Это было низкое длинное здание, построенное целиком из дерева, с крутыми, выступающими свесами крыши, окруженное несколькими полуразвалившимися шале. Кроме того, дом был старым, насколько Льюис мог судить по маленьким, глубоко сидящим окнам, просевшей крыше и подоконникам. Внутри уже зажгли масляную лампу, светившую, как маячок, из нижнего окна. Весьма отрадная картина, подумал Льюис. Окоченевший от холода, с трудом двигая онемевшими руками и ногами, он выбрался из саней и постучал в дверь.
Ее открыл мужчина, уже весьма пожилой. Секунду-другую он постоял неподвижно, глядя на гостя большими блестящими глазами. Вид у него был странный: бледная кожа, массивная фигура, растрепанные волосы и борода – и при этом тонкие черты лица, прямая благородная осанка и в целом облик молчаливого достоинства.
Льюис заговорил первым:
– Могу я снять комнату? Мы добрались сюда с большим трудом и были бы рады приюту.
Владелец гостиницы словно испугался – на мгновение, но вполне заметно. Затем сделал вежливый извиняющийся жест и ответил:
– Простите. Я держу вас на пороге потому, что удивился. Обычно мы не ждем гостей в такую бурю. Прошу, входите. Я провожу вас в номер.
Внутри гастхоф подтверждал впечатление, производимое снаружи, – дом был древний. Причудливое старое здание с узкими коридорами и крутыми деревянными лестницами, украшенными простой резьбой. Комната оказалась маленькой и просто обставленной, но на сосновых стенах и полу не было ни пятнышка грязи. Владелец поставил зажженную свечу, которой освещал себе путь.
– Надеюсь, вам будет удобно, – сказал он с тем же сдержанным достоинством. – Ужин почти готов. В шесть часов. Внизу.
Оставшись один, Льюис оглядел темную комнату с видом человека, привыкшего устраиваться как дома в самых необычных местах. Завершив осмотр, он распахнул крохотное окно с освинцованным стеклом. В комнату немедленно всей своей мощью вторглась буря, неся ощущение оторванности, бесконечной удаленности этого крохотного форпоста, построенного на склоне Кригеральпа, высоко над миром. Но все это не обескуражило Льюиса. «Я здесь, – подумал он с тайным внутренним возбуждением. – Это место моего назначения, ибо я знаю, что она тоже здесь».
Звон колокольчика, настойчиво прозвучавший внизу, напомнил ему об ужине. Меррид ополоснул лицо и руки ледяной водой из кувшина, вытерся грубым полотенцем и спустился вниз.
Столовая, как и само здание, была длинной – в половину его длины, и с низким потолком. Помещение почти полностью занимал узкий сосновый стол, окруженный простыми скамьями, над ним висели, покачиваясь, две лампы. Когда Льюис вошел, его сердце, трепещущее в предвкушении, внезапно замерло. За столом уже сидели три человека. Но Сильвии среди них не было. Скрывая разочарование, он слегка поклонился и сел.
Трое остальных прекратили есть и открыто уставились на него. Во главе стола сидела девушка с хорошеньким накрашенным личиком, но от нее веяло отчаянием и смертельной болезнью. Дыхание ее было учащенным, и время от времени она подавляла тихий кашель. Одета девушка была в алый свитер и короткую кремовую юбку. Хотя ее нездоровье было более чем очевидно, она еще сохраняла остатки утонченного очарования. Рядом с ней стоял патефон, а у ног лежала небольшая такса. Девушка курила, едва притрагиваясь к еде.
Сбоку от нее сидели мужчина и женщина – унылая парочка себе на уме, печать честного брака лежала на их скучных недружелюбных лицах. Эти поглощали пищу жадно и, взглянув на Льюиса, незамедлительно вернулись к супу.
В отличие от девушки. Не отрывая глаз от Льюиса, она подождала, пока его обслужит миниатюрная горничная, потом прикурила новую сигарету и сказала на довольно хорошем английском:
– Привет!
– Привет! – ответил Льюис.
– Приятный вечер.
– Прекрасный, – без энтузиазма откликнулся Льюис.
Девушка неожиданно издала короткий смешок, который каким-то образом перешел в кашель. Восстановив дыхание, она сказала:
– Не беспокойтесь. Это я просто пытаюсь быть дружелюбной. Возможно, мне следует представиться. Дома меня зовут фрейлейн Руди, я из Вены. А это мой Масенький Билли. – (Собака села, высунув розовый язык и устремив на хозяйку просительный взгляд.) – Справа от меня герр и фрау Шатц из Розенхайма. – (Услышав свою фамилию, супруги подняли глаза и чопорно поклонились Льюису – одновременно, как пара механических игрушек.) – В отличие от меня, они плохо понимают по-английски, так что я могу говорить про них откровенно. Они чертовски скучные. Ничего не делают, только едят и катаются на лыжах. Они без ума от лыж, учатся у Карла Эдлера. Все, кто сюда приезжает, увлекаются лыжами… или у них масенько колет в груди, как у меня. Я не очень больна. – Она послала собеседнику безрадостную улыбку. – Просто масенько колет в груди.
– Понятно, – сказал Льюис.
В этот момент открылась дверь и вошел еще один гость – невысокий, подтянутый и ничем не примечательный человечек в опрятном синем костюме и чистой отглаженной рубашке. На нем было пенсне в позолоченной оправе, а из кармана виднелась золотая цепочка для часов. Бодро прошагав к столу, он поклонился Льюису с избыточной вежливостью, щелкнув при этом каблуками, и уселся.
– Герр Оберхоллер, – представила его фрейлейн Руди все с той же ироничной беззаботностью. – Он из Инсбрука. Не пьет. Не курит. Любит только горы.
– Ja[225]. – Герр Оберхоллер просиял, глядя на Льюиса сквозь толстые стекла пенсне. – Поэтому я здесь. Всегда в свой отпуск посещаю горы. А остальное время провожу в городах. Видите ли, по профессии я коммивояжер.
Льюис кивнул. Герр Оберхоллер зачерпнул ложку супа, причмокнув, отправил ее в рот и по-отечески обратился к Руди:
– Почему вы не едите, моя дорогая? Он полезен для вас, этот суп, в такой холодный вечер. Придает силы.
– У меня достаточно сил, – ответила Руди с неожиданной горечью. – Когда этот чертов гастхоф развалится, вы будете знать, что толкнула его я.
Коротышка с некоторой грустью провел рукой по своим коротко остриженным волосам, но тут же встрепенулся и энергично повернулся к Льюису:
– А вы почему приехали в гастхоф «Хоне», мой добрый друг? Интересуетесь зимними видами спорта?
– Я интересуюсь всеми видами спорта, – любезно ответил Льюис.
– Вот как! Вы тут надолго?
– Зависит от обстоятельств.
– И откуда вы приехали? Наверное, из Мюнхена?
– Нет, – уклончиво ответил Льюис. – Я просто брожу по стране.
– Понимаю, – улыбнулся человечек.
Его глаза, странно уменьшенные линзами для близорукости, задержались на Льюисе, а затем герр Оберхоллер благожелательно отвернулся.
В наступившей тишине постояльцы доели суп, после чего владелец гостиницы, которого, как выяснилось, звали Антон, принес простое блюдо – тушеную телятину с картошкой. Он сам обслужил гостей, несколько минут постоял сзади – массивная, угрюмая фигура, – а потом молча удалился.
Льюис не отрывал глаз от своей тарелки, всей кожей ощущая любопытство соседей по столу. Их пристальные взгляды ничуть не лишили его самообладания. И все же он почувствовал, как над ним постепенно сгущается облако. Приподнятое настроение, охватившее его по прибытии, исчезло, на смену ему пришли унылые мысли: кажется, он потерпел неудачу. Внезапно он осознал, в каком безумном положении оказался. Чистым умопомешательством с его стороны было приехать сюда, приговорить себя к обществу этих чужих людей. Он чувствовал себя жертвой какой-то дикой галлюцинации, миража, заманившего его в тупик.
Потом, когда он опустился на самое дно отчаяния, дверь снова распахнулась. Льюис непроизвольно вскинул голову. Его сердце бешено подпрыгнуло, и он едва не задохнулся. В комнату вошли двое. Первым – дюжий молодой человек в тяжелом лыжном костюме. А рядом с ним – Сильвия Аллвин.
Пока она шла к столу – более реальная, более прекрасная, чем могло нарисовать воображение Льюиса, – все его сомнения окончательно развеялись. Он понял, что именно она притянула его сюда, именно она заполняла его тайную жизнь все эти годы.
