С улицы доносилось «Долой церковный налог!», «Совету — казнь!», «Равная оплата — равные права».

— Окно надо закрыть! — крикнула Эль. — Помоги нам!

Криста захлопнула раму и начала помогать с баррикадой из тумбы и стола.

Ни закрытое окно, ни дверь уже не сдерживали громких криков. Казалось, внизу теперь не четверо, а целая толпа, которая орала, бесновалась и крушила.

Тумба и стол затрещали, крики приблизились — к ним ломились с той стороны. По содроганию баррикады было ясно: у гостей есть таран.

— Эй, шлюхи Совета, открывайте! — раздался яростный голос.

Криста, бледнея, сделала шаг назад. Ката метнула на неё такой взгляд, что сразу стало ясно: слова были сказаны не просто так, и та знала, о чём речь.

Эль бросилась к окну. Внизу шла толпа, вооруженная факелами, палками, топорами, ножами. Лозунги становились громче, а вместе с ними — брань. Дальше, в паре улиц, горело здание суда, и площадь казалась одним огромным костром.

— Надо прыгать! — решительно сказала Эль.

Ката подскочила к ней и тоже выглянула в окно:

— Куда, прямо в толпу? Это сумасшествие!

— И здесь оставаться — тоже! Ты ведь знаешь, что они сделают с теми, кого считают шлюхами, — Эль, подняв подбородок повыше, бросила на Кату огненный взгляд и распахнула окно.

Резко запахло горелым, а ещё — кровью. Крики толпы были такими громкими, что хотелось зажать уши и забиться в угол от всех этих проклятий, угроз, жалоб.

Дверь приоткрылась уже на сантиметр, два…

— Слева водосточная труба, — Криста подбежала к окну и высунулась. — Надо только дотянуться до неё. Ну же, у нас нет выбора!

Она первой залезла на подоконник, подхватив юбку, и ловко, как гимнастка, ухватилась за трубу и поползла вниз, безошибочно нащупывая опору ногами.

— Ну же, давай! — крикнула Эль, толкая Кату. — Спустишься и сразу беги!

Девушка забралась, сначала рукой ухватилась за штырь, которым труба крепилась к стене, затем поставила ногу и медленно поползла.

Мебель отлетела в сторону, дверь распахнулась. Эль запрыгнула на подоконник и всем телом потянулась влево. Сзади послышались крики, сопение, угрозы. Не успев крепко взяться за опору, она полетела вниз, кое-как ухватилась за трубу и стала съезжать, обдирая руки до крови.

Толпа едва заметила это — она двигалась мощным потоком, скандируя лозунги и крича. Эль не упала, а сразу понеслась вперёд, подхваченная этим потоком. Вокруг мелькали десятки рук, перекошенных от злости лиц. Со всех сторон напирали и давили.

«Во имя Яра», — взмолилась Эль.

Мятеж начался, но он нёс за собой хаос. И обуздать этот хаос могли только те, кто твёрдо знал, что делать. Но прежде чем узнать, нужно было хотя бы спастись от обезумевшей толпы.

Адайн проснулась в той же позе, что заснула — обхватив плечи руками и крепко прижимая колени к груди. На секунду она удивилась: она ведь всегда спала на животе. А затем вспомнила. Это было неслучайно. Да и дурного сна не было — только противная обжигающая реальность, которая длилась уже шестой день.

Девушка медленно опустила одну ногу на пол, другую. Ката жаловалась на холодные полы в особняке, куда они переехали, но Адайн холод не ощущала вовсе. Даже сами ноги не чувствовались — земли точно не было, и она не прошла, а проплыла к окну и распахнула его, впуская ветер.

Со двора слышались незнакомые голоса и мерный стук лопат. Девушка выглянула. Садовники в одинаковой тёмно-серой форме переговаривались, копали землю, сажали кусты.

Адайн выскочила, не одевшись, и громко хлопнула дверью. Да кто им разрешил! Пусть катятся к чертям, это её дом — последний подарок Кая, — её сад! Пусть убираются, куда подальше, и никогда, никогда, никогда не подходят ни сюда, ни к ней вообще, и никто!

С босыми ногами, неумытая, в ночной рубашке, Адайн выскочила на улицу, кинулась к садовникам и закричала:

— Пошли прочь! Что вы здесь делаете? Убирайтесь! Это мой сад! Прочь!

Тот, что был постарше и стоял дальше всех, достал из кармана бумагу и, с опаской поглядывая на девушку, подошёл. Он развернул лист, пачкая землей, и сказал:

— У нас особое распоряжение. Кай Л-Арджан оплатил работу. Мы должны посадить двадцать кустов.

Садовник протянул бумагу. Адайн, не взяв её, уставилась на перекопанную землю. Двадцать аккуратных ямок. В восемь уже посадили кусты — да не просто кусты, розы. Как она просила у Кая.

И он выбрал не какие-нибудь, а северные белые розы. Они цвели даже зимой, любую непогоду переносили. И всё у этих дурацких цветов было не так, как у других. Они росли не в мягкой плодородной почве, а в твёрдой, почти как камень, земле.

Адайн сделала назад шаг, другой и кинулась в дом.

Проклятый Кай. Она потеряла его, потеряла их башню, а взамен получила те чертовы розы, о которых просила. Лучше бы цветов в её жизни не было вовсе.

Рейн сидел в саду и наблюдал за садовниками. Они потихоньку заканчивали работу и уже начали собираться.

Розы были красивые. От Кая. Дом этот тоже был красивым. И он — от Кая. Рейн запустил руку в карман, нащупал записку, где было выведено «Привет, чертов братец». Это тоже от Кая.

Всё, что у них было сейчас, осталось от него. От этого самоуверенного парня с вечной ухмылкой и пренебрежительным взглядом, в костюмах с иголочки и тяжёлых ботинках, в которых не убегают, но бьют. И даже бунт, охвативший Лиц, остался от него.

С крыльца, осторожно поглядывая на Рейна, спустилась Эль. Она медленно подошла к нему и напомнила:

— Мы тебя ждем. Ты же сам сказал собраться к двенадцати.

Рейн молча кивнул. Да, сказал. Четыре чертовых дня он провалялся в кровати, пятый — думал, говорил с каждым и собирал сведения, а на шестой решил действовать. Советники сгорят, и быть им недолго.

Он представил эту картину, на лице появилась ухмылка.

— Рейн, пойдём, — повторила Эль настойчивее. — Тебе не стоит столько времени проводить на улице. Доктор Ц-Рам сказал же, что…

— Я помню! — грубо перебил он её.

О, это девчонка дважды попыталась спасти его из лап Совета. Даже в Канаве его смогла отыскать. Напала на Олвию и заставила замедлить его сердечный ритм, чтобы остановить кровотечение. Два дня провела с ним, как верная сиделка. А потом призналась, что вышла замуж за Дара Крейна.

И вроде бы хотелось ей верить, что это была сделка, чтобы помочь ему, но в сердце всё равно засела жгучая обида, и каждый взгляд Эль вызывал только злобу.

Поднявшись, он схватился за бок. Быстрые движения или усилия ещё отзывались болью, даже дышать порой было тяжело, но Рейн точно намеренно не был аккуратен, чтобы почувствовать её. Эта боль отрезвляла. Она отгоняла мысли о Кае, об Асте, об Эль и напоминала о главном: чертов Совет должен пасть.

— Давай помогу? — девушка опять заговорила с осторожностью.

— Я справлюсь, — отрезал Рейн и быстрым шагом пошёл внутрь.

— Рейн! — воскликнула Эль.

Он обернулся.

— Не надо так. Береги себя, пожалуйста. Тебе всё равно есть ради кого это делать. Ты нам нужен. Не как король или инквизитор, или ещё кто, просто ты — какой есть. Ты ведь помнишь пение Кая? Он был счастлив. Он нашёл свою истину. Вот и ты не закрывайся, прошу.

Рейн медленно провёл рукой по волосам.

Да, он помнил. Дом, розы, бунт — всё это было для других. А у него от младшего брата остались лишь дурацкая записка да воспоминание о счастливом голосе. Они даже не увиделись.

— Да что ты знаешь о Кае? — грубо спросил Рейн и зашагал к двери.

Он специально опустил голову, чтобы не видеть, что крышу покрывала чертова красная черепица. Он так хотел вернуться в такой дом, но этого оказалось мало.

Вслед донеслось:

— А ты?

Слова прозвучали хуже и больнее, чем удар хлыста.

Рейн положил руку на бок и сжал, чтобы почувствовать боль. Она снова напомнила, что ни черта жалость уже не вернёт брата, и всё, что остается — их дело. Думать надо о мести, казни, революции, свержении — подходило любое слово.