Смеясь, и плача, и дико задыхаясь… О, как упоительно счастье – ни одна живая грудь не может вместить его! Ее сердце пело, взлетая все выше и выше. Ничто ни в жизни, ни в смерти не могло сравниться с этим мгновением экстаза.

Как великое откровение, ей наконец открылось, почему она приходит сюда. Ради него, человека, которого так давно искала. И теперь сад приобрел завершенность. Больше нет нужды страшиться одиночества, нет нужды крадучись отступать в отчаянии, кляня себя за детскую блажь. Он здесь, за гранью боли, свободный от оков иллюзии. И вся жизнь, как и было предсказано, вела ее к этой встрече.

Он не замечал Мэри, и при взгляде на его лицо к ее восторгу примешалась жалость. Она должна позвать его, чтобы эти невидящие глаза вспыхнули ответной радостью. Потянувшись к нему, она прошептала его имя. Он не услышал. Она громче повторила его имя и хотела подбежать к нему. А потом в одно стремительное мгновение новорожденный восторг умер в ее душе. Улыбка застыла на губах и угасла. Она ничего не могла понять. Не могла пошевелиться. Рванулась вперед, но ноги были скованы, а тело связано. Она боролась. Страх и надежда смешались неразделимо. Она напрягала все силы, чтобы двинуться, терзаемая агонией поражения. А потом с тихим всхлипом проснулась.

Ее глаза, затуманенные ужасом и отчаянием, открылись навстречу красочной неразберихе нового дня. Мэри уже не в саду, она здесь – в объятиях трезвой реальности, в своей спальне. Тяжело дыша, она замерла, по-прежнему ошеломленная кошмарным завершением сновидения. А потом вздрогнула. Он был так близко, так невероятно близко, как этот рокочущий прибой! И все же так далеко! С ее губ сорвался долгий вздох. Она пребывала в замешательстве, уничтоженная горечью несбывшихся надежд.

Когда вошла Росита с утренним подносом, Мэри лежала, прижав ладонь к щеке. Бодро раздернув занавески, горничная провозгласила:

– Смотрите. Сегодня очень хороший погода. И, как я обещать, мадама видеть много солнца.

Мэри молча уставилась на горничную, повторяя про себя: «Так близко, так невероятно близко, как этот рокочущий прибой!» Внезапно в ней пробудилась неясная надежда, и она спросила:

– Росита! – Ее голос звучал очень таинственно и отстраненно. – Тут есть поблизости сад, старое-старое поместье, куда на закате иногда прилетают лебеди?

Росита помешкала, округлила глаза. Затем почтительно рассмеялась, покивала, словно восхищаясь исключительно забавной шуткой.

– Пажаласта, нет, мадама. Может, Росита и странная, но она ничего не знать о таких вещах.

– Ты уверена? Совершенно уверена?

– Боже сохрани, да, мадама. – Ее смех стал громче. – Много сады, о, слава богу, много. Но не такие. Я жить тут уже двадцать лет и ни разу не видеть ни одного лебедя.

Мэри не ответила. Она слушала, что говорит Росита, но сама была далеко отсюда – безучастная, внимающая таинственному зову будущего.

Она встала, накинула пеньюар. Как и сказала Росита, день выдался чудесный. Было уже довольно жарко – во всяком случае, так показалось Мэри. Голова у нее странно кружилась. Когда ее взгляд остановился на синем море внизу, она рассеянно подумала, что стоило бы поплавать, чтобы охладиться и освежиться. Да, она должна поплавать. Купальный костюм, на котором остались песчинки с пляжа Лас-Кантерас, пробудил щемящие воспоминания. И все же воспоминания не задержались надолго. Они мелькнули мимолетной болью, поскольку ей отчего-то было трудно на чем-либо сосредоточиться. Мэри взяла полотенца и прошла по широким каменным ступеням, мимо клумбы с лилиями вниз к воде.

На пляже было довольно пустынно, слабые волны невесомой кремовой пеной набегали на песок. Мэри легко поплыла в прозрачной, бесплотной, как лазурный эфир, воде. Все тело стало текучим и словно отделенным от реальности. Хотя Мэри едва ли замечала, что ее левая рука онемела, а на запястье возникло крохотное красноватое пятнышко. Комариный укус. Три дня назад, когда она шла по молу в Лас-Пальмасе, ее ужалило зараженное насекомое. «Что случится, то случится», – сказала она однажды. И еще: «Нашей жизнью управляет не случайность, а судьба». И вот свершился жестокий поворот судьбы, и ее, жертву собственного пророчества, настигла смертельная опасность.

Она заразилась желтой лихорадкой. Непонятная легкость в теле, непонятный туман в голове были не чем иным, как симптомами этой болезни.

Мэри вышла из воды, слыша звон в ушах. Вытерлась, надела халат и двинулась обратно по территории отеля. Несколько минут она блуждала бесцельно, не в силах вернуть душевное равновесие, в ушах не стихал шум. За поворотом тропинки наткнулась на старика, стоящего на коленях и пропалывающего клумбу с пурпурными люпинами. На голове у него была широкополая соломенная шляпа, в длинных высохших мочках ушей висели тонкие золотые колечки. Мэри уставилась на морщинистую, обожженную солнцем шею старика. Он спокойно и терпеливо выдергивал сорняки, потом наконец полуобернулся, послал ей кривоватую робкую улыбку и пробормотал приветствие.

Мэри ответила ему. Улыбнуться она не смогла, но внутренне рассмеялась над собой. Ох, какая же она чудачка, какая дурочка! Всегда такой была и будет. Это нелепость – конечно, ужасная нелепость. Но она ничего не могла с собой поделать. Она должна была задать вопрос старому батраку. Должно быть, он посмеется над ней, как Росита. Впрочем, какое это имеет значение? В любом случае она сама смеялась над собой в глубине души, в потаенных уголках учащенно бьющегося сердца.

Но старик выслушал Мэри серьезно. Поднялся на ноги и окинул ее лицо мрачным испытующим взглядом. Он молчал так долго, что она повторила вопрос.

– Разумеется, сеньора, я понимаю, – ответил он нерешительно. – Возможно, я знаю это место.

Тот факт, что он не отмахнулся от вопроса, вызвал у нее внезапную внутреннюю дрожь. Широко распахнув глаза, она уставилась на собеседника.

– Давным-давно, – продолжил он, – я работал на другой стороне острова у семейства де Луэго. О да, сеньора. Тогда их имение было очень большим, огромным. – Садовник подергал за край своей шляпы, с трудом подбирая слова. – И armas[125] этой семьи, сеньора, – лебедь, летящий лебедь.

У Мэри закружилась голова, она прикрыла глаза. Конечно, это солнечный свет ослепил ее.

– Он на воротах? Больших кованых воротах, а рядом желтая сторожка?

Он призадумался, затем произнес:

– Да, верно, сеньора. И на фонтане в патио.

Но Мэри перебила его, негромко вскрикнув.

– В фонтане нет воды, и по его парапету бегают зеленые ящерки, – выпалила она. – У крыльца клумба с фрезиями. А за дорожкой апельсиновые деревья, их сотни и сотни.

Он сдержанно улыбнулся, вокруг желтовато-карих глаз разбежались морщинки.

– Ну да, сеньора. Именно так. Вы там бывали, это ясно. Ла-Каса-де-лос-Сиснес.

Ла-Каса-де-лос-Сиснес! Она повторила название, словно впитывая его из страха забыть. Потом прошептала:

– Это поместье далеко… далеко отсюда?

Старик покачал головой:

– Нет-нет, сеньора, недалеко. И добраться туда просто. Сначала в Санта-Крус, сеньора, потом в Лагуну, а там все знают старое поместье. О, это очень легко. Один день на лодке, она отплывает из гавани в полдень каждый божий день. А там до поместья ехать недолго. Пустяки.

Эти слова пронеслись в ее голове, грохоча, сталкиваясь, дрожа и ослепительно сверкая. Старый поденщик представлялся ей сейчас лучшим другом. Она услышала, как благодарит его. Это был ее собственный голос – ну конечно, – но он звучал откуда-то со стороны. Она не осознавала, что происходит вокруг, поскольку перенеслась в другой, пышущий великолепием сад.

Мэри точно знала, что надо делать, и это наполняло ее волшебным восторгом. Она успокоилась, взволнованная и вместе с тем уверенная в себе. Лишь крохотная часть ее существа испытывала замешательство и страх.

Она едва помнила, как вернулась в отель. Прошла в свою комнату, умыла горящее лицо, расчесала волосы, тщательно оделась, выбрав платье, которое носила в Лас-Пальмасе. В зеркале она видела, как сияют ее глаза. Взяла немного денег; подумав, написала несколько строк для Элиссы на листке бумаги, затем положила его на видное место на туалетном столике.