— Судьба? — переспросила мать с долей сомнения. — Разве дело не в твоих друзьях? Точнее в том мальчике, который выступал в Восточной Церкви?

Адайн вздохнула. Мальчик, выступавший в Церкви! Мать всех так мерила — что сделал человек для её планов. У неё не существовало понятий ума, красоты или силы, а была только одна-единственная шкала — по степени помощи делу.

И всё же захотелось сказать правду. Кто-то же в их роду должен уметь быть честным.

— Я всегда знала, что смогу хоть весь Лиц выжечь, чтобы найти того, кто мне дорог.

Мать не переменилась в лице, не дрогнули руки — не поняла намека, или ей было плевать. Ладно.

— А если сейчас убили того, кто был не просто дорог — кого я любила, знаешь, что я сделаю с этим чертовым Лицем? Это ведь не единственное, что у меня отняли. Так пусть хоть не отнимают у других. Может, я смогу сделать шажок к этому.

«Фанатичка», — сама себе вынесла приговор Адайн. Такая глупая, безрассудная и в то же время наивная. Верила она, что сделает лучше, ага!

— Не ругай себя, — сказала Кайса. — Бояться — нормально. Раздели этот страх с другими, станет легче.

«Держи спину прямо», — вспомнилось.

Кивнул, Адайн развалилась в кресле и улыбнулась:

— В конце концов, я обещала Каю, что он от меня никуда не денется, пока я сама не захочу этого. Придётся поискать его тощую задницу даже на той стороне.

Эста то ли издала смешок, то ли закашлялась. Лицо сделалось непривычно серьёзным.

— Я тоже теряла дорогих людей. Если ты чувствуешь, что это нужно, расскажи мне.

Сердце кольнуло. Может, матери стоило дать шанс? Вдруг там, за ненавистью и коварством, пряталось ещё что-то хорошее?

— Нет, расскажи ты, — попросила Адайн. — Ты тогда хотела взять меня с собой? Или хотя бы забрать позднее, когда станет безопасно?

Эста вздохнула:

— Ты опять задаёшь этот вопрос. Да, я правда хотела вернуться за тобой. Просто… — голос матери впервые дрогнул и зазвучал, как у обычной усталой женщины. — Я не могла дать тебе той любви, которая нужна ребенку. Никому не могла, если говорить честно. Все силы я всегда отдавала борьбе.

… И это стала неправильная, извращенная борьба, которая заменила собой семью и друзей.

Адайн сухо кивнула.

Список закончен. Последний шаг нужно сделать. Жаль только, что он станет по-настоящему последним.

— Я тоже готова все силы отдать борьбе, но мне понадобится помощь от тебя.

Эста медленно кивнула.

Дом Совета окружала плотная толпа: разъяренная, дикая, которая вот-вот могла броситься на любого, кто подойдёт к ней. В Лице все чаще слышалось: полицейские расстреляли мужчину, который выступил против владельца завода, женщину, потребовавшую отмены церковного налога, затоптали кони гвардейцев, детей, посмевших просить уменьшения рабочего дня, избили. Таких историй становилось всё больше, слухи мешались с правдой, передавались от одного к другому и доводили людей до крайней точки.

Рейн уже не сдерживал ухмылки. Он не называл это грязной войной — равной. Как Совет пускал слухи о том, что демоны толкают на ложь, предательства, убийства, как умело заговаривал зубы, что только великие и благородные рода достойны власти, так теперь слова стали оружием против него.

Ладно, может, шестёрка — вернее, уже пятёрка — хорошо пряталась, окружила себя охраной, подобраться к ней было не так-то просто, и слова пока оставались единственным оружием, но это ничего. Рейн умел говорить, и сегодня он как никогда чувствовал, что эти самые слова найдутся. Для советников, для всего Народного Собрания, даже для самого себя — найдутся.

Сдвинув плиту в стене, он зажмурился на свет и медленно выбрался из укрытия. Бушующая толпа не покидала площадь Яра в течение дня, и чтобы остаться незамеченным, ему пришлось проникнуть в Дом Совета ещё рано утром, через крышу.

Рейн развёл руки в разные стороны, разминаясь. В этой чертовой дыре он просидел не меньше трех часов — скрючившись, вжав голову в плечи, видя перед собой только каменный мешок.

Король двинулся по коридору, в обеих руках сжимая ножи. Война так война. На ней случайных жертв нет.

«Есть», — закралась в голову противная мысль, такая, которую озвучил бы Аст,

Рейн повыше натянул маску практика и продолжил красться по коридорам Дома Совета, к третьему этажу, где всегда собиралось Народное Собрание. И маска, и простая черная куртка, как у рабочего, и штаны с заплатой были просто маскарадом — может, не совсем нужным, но он чувствовал, что должен прийти именно в таком виде. Слова, которое он собирался сказать, ещё не связались в голове, но Рейн четко знал, что произнести их должен не просто король, а король, который недавно был практиком. Надо напомнить о своём прошлом.

Перед входом в главный зал стояли двое стражей. Смешно! Что, думали они остановят практика? Или надеялись, что эти юнцы надавят на совесть? Ну так, учитывая цену вопроса, её было легко усмирить.

Рейн потер клеймо, прикрытое маской. А ведь ровно пять месяцев, как Д-Арвиль пригласил его на прием к Я-Эльмону! И вдруг словно все это время осталось позади, а он снова был обычным практиком, который прятался в тени и ждал удобного момента, чтобы напасть, убить — выполнить задание любой ценой.

Рейн выскочил из-за поворота, за несколько больших прыжков преодолел расстояние до стражей и левому вонзил нож в правый бок, в печень. Глаза парня округлились, он упал, не успев понять, что произошло — практикам с первых уроков говорили, что удар в печень убивает быстрее, чем в живот или даже в лёгкие.

Второй оказался пошустрее. Он выставил шпагу, какими пользовались лет тридцать назад — скорее, дань традициям, чем настоящее оружие — и попытался нанести удар напрямую. Скользнув вбок, Рейн схватил парня за плечо, завёл его руку наверх и вонзил остриё под лопатку.

Два тела лежали перед ним, и ни топота, ни криков не было слышно — что, больше никого? Рейн приложил ухо к двери, но толстый дуб не пропускал ни единого звука. Ладно, значит, пора королю первым поприветствовать собравшихся, раз его забыли позвать.

Он задержал руку на силуэте птицы, вырезанном на дверях, открыл их настежь и замер в проёме. На него тут же перевели взгляды — больше двухсот человек из Народного Собрания и члены Совета, вальяжно восседавшие в высоких креслах.

Рейн почувствовал предательскую дрожь в коленках и тугой комок в желудке, но всё равно уверенным шагом прошёл внутрь, громко заявив:

— Согласно второй части первой статьи Основного Закона встреча Совета и Народного Собрания объявляется незаконной без присутствия избранного народом короля!

Ответом стали тишина и все те же недоуменные, любопытные или озлобленные взгляды. Казалось, собравшиеся вот-вот взорвутся криком, но что будет в их голосах: признание или ненависть — Рейн не знал и боялся предположить.

Сейчас все зависело от него. От чертовых слов. Сумеет ли он окончательно показать несостоятельность Совета и перетянуть Народное Собрание на свою сторону. Итак…

— Взять его! — воскликнул Я-Эльмон и ударил по полу тростью. — Предатель! Пособник Детей Аша!

С разных сторон послушно двинулись четверо стражей. Вошедший поднял нож и указал кончиком на грудь одного из них.

— Я — Рейн Л-Арджан, король Кирии, приказываю остановиться. Первая часть первой статьи Основного Закона гласит, что король и Совет обладают равной властью. И покуда Народное Собрание выбирает меня, мой голос также силен, как ваш, — Рейн с вызовом посмотрел на Я-Эльмона, затем на В-Бреймона. Других он не брал в расчет — так, шавки, которые подчинялись этим двоим.

Марен П-Арвил, скромно державшийся в стороне, подтвердил:

— Всё верно. Основной Закон сильнее Законника двухсотого года, и голос короля равен шестерым голосам членов Совета. В данном случае пятерым.

— Ещё один король продался! Детям Аша! — послышался голос с трибун, где восседали члены Народного Собрания.