Друг достал из кармана часы.

— Семь. После ужина мальчик гуляет в саду, потом его укладывают. Скоро он выйдет.

— Когда ты успел узнать…

Пожимая плечами, Кай снисходительно ответил:

— Рассказали слуги из другого дома.

— Так просто? — воскликнула Адайн. — Они же поняли, что тебе это нужно не из любопытства!

Внутри возникло неприятное чувство, будто она съела что-то несвежее. Неужели кто-то так легко продал информацию о ребенке? А если его задумали убить? Может, и о ней кто-то рассказал также просто? И сколько она стоила: десять киринов, сто, тысячу?

— Всё можно купить, если подобрать цену. — Кай помолчал и добавил. — Мы всегда так делали.

— Не всё, — буркнула Адайн.

Хотелось отвернуться, а ещё лучше — уйти.

— Не всё? — повторила Кайса с вызовом.

Адайн вздрогнула. Нужно решить: она сказала это всерьёз, и сейчас самое время уйти, чтобы доказать Каю — продаётся не всё, не она явно. Или остаться: вступить в сговор с совестью ради Кая и Рейна.

— Обещай, что с ним ничего не случится! — потребовала Адайн. — Что присмотришь за Маланом, даже если мы не заберем Рейна, и вернёшь его домой.

— Обещаю, — быстро ответил Кай.

Он достал сигареты и спички и закурил. Ни взгляд, ни поза не выдавали этого, но Адайн была уверена: нервничает. То ли из-за данного обещания, то ли из-за Рейна, то ли из-за мальчишки — а может, всего сразу?

Прошло несколько минут, из дома выскользнул светловолосый ребёнок. Он что-то прятал в руках и смотрел по сторонам с заговорщицким видом. Адайн и Кай переглянулись и перешли дорогу, затем двинулись вдоль ограды, точно прогуливались.

Малан забрался на скамейку и со счастливым видом посмотрел на кусок белого хлеба с намазанным сверху вареньем, как на настоящее лакомство.

Адайн сделала глубокий вдох и начала складывать пальцы в разных жестах, глядя на землю в метре от мальчика. Он жевал, размазывая варенье по лицу и рукам, и пока не замечал. Только когда цветок сделался неестественно большим, и по саду разлился новый сладкий аромат, он уставился на растение, затем, подняв голову, увидел девушку.

Адайн с улыбкой переплела руки. Неподалеку от мальчика, но уже ближе к ограде, появился ещё один цветок, такой белый, как снег. Малан спрыгнул со скамейки и подошёл, постоянно наклоняясь, чтобы срывать всё новые цветы.

Он встал по ту сторону ограды: в одной руке — хлеб, в другой — букет. Мальчик восхищенно улыбнулся:

— Это ты сделала?

Адайн отвела взгляд. Да что же отец не сказал ему, что с чужими нельзя разговаривать!

— Я, — голос прозвучал тише, чем следовало. Адайн выпрямилась и уже громче добавила: — Хочешь научу?

— Научишь? — Малан спросил с восторгом и прильнул к ограде. — Правда? Я тоже так смогу? А как?

— Выходи, я расскажу, — Адайн протянула мальчику ладонь.

Малан обернулся на дом и спросил:

— А учиться — это долго? Мне через час спать.

— Нет, совсем нет.

Малан ещё раз обернулся, затем положил сорванные цветы на землю и ловко проскользнул между прутьями ограды. Адайн и Кай переглянулись.

— Пойдём? — девушка протянула мальчику руку. Он взялся за неё липкой от варенья ладошкой.

— А куда мы? — спросил Малан через несколько улиц. — Мне нельзя так далеко уходить.

Голос ребенка оставался спокойным, он с интересом оглядывался. Не успели Адайн или Кай ответить, как он снова подал голос:

— А вы — Дети Аша? — тихим таинственным голосом спросил мальчишка и посмотрел сначала на Кая, затем на Адайн.

— Что? — девушка опешила.

— Ну, папа сказал, я не буду слушаться — он отдаст меня Детям Аша. А я… — он поднял обкусанный кусок хлеба и виновато улыбнулся.

— Нет, мы — не они, — ответил Кай, глядя на Адайн. Голос звучал уверенно, но она ясно видела, что он чувствует себя виноватым: перед ней или перед ребёнком? — Мы немного погуляем, и ты вернёшься домой, обещаю. А ещё…

Он не договорил и махнул рукой. Адайн вздохнула. Один мальчишка в обмен на то, чтобы вернуть двух других. Не такими способами она хотела бороться, не такими.

Раз за разом Рейн с силой вонзал вилку в пирог, точно это было не мягкое рассыпчатое тесто, а кусок плоти — желательно одного из советников.

Он сделал глоток кофе и уставился в сторону. Окна малой столовой выходили на сад. Едва минуло пять утра, и дорожки ещё тонули в сумерках. В столовой свет, наоборот, был слишком ярким и нещадно резал глаза. Хотелось убежать и укрыться этими сумерками от всей дворцовой жизни.

Рейн смахнул крошку, прилипшую к рукаву рубашки. На вид одежда была нарочито простой, но белоснежный цвет и тонкая ткань выдавали — носить такую мог только человек из богатых.

И вид рубахи, и ранний час были выбраны не спроста: начинались церковные Дни покаяния, и открывало их всегда признание короля. Да не как у других — преклонив колени перед главой своей Церкви, что-то быстро шепнув и тут же уступив место следующему, а честно, громко, на виду у лицийцев.

— Ага, — буркнул Рейн в ответ на какой-то вопрос Насьи.

Она по-прежнему без умолку болтала с ним каждый день. Рейн уже перестал скрывать своё раздражение, но женщина не замечала этого и всё говорила, говорила, говорила.

Он потянулся к чистым приборам, отполированным так, что в них можно было увидеть себя, как в зеркале. Рейн поймал собственный взгляд серо-голубых глаз и продержал нож перед собой на несколько секунд дольше, чем следовало.

А если бы он пересекся взглядом с Астом, тот бы сразу скрестил руки и буркнул, что Насья не заслуживает такого отношения. А потом, наверное, взъерошил бы волосы и добавил, что весь этот гнев нужно направить на Совет, а не на простую служанку.

Но Аста здесь не было, а сам Рейн считал иначе. Насья с самого начала знала, что для него приготовили, так пусть катится к чертям со своей болтовней. Лицемерка, как все остальные.

Рейн сделал быстрый глоток кофе. Напиток уже остыл, и во рту осталась неприятная горечь

Хотя если бы Аст так сказал, в одном бы демон оказался прав: с Советом тоже нужно что-то делать. Рейн вздохнул и поспешил скрыть этот вздох шумным глотком.

На его грубость со слугами, на колкие замечания на собраниях Совета закрывали глаза, но он знал: это временно. Если он не прекратит, Чёрный дом снова услужливо откроет свои двери, и необходимое «послушание, смирение, молчание» в него вобьют силой.

Рейн по привычке бросил взгляд в сторону, ища поддержки, но так никого и не нашёл.

Устроенный им маленький цирк был единственной отрадой. Он не знал, что делать: за каждым его шагом следили, а слова, сказанные народу, могли не возыметь силы — и что тогда?

Рейн с силой сжал чашку и посмотрел на Насью. Он почувствовал себя ещё более одиноким, чем в первый день без Аста. Тогда теплилась надежда, что за ним придут, спасут. Когда его повезут во дворец — вот же отличный момент! Или перехватят во время шествия к набережной — тоже неплохо, хоть и сложнее. Но никто так и не пришёл.

Только чертовы Дети Аша, которые попытались сорвать коронацию. Совет мог и соврать, но кого ещё винить в случившемся Рейн не знал. Это из-за них люди погибли в давке, а кто-то — ослеп от световых бомб. Из-за них и из-за него, ведь он не знал, что делать, и так ничего и не смог.

А они пришли! Рейн с такой силой потер клеймо, что стало больно.

Видел он их. Точнее, Адайн. Там, на коронации, она сидела вместе с Деритом и какой-то девчонкой, вся такая важная и гордая, улыбалась им, что-то отвечала. Ей понравилась роль дочери великого рода. Ну да, кто захочет возвращаться к жизни бродяжки с Восьмой!

Он ведь попросил их о помощи. Если бы они хотели, нашли бы его и забрали. Но Вир сказал простые и, видимо, верные слова: ради спасения других можно пожертвовать одним. Своего одного они выбрали.

Ну и черт с ними.

— … Годовщина.

— Что? — переспросил Рейн холодным голосом.

Насья сегодня говорила тише, морщины на лице стали глубже. По глазам было видно: не спала всю ночь, может даже плакала. Рейн только сейчас обратил на это внимание и почувствовал какую-то мрачную радость.