— Что за спектакль, — послышался раздражённый голос, но и та девушка послушно сделала глоток.

— Мята? — спросила другая.

— Мята и апельсиновый настой, я знаю этот вкус!

«Чуть-чуть», — напомнила себе Эль. Последние строки спектакля, и он закончится. Может, даже для неё, если не успеет.

— Успеешь! — прошипел Леми. — Ещё и плюнуть им в лица успеешь!

— Нет, в Канаве не знают ни мяты, ни апельсинов, — Эль покачала головой. — Там ничего из красивой жизни не знают, не то, что вы. Но там умеют учиться и учить.

— Кира Я-Нол, объяснитесь!

— Это не моё имя.

Эль не закончила, как дышать стало тяжело, будто в горло напихали комья снега. Одну руку она положила на грудь, а другой схватилась за стол, пытаясь не упасть.

— Кира Я-Нол! — к ней подскочила девушка и скорчилась, следом — гости один за другим.

Эль затряслась в ознобе. Кожа не просто побледнела — стала идеально белой, как свежевыпавший снег. Всё внутри сжималась от холода, хотелось выбраться из этого тела — ледяного кокона — убежать, лечь у огня, свернувшись, и жадно тянуть к нему руки.

Ноги уже не держали — Эль казалось, она увязла в огромном снежном сугробе, из которого не могла выбраться, и снег всё накрывал, накрывал с головой…Она потянула руки к столу — там под скатертью, на полу, стоял самый драгоценный в мире пузырек — капля огня, которая могла согреть.

За ногу с силой ухватились, оттаскивая назад. Олвия, побледневшая, хрипящая, держала её и медленно, с трудом сводила пальцы друг с другом.

Сердце забилось быстрее, в голове отозвалась пульсация, виски сжало, но на секунду, на самую крошечную секунду это прогнало холод.

Эль лягнула Олвию, попав по челюсти, и сделала рывок вперёд под стол. Белая скатерть накрыла с головой, и казалось, это самый настоящий снег забивался в уши, нос, рот, окружал, давил. Эль сжалась — снег всё подступал, и она чувствовала, что её вот-вот накроет лавина.

Перед глазами она увидела сияющую белизну и наощупь зашарила рукой по полу — по мягкому, только выпавшему снегу. Пальцы сжали льдинку с острыми гранями, обжигающе холодными. Онемевшими руками Эль то ли сняла крышку, то ли отломила кончик льдинки и выпила содержимое — нет, вгрызлась зубами в безжалостный лёд.

Жидкость пробилась через комья снега, забившие горло, и разожгла внутри огонь. Эль повалилась, уже не холода — от жара. Она схватилась за платье, пытаясь оттянуть воротник, чтобы стало хоть на каплю прохладнее. Кожа горела, зудела, и Эль царапала тело, вновь мечтая выбраться — на этот раз из кипящего котла.

Но жар оказался милосерднее холода, он отступал, и возвращались лёгкость дыхания и ощущение своего тела, исчезли белизна и краснота перед глазами.

Ещё держась за горло, Эль выбралась из-под стола. Внутри всё будто выжгли холодом, но боль, да и весь страх, потихоньку отступали.

Она посмотрела на десять… Нет, пятнадцать скорчившихся тел, с перекошенными лицами, выпученными глазами, белоснежной кожей. И это лучшая часть знати Кирии: самые благородные, образованные, богатые. И насколько их превозносили, настолько же они оказались неправы.

— Да здравствует революция, — прошептала девушка, выпрямляясь и переводя взгляд на окно.

Мелкая крошка снега превратилась в крупные хлопья. Эль долго ждала зиму, и та, наконец, пришла. Казалось, вопреки всем законам природы, зима уже не уйдёт никогда.

Адайн поскреблась в дверь и после быстрого ответа вошла в комнату со словами:

— Эй, Киро.

Парень сидел на кровати, скрестив ноги, выпрямив спину и держа руки перед собой. Она сотню раз видела его в этой позе, он сидел так всегда, когда тренировал магию.

Киро и Адайн уставились друг на друга. Он явно знал, зачем девушка пришла, а та понимала, какой услышит ответ: правильный, конечно же правильный, но дастся он через боль для обоих.

— Киро, ты меня не подведёшь? — тихо спросила Адайн.

Парень попытался отшутиться:

— Так-так, а где настоящая Адайн? Ты настолько тихо даже во сне не разговариваешь!

Девушка со вздохом прошла до кровати и села напротив. Не хотелось ничего, что было раньше. Да и к чему кричать, если уже все, кому надо, услышали?

— Ты ведь всё сделаешь? — переспросила Адайн.

Понурив плечи, друг прижался спиной к стене.

— Ты просишь меня сжечь Дом Совета — я пойду радостью. Там будет Совет — ура! Там будет твоя мать — что ж, если ты этого хочешь, тогда тоже ура. Но ещё там будешь ты, а шансы выбраться из горящего дома ничтожно малы. Поверь, я знаю, как действует огонь! Дым забьётся в лёгкие быстрее, чем доберётся пламя.

Адайн это знала, прекрасно знала. И если раньше на любую опасность она была готова накинуться с громким криком, то сейчас хотелось встретить её коротким равнодушным кивком и только. Шансы ничтожно малы, значит? Что же, пусть так. Цена — гибель Совета и конец тирании. Всего лишь в обмен на жизнь одной жалкой бродяжки с Восьмой. Почему бы и нет? Впрочем, той бродяжке часто везло, и земля могла оказаться сильнее любого огня.

— Ты ведь знаешь, что ты мне нужна, — добавил Киро. — Как я могу так рисковать тобой?

Девушка сердито тряхнула головой:

— Это что, ты испугался? Или не веришь в меня?

Черноволосый ответил серьёзным, задумчивым взглядом — так он обычно смотрел перед тем, как они начинали ругаться. Девушке всегда становилось не по себе, казалось, это уже был не Киро — беглец с Ири, сделавший улицы Канавы своим домом, а тот, чью роль его заставляли играть родители. Сам Аш: мудрый, сильный, жёсткий бог.

— Легко говорить о смелости, когда речь заходит о чужих страхах. Ты боишься кого-нибудь потерять?

— Нет, уже нет.

— А себя?

— Тоже нет.

Нельзя было потерять то, чего никогда не было. Для всего мира она стала просто бродяжкой. В приюте на это ответили наказаниями и битьём. На улицах — презрением и молчанием. И даже та компания, которая учила врать и обманывать, ценила только за «бродяжность» и ничего больше не пыталась увидеть.

Казалось, Вир что-то разглядел. Принял домой, как отец, помогал, заботился. Но нет, он увидел подменыша из Ре-Эста — не могло это быть настоящей ролью, и бродяжка по-прежнему выходила на первый план.

Зато разглядел Кай. Он не давал оценок, принимал всё и со своей наивной улыбкой слепо шёл за ней даже по самым тёмным улицам Канавы. С ним было не страшно признаться, что она заплутала, потерялась или устала. Он понимал. Поэтому затем следом идти по улицам, с той же наивной улыбкой, начала уже она.

Киро, казалось, тоже что-то разглядел. Но нет, и ему нравилась та «бродяжка» — отчаянная, смелая, настоящий огонь, к которому он тянулся во всём.

— Это неправильно, — сказал Киро с тем же ужасным взглядом, слишком серьёзным и пристальным. — Даже если сейчас тебе кажется, что землю выбили из-под ног, ты ещё сможешь найти её и крепко встать. Обрести себя никогда не поздно. Не надо рисковать.

— Заткнись, Киро! — грубо бросила Адайн. — Вот эти все свои слова оставь при себе, хорошо? Если ты хоть раз по-настоящему слушал, то помнил бы, что единственной моей мечтой было, чтобы никто не жил, как я: со всеми этими приютами, побегами, подменами, грошами и презрением, — парень хотел что-то сказать, но Адайн с ещё большей яростью перебила его: — Молчи! Знаю я, скажешь сейчас, это неправильная мечта — даже не мечта вовсе, она ведь не конкретная, неизмеримая, да и вообще непонятая. Плевать! Мечтаю, о чём хочу, и делаю, как могу, ясно?

Киро смотрел тяжёлым, немигающим взглядом. Адайн выдохнула и уже спокойнее сказала:

— Да, я верю, что без Совета будет лучше. Шестёрка заперла зверей в клетку, избивала, морила голодом, и конечно те начали скалиться на каждую мелькавшую тень. Но если убрать кнуты и тех, кто их держал, звери перестанут рычать и вспомнят, кем были рождены. Что, звучит слишком вычурно? Ну и пускай. Я просто верю, что люди справятся, ясно? Им нужен шанс, и мы дадим его. Так ты поможешь мне?