Возле подноса с инструментами стояла сестра Ангус, как всегда спокойная и сосредоточенная, а возле металлического баллона с кислородом, как будто чувствуя, что скоро придется им воспользоваться, – старшая медсестра Кларк.

Наконец решающий момент настал. Наскоро помолившись, Финлей склонился над больным и протянул руку за скальпелем.

Он сосредоточился на единственном маленьком участке тела Пауля, обложенном белыми салфетками, и окрасил его чистым ярко-желтым цветом йода. Именно на этом месте и должно было все произойти.

Охваченный противоречивыми чувствами, Финлей пытался вспомнить в этой жаркой операционной все, что должен был сделать.

Главным для него сейчас было присутствие рядом сестры Ангус, и он глубоко вдохнул.

Поначалу был сделан разрез. Да, поначалу разрез. Разогретый блестящий скальпель медленно прочертил ровную линию на ярко-желтой коже, и кожа распалась красной раной.

В мозгу Финлея перешептывались голоса, насмехаясь над ним, твердя, что он никогда не сможет выполнить непосильное задание, за которое взялся.

Но он продолжал операцию. Он использовал другие инструменты и наложил зажимы на кровоточащие ткани.

С инструментами, казалось, была какая-то невероятная путаница, и вдруг, в жарком тумане операционной, под прерывистое дыхание больного и скрытую тревогу в глазах Рида, Финлея внезапно парализовала мысль, что он не может продолжать.

Он был глупцом, безнадежным глупцом, профаном, бредущим в темноте в поисках того, что называлось аппендиксом, которого не существовало, не могло существовать. Капли пота выступили у него на лбу. На мгновение ему показалось, что он сейчас упадет в обморок.

И тут, несмотря на мучительный приступ страшной неуверенности, он почувствовал на себе взгляд медсестры Ангус. В ее глазах было что-то открытое и откровенное: страдание, потому что он страдал, переживание той же боли, которую переживал он, и в то же время взгляд этот был полон мужества и симпатии. И было в ее глазах еще нечто сверкающее, пронизывающее душу Финлея непонятным восторгом.

В мгновение ока туман рассеялся. Финлей взял себя в руки и, наклонившись над мальчиком, бесстрашно продолжил операцию.

Все произошло быстрее, чем можно рассказать об этом. Это был критический, переломный момент операции. Спустя секунду рука Финлея нащупала аппендикс и вытащила его наружу.

Старшая медсестра Кларк издала что-то вроде вздоха, а лицо Рида просияло от невольного восхищения, потому что на всеобщее обозрение был выставлен опухший отросток, с абсцессом на нем, почти гангренозный.

Переполненный растущим ликованием, Финлей ускорил манипуляции. Он доказал свою правоту, полностью доказал. Аппендикс был извлечен, и внутри все зашито.

Операция быстро подошла к концу. Теперь уже уверенный в себе, Финлей наложил идеальные швы. Все было почти закончено, рана красиво закрыта и обработана.

Старшая медсестра робко кашлянула и прервала долгое молчание. Медсестра Ангус принялась перебирать марлевые тампоны. Наконец створки двери распахнулись, и Пауля на каталке повезли в палату.

Финлей наблюдал, как закрываются двери за носилками, которые торжественно катила сестра Кларк. Он знал, что теперь Пауль поправится.

Финлей обернулся, и ему навстречу шагнул Рид. Больше ни отстраненности, ни тревоги на его лице.

– Я признаю, Финлей, что ты был прав, а я ошибался, – сказал он с искренней сердечностью. – Я восхищаюсь тобой – тем, что ты сделал.

И он пожал Финлею руку.

Финлей поблагодарил Рида, но, выйдя из операционной, сам он от всего пережитого в изнеможении опустился на табурет.

Потом он осознал, что медсестра Ангус все еще в операционной. Она постояла, глядя на него, затем подошла к крану, открыла его, наполнила стакан и подала Финлею. Он выпил и с благодарностью посмотрел на нее.

– Я хочу сказать тебе спасибо, – пробормотал он, – за помощь, за совет. О, я бы никогда этого не сделал, если бы не ты.

Наступило молчание. Она отвернулась от него, но он успел увидеть, что в глазах ее стояли слезы. Наконец она сказала:

– Я знала, что вы справитесь. И вы это сделали. Это было великолепно.

От ее низкого, волнующего голоса его сердце бешено заколотилось.

Он почувствовал в ней вибрацию какого-то тайного чувства, которое вдруг опьянило его и наполнило светом понимания. Неужели он ошибался, думая, что он ей неприятен? Ее имя инстинктивно слетело с его губ. Но прежде, чем он успел что-то сказать, она быстро повернулась и ушла.

Финлей был влюблен – сильно и безнадежно. Он знал, что без Пегги Ангус рядом он не будет счастлив в этой жизни.

И все же он не смог подвергнуть свою судьбу решающему испытанию. Ибо на следующий день после такой драматичной операции произошло событие столь же неожиданное, сколь и заурядное. У Пегги начался летний отпуск, и она тихо и незаметно уехала в Данхилл – провести две недели с родителями.

Когда она уехала, у Финлея появилась отличная возможность оценить свое положение. С самого начала он отнесся к Пегги с подозрением – из-за ее семьи, ее происхождения и очевидного богатства. Он не поверил ей, поскольку считал, что ей ни к чему быть медсестрой и что, следовательно, с ее стороны все это фальшь и притворство. И, поступая вопреки своей широкой натуре, он сам создал между ними это болезненное непонимание, эту пропасть, которую, как он потом с отчаянием осознал, уже не преодолеть.

Но теперь он видел какой-то свет утешения.

Столь искренний и непосредственный интерес Пегги к его работе, проявленный во время минувшей операции, дал ему новую надежду. Может, в конце концов, он ей все-таки был небезразличен? При одной мысли об этом сердце его сжалось, и он испытал страстное желание задать ей при случае этот вопрос – спросить ее смиренно и открыто.

И такой шанс представился – раньше, чем он ожидал.

Через несколько дней после того, как Пегги ушла в отпуск, старшая медсестра Кларк в отличном настроении встретила Финлея в больнице.

– В следующую субботу они устраивают благотворительный праздник в Данхилле, – объявила она. – Мистер Ангус предоставил для этого свое поместье. Прелестное там у них местечко. А деньги пойдут на больницу. Разве это не великолепно? Медсестра Ангус все устроила.

При одном упоминании имени Пегги и мысли, что он может увидеть ее на празднике, у Финлея участился пульс.

– Отлично, – сказал он старшей медсестре, постаравшись, чтобы это прозвучало нейтрально. – Вы там будете?

– Несомненно, – энергично кивнув, подтвердила та. – И я рассчитываю, что вы меня подвезете, доктор.

Финлей в сомнении покачал головой.

– Вряд ли там захотят меня видеть, – ответил он, надеясь, что ему возразят. – На той территории я точно не в фаворе.

– Чепуха! – ответила старшая медсестра. – И, кроме того, это ваша обязанность – быть там, ведь речь идет о благотворительности для больницы.

Словно нехотя, Финлей улыбнулся:

– Ну что ж, раз так, то не стану отрицать, что я бы поехал.

С этого момента Финлей жил в предвкушении предстоящего мероприятия.

На следующий день, вернувшись домой, он обнаружил там письмо от старого Джона Ангуса, сердечно приглашавшего его на благотворительный праздник. Финлей молча изучал приглашение. Неужели Пегги говорила о нем, Финлее, отцу? Возможно, она по-доброму отзывалась о нем.

Преисполнившись чувством восторга и ожиданием, Финлей сел за стол и быстро ответил, что с благодарностью принимает приглашение.

Похоже, само Провидение дает ему такой шанс, сказал он себе, и по мере того, как приближался день праздника, все сильнее билось его сердце. В этот день он попросит Пегги стать его женой.

Наступила суббота, ясная и солнечная, и Финлей подготовился к тому, чтобы самолично отвезти старшую медсестру в Данхилл. Но в одиннадцать часов утра на верфи произошел несчастный случай. Боб Пакстон, сын старого Джона Пакстона, мастера литейного цеха, упал с верхней палубы аргентинского судна для перевозки скота, находившегося тогда в доке номер 5, где чистят днище, и был доставлен в больницу с серьезными внутренними повреждениями и скрытым кровоизлиянием.