и быстро прицепила их на ноги. Потом забросила на плечи маленький рюкзак, торопливо огляделась по сторонам, словно желая убедиться, что за ней не следят, и проскользнула за угол сарая.

Льюис мгновенно вскочил на ноги. Судя по всему, Сильвия отправилась не просто на прогулку, а в какое-то определенное место, и Льюис был твердо намерен последовать за ней. Ему хватило полминуты, чтобы сбежать вниз и войти в пустую мастерскую Эдлера. У окна стояло полдюжины пар лыж. Льюис выбрал отличную пару из древесины пекана – довольно узкие беговые лыжи в норвежском стиле, похожими он всегда пользовался в Канаде. Ему пришло в голову, что это личные лыжи самого Эдлера, поскольку они подходили для человека именно такого роста. Льюис не стал задумываться о том, что присваивает чужое. Необходимость спешить перевешивала все моральные соображения, а уладить с хозяином этот вопрос можно будет и позже.

Прихватив пару бамбуковых лыжных палок и натянув на лоб шерстяную повязку, которую нашел на скамье, Льюис стартовал. Он физически ощутил восторг, когда края лыж врезались в ломкую корку снежной пудры. Он был опытным лыжником, настоящим виртуозом. Его гибкое, сильное тело, без единой унции лишнего веса, было создано для бега по этим головокружительным склонам.

Сильвия опережала его на милю, сейчас она взбиралась прямо на вершину хребта. Видимо, она очень торопилась, поскольку ни разу не оглянулась. Тем не менее Льюис решил, что будет умнее перемещаться так, чтобы не попасться ей на глаза. Он устремился по более крутому склону. Подниматься было сложно, даже опасно. Но так его скрывал выступ скалы.

Полчаса Льюис бежал чуть выше параллельным курсом, потом, неожиданно для самого себя, взлетел на последний гребень и обнаружил перед собой ребристое плато – огромное снежное море, продуваемое ветрами, несущее свои волны на многие мили. Далеко впереди виднелось темное пятнышко, ласточкой скользившее по этим белым, диким просторам среди горных пиков. Это была Сильвия. Прикрывая рукой глаза от солнца, он смотрел, как она исчезает за горизонтом.

Льюис поспешно устремился за ней. В компасе он не нуждался. Следы ее лыж, прямые и чистые, были отчетливо видны на девственном снегу. Прошло полчаса, может быть час. Чем дольше длилась погоня, тем большее возбуждение охватывало Льюиса. Внезапно его сердце замерло. Обогнув очередной сугроб, он увидел за последним утесом этой ничейной земли маленькую деревянную хижину. Следы лыж, оставленные Сильвией, вели к ней. Льюис сделал глубокий, долгий вдох. Так вот куда она направлялась, вот что было целью ее быстрого, как полет стрелы, бега.

Он осторожно двинулся к домику. Подойдя ближе, отметил, что это примитивная хибарка из сосновых бревен, полусгнившая и обветшалая – альпийская хижина из стародавних времен. Когда-то давно заброшенная, теперь, однако, она явно приютила жильца, поскольку из ржавой дымовой трубы поднималась тонкая струйка дыма.

До хижины оставалось десять ярдов, и Льюис, сняв лыжи, воткнул их стоймя в снег. Затем медленно приблизился к крохотному оконцу. Да, Сильвия оказалась внутри – она сидела за грубо сколоченным столом, в открытом рюкзаке виднелась кое-какая провизия: холодная курятина, две буханки хлеба, несколько яблок и апельсинов. Напротив нее сидел мужчина – немолодой, лысый, склонный к полноте, довольно почтенного вида. Сильвия что-то говорила ему, а он благодушно внимал, время от времени кивая и поглядывая на еду.

У Льюиса не было никакого желания изображать из себя шпиона. Он резко свернул от окна к двери, открыл ее и вошел.

Умолкнув на полуслове, Сильвия быстро обернулась и уставилась на него. Зрачки ее расширились. Раскрасневшаяся от бега, в свитере, облегавшем ее точеную грудь, она была еще более красива, чем прежде. Секунду или две все молчали.

– Вы! – воскликнула Сильвия и, в отчаянии взмахнув рукой, обратилась к своему собеседнику: – Отец, это он – человек, о котором я тебе только что рассказывала.

Пожилой мужчина устремил на Льюиса взгляд, исполненный доброжелательности. За нею, однако, угадывалось кое-что еще: он едва заметно, но внимательно изучал незнакомца. Впрочем, старик искусно, даже с некоторым юмором скрывал этот пристальный интерес за сердечными манерами доброго патриарха.