— Мадс умер год назад, — ещё тише ответила Насья, понурив голову. — В свой день рождения. Год назад я сидела со своим мальчиком и резала ему именинный пирог, а сегодня…

— Надо же… — протянул Рейн, изображая грусть. — У меня ведь тоже годовщина. Уже восьмой день, как из-за меня во время коронации погибли люди. И восемнадцатый, как я лишился единственного, кто всегда был рядом, — Рейн ахнул и всплеснул руками. — Надо же, обсчитался, это не круглые даты. Но я тебя понимаю. Время ведь ни черта не лечит, только добавляет новую боль, которая перекрывает старую. Ты тоже это заметила?

Насья вздрогнула всем телом и схватилась за спинку стула, стоящего по другую сторону стола. Она смотрела, точно видела перед собой самого черта или Аша. Рейн улыбнулся ей:

— Пирог вкусный, как всегда. А вот кофе должен быть горячим, ясно?

Посмеиваясь, он покинул столовую. В коридоре слуга встретил поклоном и молчаливой тенью двинулся следом.

Рейн пошёл по стеклянной галерее, соединявшей две части замка. По одну сторону тянулись огромные окна, выходящие в сад, по другую — зеркальная стена. Он раз за разом заглядывал в отражение и ловил собственный взгляд. Ну, один так один. А другие пошли к черту.

Центральная церковь стояла на холме и виднелась из любой части города. Чёрно-белые башни и купол из разноцветного стекла были выше, чем у других, но за исключением этого Центральная выглядела беднее.

В ней не было ярких мозаик и росписей на стенах, как в Северной, куда ходили богачи Ре-Эста. Или древних статуй Яра и Арейна, сделанных ещё при их жизни, как в Восточной. Обителей и огромных садов, как у Западной и Южной.

Наверное, это была та церковь, как её задумывали Яр и Арейн: настоящий аскетизм, где главное — не убранство, а атмосфера. Странно, что Я-Эльмон не извратил её на свой любимый вычурно-богатый лад.

В Центральной благородные киры в скромных белых и черных одеждах заняли все скамьи, но они молчали, лишь изредка позволяя себе благоговейный шепот или молитву. Воздух пропитывали благовония: что-то похожее на ладан и мирт, и ещё мята. Рейн входил с гордо поднятой головой, плотно сжатыми губами, но стоило оказаться внутри, даже он успокоился и перестал оглядываться волком.

После окончания речи Я-Эльмон закрыл Книгу Братьев, лежавшую перед ним на аналое, и отошёл в восточную часть церкви — открытую взглядам белую башню. Сделанная в форме полукруга, она состояла из нескольких секторов. В каждом было высокое, почти до потолка, узкое окно, и свет восходящего солнца яркими оранжевыми пятнами ложился на полу.

Я-Эльмон опустился в простое деревянное кресло. На сиденье услужливо положили стеганое белое покрывало — конечно, вдруг старик занозит свою чертову задницу.

Рейн поднялся со скамьи в первом ряду и прошёл к Я-Эльмону. Он чувствовал на себе десятки взглядов прихожан Центральной Церкви.

В них уже было меньше злости или пренебрежения — не как в первые дни, когда Лиц узнал, кто станет королём, но по-прежнему сквозило неприкрытое любопытство. Рейн все больше ощущал себя цирковой собачкой — хотя это было недалеко от правды.

Он опустился на колени перед главой Церкви. Я-Эльмон протянул ему ладонь с массивными золотыми перстнями. Рейн с неприязнью посмотрел на неё: это была холеная рука человека, который не держал ничего тяжелее пера, светлая, сильная, как у молодого.

Сдерживая тошноту, Рейн быстро поцеловал ладонь, почувствовав прикосновение холодного металла к щеке. Я-Эльмон пошевелил кистью, будто давал разрешение начинать. Это не требовалось, и Рейн понял: Нол напоминал, кто есть кто.

«Ну увидим, кто есть кто», — он держал голову склоненной, и глава не разглядел ухмылки на лице правителя.

— Меня зовут Рейн Л-Арджан, — начал, как требовало покаяние. — Я — сын церковного рода, бывший инквизитор, король Кирии.

Позади послышался слабый шепоток, но Рейн не разобрал, о чём зашепталась толпа.

Он немного приподнял взгляд и заскользил глазами по узорам на белых стенах — это были переплетенные линии, которые закручивались в причудливый узор и издалека напоминали змей.

— Я готов открыть своё сердце здесь, в сводах церкви, перед ликом Великого Яра и попросить прощения перед ним, перед миром, перед Кирией, — Рейн сложил кончики пальцев и прижал ко лбу. Он не помнил, когда последний раз складывал руки в молитвенном жесте по своей воле, но хотел, чтобы этот срок только увеличивался.

Я-Эльмон переменил позу и благосклонно кивнул.

— Рейн Л-Арджан, так будь же честен, и да услышит тебя Великий Яр, и да отпустит твои грехи.

Рейн едва не зарычал от злости. Чертов лицемер со своей продажной Церковью! Озвучить, какой налог должен был оплатить король за отпущение грехов?

А ведь правда, почему бы не озвучить? Рейн бросил быстрый взгляд в сторону — туда, где мог бы стоять Аст и одобрительно кивнуть или хмуро покачать головой.

— На службе Инквизиции я всегда старался ради блага Кирии и короля, — начал он.

Слова для покаяния ему не заготовили — видимо, не хватило лицемерия для этого, — но два дня подряд Алкерн, как бы невзначай, вспоминал церковные традиции и рассказывал, что обычно говорил король Рис.

«Зря», — Рейн снова показал быструю ухмылку — даже скорее оскал. Голос зазвучал негромко, размеренно:

— Но перед ликом Яра я заявляю, что на этой службе мне не раз пришлось творить чёрные дела. Я признаю, что нарушал заповеди. Признаю, что потакал своим желаниям и слушал демона. И я склоняю голову, и нижайше прошу Великого Яра о милости прощения. И перед его ликом вот моё обещание: всеми силами я буду бороться с тьмой внутри, а если дрогну — искуплю свою вину не словом, а делом.

Рейн, продолжая стоять на коленях, развернулся боком — одной стороной к Я-Эльмону, другой — к толпе.

— Перед Яром, перед вами я признаю: моя служба Кирии началась с крови, и в этом моя же вина. И я буду не только просить Яра об искуплении, но и сразу делом докажу решимость своих намерений.

Слова лились сами собой. Рейн знал, что каждое из них звучало так, как было принято говорить королю: приторно и чинно. Та самая цирковая собачка лаяла, как научили. Да только вместо лакомства ответили кнутом, вот она и сбилась.

Рейн снова бросил взгляд в сторону. Аст бы одобрил. Пора начать игру с Советом, и будь что будет.

— Я — Рейн Л-Арджан, король Кирии, заявляю, что буду бороться с тьмой, поселившейся в государстве, — он выразительно посмотрел на Я-Эльмона. Тот сохранил невозмутимый вид, но рука с перстнями дрогнула, металл тихонько звякнул о металл.

— Я не остановлюсь ни перед Детьми Аша, ни перед самим Ашем, ни перед другой силой и встану на защиту Кирии, как было завещано Яром. И я нижайше прошу кира Я-Эльмона о возможности направить сумму налога, который король платит в казну Церкви, семьям погибших и раненых во время коронации.

Голоса: удивленные, поддерживающие, осуждающие — зазвучали громче. Я-Эльмон прищурился — это был хитрый змеиный взгляд — и сквозь зубы ответил:

— Я благодарен Великому Яру, что в столь трудный час он привел к нам сильного и мудрого короля, и благодарен Арейну, что в его роду воспитан столь справедливый сын. Церковь почтёт за честь помочь каждой семье, попавшей в беду. В свою очередь она обещает выделить дополнительные средства нуждающимся, а также словом и делом помочь королю в его борьбе с тёмными силами Детей Аша.

Рейн не скрывал довольной улыбки. Я-Эльмон не мог на глазах у всех отказаться от помощи, предложенной королём, и уж тем более не мог предложить меньше него.

А теперь пора повышать ставки. Терять нечего.

Рейн, опустив голову, продолжил — уже громче, увереннее:

— Признаю я также то, что только начинаю путь и ещё совершаю ошибки. Я склоняю голову перед Яром, перед народом Кирии и заявляю, что мои помыслы — чисты, а дела идут от сердца. Во всём верная моя опора — Совет, но я посмею без согласия большинства просить вас, кир Я-Эльмон, об отмене церковного налога сроком на год.