Харви резко открыл глаза, ощутив, что на него кто-то смотрит. Сьюзен Трантер немедленно отвела взгляд, ее щеки неожиданно вспыхнули, а затем побледнели.
Она сидела в соседнем кресле, штопая серый шерстяной носок, у ее ног стояла сумка с принадлежностями для шитья, а на коленях лежали тетрадь и карандаш. Женщина так поспешно отвернулась, что тетрадь соскользнула, упав на палубу рядом с ее крепким квадратным ботинком, и раскрылась.
Харви поднял тетрадь и, поскольку быстрота ума относилась к числу его талантов, мгновенно сообразил, что это личный дневник. «Добросовестно ведет дневник, чинит нижнее белье брата, – подумал он хмуро, – типично для таких, как она». Пока он держал тетрадь в руке, перевернулась страница, и он случайно заметил свое имя, а потом, к своему удивлению, фразу под этим именем на аккуратно исписанном листке: «Я не верю в правдивость этой истории. У него благородное лицо».
Это все, что он успел прочитать. Дневник, теперь закрытый, лег на колени Сьюзен, выражение лица Харви не изменилось. Но она испытывала безотчетное смущение, полагая, что должна что-то сказать, и не зная, что именно. Наконец осмелилась:
– Надеюсь… надеюсь, вы чувствуете себя получше.
Харви отвернулся. Недавнее открытие вызвало у него отвращение, ему претила неуклюжая забота и неотесанная чувствительность этой женщины. Но робость ее манер вынудила его ответить:
– Да, мне лучше.
– Это прекрасно, – торопливо откликнулась она. – В субботу мы прибудем в Лас-Пальмас. Возможно, вы почувствуете себя настолько хорошо, что захотите сойти на берег и подняться на Пик.
Он мрачно смотрел прямо перед собой.
– Возможно, я сойду на берег и там напьюсь. Не геройски напьюсь, знаете ли. Без всякой драмы, просто до бесчувствия. До тупого забытья.
Что-то дрогнуло в ее глазах, она собралась было возразить, но сдержалась.
– Мы намеревались вам помочь, мы с братом, когда вы… когда вы болели. Он подумывал к вам зайти. Но я вроде как сообразила, что вы хотите, чтобы вас оставили в покое.
– Вы были правы.
Казалось, своим ответом он давал понять, что разговор окончен, и призывал помолчать. Но через мгновение Сьюзен перекинула мостик через это молчание.
– Боюсь, вы сочли меня навязчивой, – робко произнесла она. – Я должна объяснить… я работала медсестрой. Три года в больнице Джона Стирлинга. А еще практиковалась в уходе за больными с лихорадкой. Ухаживала за разными пациентами – от малярийных до младенцев с режущимися зубками. Такие навыки могут пригодиться, ведь я собираюсь помогать Роберту в его миссионерской деятельности. – Она сделала паузу, чтобы ловко отрезать кончик шерстяной нити, и подытожила: – Хотя, наверное, в Лагуне обстановка вполне здоровая.
Харви не слушал. Пока Сьюзен говорила, его нервно блуждающий взгляд упал на кресло, стоявшее неподалеку и повернутое к нему. В кресле спала девушка. Маленькая грудь плавно поднималась и опускалась, руки расслабленно лежали на коленях, ресницы отбрасывали голубые тени на бледное, согретое солнцем лицо. Длинные ресницы загибались на кончиках – каждая по отдельности в своей лучезарной индивидуальности. Распахнутый ворот ее шубки из гладкого коричневого меха открывал взору жемчужины ожерелья – розоватые, теплые, полупрозрачные, размером больше горошины. Она спала как дитя, весь ее облик дышал покорностью и одновременно очарованием цветка. Она была завораживающе красива. И кажется, улыбалась во сне.
Обнаружив столь откровенное невнимание, Сьюзен умолкла. Но время от времени посматривала в ту же сторону, что и Харви, бросая встревоженные взгляды поверх своей взлетающей иголки на узкую полоску желтого шелка, беззащитно поблескивающего над коленом спящей девушки. Наконец заставила себя заговорить.
– Она очень молода… леди Филдинг, – осторожно произнесла Сьюзен со старательным великодушием. – И по-настоящему красива.
– Без сомнения, все ее добродетели этим и ограничиваются, – безучастно ответил Харви. Но тут же пожалел о своих словах. У него возникло чувство, что он бьет по чему-то прелестному и беззащитному.
Сьюзен не стала ни поощрять его иронию, ни делать ему выговор.
– Эти жемчужины… – проговорила она тем же бесцветным тоном. – На каждую из них можно год кормить семью бедняков. Вам не кажется, что это достойно сожаления, доктор Лейт? Голодная смерть в трущобах – и эти побрякушки! По правде говоря, они совершенно бесполезны.
– Я не питаю интереса к голодающим в трущобах, – откликнулся он с горьким сарказмом. – По крайней мере, до тех пор, пока они действительно не умирают от голода. Человеческая раса от их гибели только выиграет. Она в ней нуждается. Вы, конечно, знаете, что я придерживаюсь принципа «уничтожай всех». Три невинных существа были стерты с лица земли, прежде чем я взошел на борт. Отличное начало!
Она бросила на собеседника смятенный взгляд. Ее тянуло к этому человеку, она жалела его, инстинктивно чувствовала его боль. И его лицо… у нее перехватило дыхание, оттого что оно напомнило ей профиль измученного Спасителя на увиденной когда-то картине и сходство было потрясающим. Она должна что-то сказать!
– Ее муж, сэр Майкл Филдинг, – продолжила Сьюзен наобум, – ужасно богат. Плантации на островах. Наверное, для него это всего лишь побочный бизнес. Мы слышали разговоры об этом, когда наводили справки. У него прекрасная репутация. И конечно, имя – оно историческое! Думаю, он немного старше жены. А до замужества у леди Филдинг была фамилия Мейнуэринг – эта семья всегда имела отношение к морю. По крайней мере, мне так сказали. Немного странно, что она поехала без мужа. Интересно почему?
– Спросите у нее самой, – ответил Харви грубо. – Я не люблю сплетни, даже пикантные.
Сьюзен недоуменно уставилась на него, внезапно в ее глазах мелькнула растерянность.
– Простите, – произнесла она тихо. – Да, мне не следовало так говорить. Простите.
Колокол медленно пробил восемь раз, потом слабо протрубил горн, приглашая к чаепитию. Траут умел варьировать громкость сигнала в зависимости от значимости трапезы. И в этот момент Мэри Филдинг проснулась.
Сьюзен взяла сумку с рукоделием, встала и вполголоса обратилась к Лейту, спокойно глядя на него:
– Если вы сейчас пойдете вниз, я буду рада налить вам чая. Он крепок, корабельный чай. Чернеет, если дать ему постоять.
Откинув голову на спинку кресла и отвернувшись в другую сторону, он притворился, что не слышит. Жестокая агония вернулась. Он не желал чая, черного чая, приправленного тем молоком человеческой доброты, которое лилось через край из теплых глаз этой женщины. Он так и не повернулся к ней, и спустя минуту она молча ушла.
А он остался с любопытством и беспокойством ждать, когда уйдет и другая. Раздраженно ждать, когда она отправится пить черный и горький чай.
Но она никуда не пошла. Вместо этого на палубе появился Траут с подносом, красиво уставленным корабельным фарфором в розовых розах. Кроме того, на подносе лежали свежие булочки, тонко нарезанный лимон и серебряная коробочка с гравировкой.
А потом Мэри Филдинг заговорила, словно обращаясь к окружающему пространству:
– В такую погоду я всегда пью чай на палубе. Солнце… благодаря ему все кажется вкуснее. А теперь скажите: будете пить чай здесь? Можете отказаться, если не хотите.
Ее голос звучал легко, чарующе, и Харви почувствовал себя угрюмым, безобразным и неотесанным. Ему отчаянно захотелось встать и уйти, отвергнув приглашение ожесточенным взмахом руки, но, прежде чем он успел это сделать, вернулся проклятый Траут, почти благоговейно поставил на поднос еще одну чашку и удалился на цыпочках с видом человека, принявшего причастие.
– Мне нравится морской волк Траут[98], – мягко сообщила леди Филдинг через мгновение. – Он женат на горничной. У них шестеро детей, все остались дома. Только представьте, как бы им было весело, если бы они могли все вместе отправиться в круиз. Когда-нибудь я попрошу Майкла, чтобы он позволил мне это организовать.
