Весь этот день, занимаясь своими делами, Энн чувствовала, что на сердце у нее легче, чем в предыдущие дни. Несмотря на то что в последний раз Прескотт был холоден с ней, между ними оставалась какая-то скрытая связь, единство цели и устремлений, что заставляло ее желать ему успеха. Она была убеждена, что это не имело ничего общего ни с глупым чувством привязанности, ни с болезненным проявлением зависимости.

Мысль о Прескотте придавала импульс ее собственным идеалам. В этот же вечер, закончив дежурство, она поспешила в дом медсестер и, надев пальто поверх униформы, быстро зашагала в сторону Кингсуэй, где села на автобус до офиса профсоюза медсестер на Музеум-сквер. Сам офис был закрыт, но в крошечной квартирке наверху, где жила ее новая подруга, секретарша мисс Гладстон, Энн ждал теплый прием.

– Привет, Ли, – сказала мисс Гладстон. – Я надеялась, что ты зайдешь. Налей себе кофе – он на плите. И там в пакете есть булочка, если тебе захочется перекусить.

Сьюзен Гладстон была невысокой, седовласой, небрежно одетой женщиной лет шестидесяти, с усталым, насмешливым, упрямым выражением лица – женщиной, которую мало заботила ее внешность, а еще меньше – комфорт. Все ее существование было посвящено делу.

– Взгляни-ка на это, Ли, – продолжила она, когда Энн села, и передала ей номер «Ивнинг таймс» с заметкой, обведенной синим карандашом. – Отличное чтение для зимнего вечера.

Энн прочитала текст. В нем сжато, бесстрастно рассказывалось о том, что пожилая женщина по фамилии Робертсон, которая жила одна в квартире в Бейсуотере, покончила с собой, отравившись газом. В конце коротко значилось: «Женщина, по-видимому оставшаяся без работы, являлась, как было установлено, медсестрой».

– Она работала медсестрой, – тихо подтвердила мисс Гладстон, когда Энн подняла глаза. – Целых сорок лет. Я знала ее. Она обратилась за помощью в профсоюз. Мы сделали все, что могли. Этого оказалось недостаточно.

– Какой ужас, – отозвалась Энн, ее глаза расширились от сострадания.

– Да, это ужасно, – мрачно произнесла мисс Гладстон. – И к сожалению, она не единственная такая. У меня здесь список пожилых медсестер, которые всю жизнь добросовестно работали по специальности и у которых под старость нет ни пенни. Заметь, не по их вине. Просто потому, что у них никогда не было зарплаты на уровне прожиточного минимума. Когда они стареют и больше не могут найти работу, их просто выбрасывают на свалку.

– Это несправедливо, – сказала Энн. – Условия найма нечестные.

– Десятки тысяч трудолюбивых женщин никогда не работали на честных условиях. Я могу показать письма медсестер со всех уголков страны – в них и протест, и мольба, явные письменные свидетельства надувательств и издевательств. У меня от этого кровь в венах закипает! Мы не организованы должным образом, Ли. У нас должен быть сильный профсоюз.

– Этого недостаточно, – сказала Энн. – Нужно, чтобы нас поддержало общественное мнение. Если бы только удалось расшевелить народ этой страны, показать все злоупотребления в отношении медсестер, мы бы все исправили.

Сьюзен Гладстон энергично закивала.

– Несомненно, настало время для реформ, – медленно продолжала Энн. – Работники других профессий получают лучшие условия, восьмичасовой рабочий день, оплачиваемые отпуска. Почему бедные медсестры должны оставаться в стороне? Их работа такая же тяжелая и гораздо более опасная, чем у большинства других. Почему же они не заслуживают достойной заработной платы?

– Действительно, почему? – с горечью повторила мисс Гладстон. – Просто какой-то предрассудок, своего рода надувательство, нас годами преследуют традиции Флоренс Найтингейл[212]. Этот образ взбивающей пациентам подушки щедрой леди, которая занимается лишь умильной благотворительностью! Позволю себе заметить, что большинство умильных благотворительниц, с которыми я сталкивалась, были чертовски плохими медсестрами. – Мисс Гладстон громко высморкалась. – Хорошо бы нам начать большую кампанию, встряхнуть людей. В конце концов, именно они извлекают выгоду из нашей работы. Проклятье, в этой самой газете, где сообщается о самоубийстве бедняжки Робертсон, напечатан призыв к медсестрам отправиться в Южный Уэльс, чтобы помочь при эпидемии спинномозговой лихорадки[213], которая только что там разразилась. О, черт возьми! Как же я ненавижу вот так поддаваться эмоциям! Ты, наверное, думаешь, что на старости лет такое просто невозможно. – Она внезапно улыбнулась. – Во всяком случае, я рада, что ты видела меня в таком состоянии, когда я готова все разнести к чертям собачьим. Я бы хотела, чтобы ты поучаствовала в этом деле, Ли. Ты так кстати оказалась в Трафальгаре, теперь мы многое можем сделать в твое свободное время. Все добровольно, конечно. У нас нет ни пенни. Но у тебя есть шанс горы свернуть.

– Вот почему я здесь, – тихо сказала Энн. – Даже если я сверну не горы, а лишь пару кротовых кучек.

Беседа двух женщин в маленькой, неприбранной комнате была долгой. Энн прониклась большой симпатией и уважением к воинственной миниатюрной секретарше. И почувствовала, что ей предлагают дружбу на равных. Когда наконец, уходя, Энн пожелала хозяйке квартиры спокойной ночи, она уже знала, что безоговорочно связала свою судьбу со Сьюзен Гладстон.

Вернувшись в Трафальгар, она не пошла на ужин, а сразу отправилась в свою комнату. Подсознательно Энн обнаружила, что связывает утренние новости от мисс Мелвилл со своим решением, принятым этим вечером. Она подумала о Прескотте: «Он идет своим путем, а я своим». В эту ночь она спала крепко.

На следующее утро, когда она заступила на дежурство в своей палате, практикантка сообщила ей, что прибыла новая медсестра.

Энн не сразу встретилась с новоприбывшей для собеседования. Ей нужно было уладить несколько дел в палате. Прошло, наверное, полчаса, прежде чем она вошла в приемную, где ее ждала новая медсестра. Затем, когда она села за стол и взяла ручку, приветственная улыбка на ее лице погасла, сменившись выражением растерянности и узнавания. Женщина перед ней была медсестрой Грегг из больницы в Шерефорде.

Сестра Грегг сразу узнала Энн. Она вздрогнула от неожиданности, быстро взяла себя в руки, и в ее светло-голубых глазах появился странный блеск.

– Доброе утро, сестра, – радостно сказала она, беря на себя инициативу.

– Доброе утро.

Ответ Энн был гораздо менее оживленным. Она нечасто видела сестру Грегг в больнице и не испытывала симпатии к этой бледной, довольно вздорной особе с волосами цвета соломы. Встреча с этой персоной из прошлого была, мягко говоря, болезненным напоминанием о пережитом.

– Вы, конечно, знаете меня, сестра? – продолжала Элиза Грегг. – Ой! Должна попросить у вас прощения – я забыла, что теперь вы старшая медсестра. Но и правда, мисс Ли, мне действительно кажется странным видеть вас здесь после шерефордской больницы. Я только что оттуда. Я работала там, – лукавый взгляд заострил анемичные черты сестры Грегг, – еще до того, как вы уехали, мисс Ли.

Ручка Энн скользила по бумаге. Закончив записывать, Энн выпрямилась в кресле и повернулась лицом к новоприбывшей.

– Вы приступаете к работе сегодня утром, сестра. Надеюсь, вам здесь понравится. И я уверена, что вы сделаете все возможное для блага окружающих.

– Да, старшая медсестра.

Был ли оттенок насмешки в этом подобострастном ответе?

Энн не могла сказать. Она посмотрела в белесые глаза сестры Грегг:

– И несмотря на то что мы были медсестрами в одной больнице и вам, конечно, известно о произошедшем там событии, связанном со мной, – несмотря на все это, я надеюсь, вам понятно, что теперь я отвечаю за данное отделение и что любой мой приказ должен беспрекословно выполняться.

– О, конечно, мисс Ли! – Медсестра Грегг была само подобострастие. – Вы можете полностью рассчитывать на меня.