– Доброго вам утречка.

– Доброго. – Харви опустился на стул, позвонил в колокольчик и принялся нервно барабанить пальцами по колену.

Через мгновение появился стюард-официант.

– Стюард, – сдерживая себя, проговорил Харви, – я заказал виски в каюту. Каюта номер семь. Отправьте кого-нибудь, будьте так любезны. А тем временем принесите мне бренди с содовой.

Лицо официанта немедленно выразило плохо скрытое замешательство.

– Доктор Лейт, сэр? – промямлил он. – Каюта номер семь?

– Да.

– Простите, сэр. Бар закрыт.

– Закрыт?

Официант наклонился и сообщил, понизив голос с неловкой и слишком очевидной тактичностью:

– Для вас закрыт, сэр. Приказ капитана, переданный через мистера Хэмбла, казначея.

Пальцы Харви перестали барабанить, он замер, ошеломленный ответом. Затем сжал губы в тонкую линию.

– Понятно, – пробормотал он себе под нос. – Понятно.

Он смутно ощущал, что двое присутствующих наблюдают за ним, словно в тумане видел, как официант выскользнул из кают-компании, но ему было все равно. Без сомнений, это сделал Исмей. Исмей, гордившийся своим дружелюбием, своей влиятельностью, своей способностью наводить порядок во вселенной, поговорил с капитаном… о, как же это бесит…

Внезапно мужчина в углу заговорил.

– Вот что я вам скажу, – произнес он, и лицо этого человека, изрядно потрепанного жизнью, неожиданно осветилось дружелюбной улыбкой, – такие нравные попадаются среди этих шкиперов, уж такие нравные, на кривой козе не подъедешь. Чесслово, на вашем месте я не скакал бы от радости, если бы меня кто-то эдак отбрил. – Он сделал паузу и, хотя Харви ничем не показал, что слушает, продолжил с непоколебимым энтузиазмом: – Я видел вас на буксире. Коркоран моя фамилия. Джимми Коркоран. Довольно известное имя там и сям, как ни крути. – Он снова простодушно помолчал, наставив на собеседника здоровое ухо, словно ожидал услышать, что тот осведомлен о его славе. Потом добавил: – Чемпион Севера в тяжелом весе, год восемьдесят восьмой. Единственный, кто продержался весь матч против чокнутого Джо Кротти. Мог бы стать и чемпионом мира, да ногу сломал. Ей-богу, на свете полно народу, кто знает Джимми Коркорана и все о нем. Лудильщик, портной, солдат, моряк, но не богач и не вор[87] – вот кто такой Джимми К., всегда в форме, куда бы его ни занесло. И всегда по уши в бедах, как актриска из «Друри-лейн»[88]. Это слова моей старушки-матери, упокой Господь ее душу, прекраснее женщины в Трали, графство Керри, не рождалось. – Он деликатно вздохнул, достал из жилетного кармана металлическую табакерку, постучал по ней пальцем, ностальгически глядя вдаль, и втянул в нос щедрую понюшку. Затем, показав Харви свою книгу, бесхитростно спросил: – Читали Платона когда-нибудь? Этот малый, знаете ли, разбирался, что к чему. Сильно мне помог в разных житейских передрягах то тут то там. Великий умник был этот Платон. Почитайте, молодой человек, если найдете минутку.

Харви не ответил. Он едва осознавал, что к нему обращаются. С окаменевшим лицом он встал, развернулся и вышел из кают-компании. Поднялся по трапу, направился к мостиковой палубе. Там он обнаружил штурманскую рубку и капитанскую каюту, основательно разместившиеся под мостиком. Дверь была открыта, внутри за столом, обитым сукном, расположился капитан и что-то писал. Харви собрался с духом, постучал в дверь, закрепленную крюком, чтобы не захлопнулась, и перешагнул порог каюты.

Капитан Рентон резко поднял голову. Этот невысокий человек походил на бентамского петуха: ледяные глаза, твердый подбородок, короткие, странно пегие светлые волосы с вкраплениями седины. Одетый в потертый тесноватый мундир, он выглядел несколько скованным; впрочем, производил впечатление человека энергичного, бескомпромиссного и прямолинейного. Перед ним на обшитой панелями переборке висел карандашный портрет Нельсона – капитан относился к великому адмиралу с беспримерным почтением, к тому же кто-то однажды сказал ему, что они внешне похожи.

– Так-так, сэр! – немедленно воскликнул он, потом добавил: – Надеюсь, вы заметили, что я занят?

– Моя фамилия Лейт, – жестко произнес Харви. – Мне нужно кое о чем вас спросить.

– Спросите попозже, доктор Лейт. Дайте мне час. Лоцман еще на мостике. Я всегда занят во время отплытия.

На серых щеках Харви заалели пятна, но он и знака не подал, что собирается уйти.

– Вы приказали стюарду…

– На своем судне я отдаю те приказы, которые считаю необходимыми, доктор Лейт.

Они помолчали, глядя друг на друга, во взоре пассажира скрывалось чрезвычайное душевное смятение.

– Хотел бы заметить, – вымученным тоном сказал Харви, – что считаю это противным всяческому разумению – лишать меня алкоголя по просьбе другого человека. Я знаю, о чем говорю.

– Не сомневаюсь, доктор Лейт, – твердо отчеканил капитан. – Но здесь командую я. Мы побеседовали с вашим другом мистером Исмеем. Отчаянные ситуации требуют отчаянных мер. Вы не получите ни капли, пока находитесь на моем корабле. Вам придется с этим смириться. Осмелюсь предположить, что по возвращении вы меня поблагодарите.

Краска сошла с лица Харви, губы дернулись, выдавая переполнявшую его горечь.

– Понятно! – крикнул он. – Меня необходимо спасти. Я должен вернуться с нимбом над головой. Вопреки самому себе. Боже правый! Это смехотворно. Да здравствует человечество! Возлюбите друг друга и творите добро. Сначала загнали меня в чертову яму, а теперь решили пинками из нее вытолкать, черт побери!

Рентон отвернулся к портрету на противоположной стене, потом медленно перевел взгляд обратно на Харви. Произнося дальнейшие слова, он тихо постукивал перьевой ручкой по столу.

– Вы переживаете тяжелый период. Я все понимаю, – тихо промолвил капитан, сменив тон. – Да, тяжелый период. Позвольте сказать, я вам сочувствую.

– Я не нуждаюсь в вашем сочувствии, – грубо отрезал Харви и осекся.

Его лицо дрогнуло и застыло. Не сказав больше ни слова, он развернулся и перешагнул порог. Ему становилось все хуже и хуже. В голове тяжело пульсировала боль, дневной свет резанул утомленные глаза, его захлестнула смертельная волна слабости, к горлу подступила тошнота. Проглотив комок, он вошел в свою каюту и остановился, окоченевший и напряженный. Казалось, в этот момент он прозревал бесплодность жизни вообще и тупо ощущал убожество своей собственной. Когда он упал на койку, с его губ сорвался глухой звук, похожий на стон.

В тесной соседней каюте, сложив ладони перед собой и подняв голову, молились стоя мужчина и женщина, объединенные экстазом духовной близости.

Мужчина, примерно тридцати лет, был одет в добротный серый пиджак с прямыми плечами, прекрасно сложен, привлекателен, внушителен – темноволосый обладатель твердого подбородка, полных губ, глаз с поволокой и ноздрей, раздувавшихся в порыве красноречия. Белые гладкие руки пребывали в постоянном движении под влиянием благостного религиозного пыла. Он молился вслух, его голос, не без приятности окрашенный американским акцентом, звучал торжественно.

– И поддержи нас в нашей миссии, Господь, – искренне продолжал он, – благослови нас Своей рукой. Да прольется свет на эти погруженные во мрак невежества острова, где царит тьма и живет множество потерянных – ах! – душ, блуждающих в дикости, не ведающих священной правды, которую несет церковь единства седьмого дня. Позволь нам, Твоим слугам, Роберту и Сьюзен Трантер, стать орудиями Твоего милосердия. Не оставляй нас, Спаситель. Не оставляй нас. Награди Роберта, слугу Твоего, более полным знанием чужого наречия. Удостой слугу Твою, Сьюзен, вечной силой и чистотой души. Не оставляй нас, Спаситель, о не оставляй нас, молим Тебя. Дай нам мужество противостоять болезням, искушениям и глумлениям неверующих. Позволь нам следовать за милостью Твоей и желать духовных даров, а превыше всего позволь нам помнить, что все возможно с Тем, Кто укрепляет нас.