— Хорошо, заключим сделку. Сначала вы расскажете, что задумали, а затем я — что со мной произошло на самом деле.

Улыбка Адары перестала быть нежной. Она состроила гримаску и недовольно ответила:

— Не играй в инквизитора, Рейн. Ты оказался здесь из-за меня, и не тебе ставить условия.

— Хорошо, тогда я уйду. Или что, не выпустите? Как мертвец я немногого буду стоить. Возьмёте пленником и попробуете поторговаться с Советом? Но это не поможет его «сгноить». Вам ведь нужен не я, а король Кирии, которого знает народ: и все эти ваши нищие, и знать. Так?

Рейн увидел, как крепко тонкие пальчики Адары сжали ручку чашки. В этом жесте уже не было ничего благородного — только плохо сдерживаемая злость.

Да, инквизиторы говорили верно: враг врага может стать хорошим другом. Но битва закончится, и от дружбы не останется ни следа.

— Хорошо, Рейн. Всё просто. Да, я действительно из великого рода, и я сбежала. В Совете — мой муж, который бил меня и лишил дочери, и любовник, с которым мы хотели уехать, да он не пришёл. Но дело не только в этом. Я всегда знала, что мне строить новый мир.

Рейн уставился на Адару. Из великого рода. Фанатичка. Обиженная женщина. Опасная смесь. Так кто она?!

И кто в Совете — её муж, а кто — любовник? И та дочь?

Он потёр подбородок. Официально дочери были только у Крейна У-Дрисана и Нола Я-Эльмона. Но у главы торговой гильдии был ещё сын, и Адара бы упомянула его. У церковника…

Адара, значит.

— Эстера А-Даран?! — воскликнул Рейн и с такой силой опустил руки на деревянный стол, что чашки подпрыгнули.

Я-Эльмон сказал правду: он действительно не тронул свою жену, но как та сбежала? И кого тогда выдали за погибшую от чахотки девушку? И, выходит, это мать Адайн? Во имя Яра!

Женщина поджала губы и небрежно бросила:

— А ты неглуп, Рейн. И как это Совет не рассмотрел, каков ты.

— Я знаю, где ваша дочь.

— Что?!

— Я расскажу, когда всё узнаю.

Казалось, Адара вот-вот бросится вперёд. Она испепеляла его взглядом и всем своим видом напоминала разъяренную кошку. Рейн вспомнил, как сам постоянно видел в Адайн бродячую кошку, и на лице появилась усмешка. Мать и дочь — одна другой лучше.

Адара сделала глубокий вдох и быстро вернула на лицо спокойную улыбку.

— Ладно, Рейн, раз тебе так хочется узнать историю моей наивной юности, будет тебе история.

Она села в пол-оборота, положила руки на подлокотники и, поглядывая куда-то в сторону, начала:

— Отец ещё в молодости переехал с Рьёрда, но так ничего и не добился. Мы постоянно жили в долгах, однако всё, что он делал — это ждал, когда мне исполнится шестнадцать, и я выйду за кого-нибудь побогаче.

Рейну показалось, что это не он вынудил её — она сама хотела рассказать о себе.

Адара сделала паузу и улыбнулась воспоминаниям:

— Мама была не такой. Она понимала и хотела свободы — и для меня, и для всех. Она была из Детей Аша. Отец стал для неё прикрытием, чтобы проникнуть в круг великих родов.

Рейн потёр виски. Великие и нищие, Дети Аша, родители и дети — всё смешалось в единый клубок, и это ему чертовски не нравилось.

— Отец не обращал на меня внимания, а мама всюду брала с собой. Помню, как я сидела в полутёмных гостиных, слушала эти странные разговоры: о жертве Аша и поисках Яра, о настоящей сущности демонов и, конечно, о народе. Как Совет пытается заткнуть его, как распоряжается чужими судьбами, о вранье и лицемерии. Какой тут брак! Всё, чем я грезила с десяти лет — это революция.

Рейн вспомнил Адайн. Она явно пошла в мать, а не в отца. Такая же упрямица с непоколебимой верой.

Хотя нет. Вера Адайн явно поколебалась. Иначе бы она не сидела там, на первом ряду, и не смотрела на короля без демона холодным бездушным взглядом. От той девчонки, которая клялась весь Лиц разобрать по кирпичику ради одного из них, ничего не осталось.

— Мама относила себя к либеральному крылу, а мне были близки идеи радикалов. Сколько раз мы спорили из-за этого! Но она говорила верно: не важно, какой за тобой стоит род, недостаточно выйти на площадь и начать взывать к революции. Нужно быть кем-то другим, кем-то важным для народа.

Адара повернулась, и Рейн встретился своим взглядом с её — совсем как у хищницы. Кем-то другим, важным — это королём?

— Мама умерла незадолго до моих шестнадцати. Я не знала, что делать без неё. Дети Аша только отмахивались от меня: мала ещё. Тогда я решила, что всё равно продолжу мамино дело, как умею. Я принимала приглашения, ходила на званые ужины, танцы. Осторожно заводила разговоры, искала тех, кому близки наши идеи. Но вот появился Нол Я-Эльмон. Он держался спокойно и молчаливо, но я видела, какого труда ему стоит сдержать себя от криков и грязного слова, от сигар, от тяги к власти и роскоши, от ревности. Мне казалось, что это отличный вариант — сын великого рода, будущий глава Церкви. Его переход на нашу сторону станет моей личной победой, и тогда-то Дети Аша начнут меня уважать, как уважали маму. Я согласилась выйти за Нола, а отец был только рад.

Адара снова посмотрела в сторону. Нахмурившись, она с грозным видом продолжила:

— Но ничего у меня не вышло. Чему нас учит Церковь? Послушание, смирение, молчание. И этот урок она умеет преподавать только через боль. Вот и Нол за каждое слово, которое ему не нравилось, бил меня. Я долго, очень долго верила, что справлюсь с ним, но не вышло. Даже после рождения Эль он не изменился.

Рейн скривил губы. Звучало так, словно она специально родила, чтобы привязать к себе мужа.

— А ведь ему нужно было всего лишь послушать демона. Честно сказать, что он хочет управлять, а не врать о заботе о народе. Признаться, что ему нравятся дорогие перстни, а не ограничивать других. Да лучше бы научился стрелять или фехтовать, хоть это и не положено церковникам, чем вымещал силу на мне и слугах!

Голос Адары зазвучал обиженно. Рейн понял, что не испытывает к женщине жалости. Может, она и заслуживала сочувствия, но в её поступках немногое было лучше поступков Я-Эльмона. Они вступили в сражение на равных.

Адара вздохнула:

— Хорошо. Когда мне было двадцать, я познакомилась с одним юношей. Он был даже младше меня, — на лице появилось мечтательное выражение. — Его уволили из гвардии, и после он никак не мог найти работу. Тогда решил стать наёмником, чтобы побыстрее заработать, сбежать и устроить мне жизнь не хуже, чем в Лице.

Рейн вздрогнул. Был в Совете один наемник…

— Как его звали?

Адара печально улыбнулась.

— Рейн, я же вижу, что ты всё понимаешь.

Он кивнул. Так вот о каких «личных счетах» с Я-Эльмоном говорил В-Бреймон.

Да черт возьми, как все эти нити могли так спутаться! История начиналась с борьбы за лучшее место для себя, а превратилась в разборки между любовниками. Что дальше: незаконнорожденные дети, потерявшиеся братья и сестры, неродные родители?

Хотелось громко выругаться и пролистать от этой сцены — к другой, той, где снова начнутся борьба и месть.

— Мы договорились бежать. Я не знала, что делать с малышкой Эль. Ей едва исполнилось три, она постоянно плакала. Из-за неё нас было легче найти. Но когда я рассказывала о Детях Аша, Эль так улыбалась, — при этих словах Адара сама улыбнулась, а Рейн скривился ещё сильнее. — Я решила, что оставлю её ненадолго, и заберу, когда мы устроимся.

Может, отец и мать Адайн оказались живы, да смысла от них не было.

Ненадолго, ага. Только в жизни так не бывало. Те, кто обещал вернуться, обычно не возвращались, они бежали от прошлого, придумывая сотни оправданий.

— Я ушла, но Ригард не явился. Я не знала, что делать дальше, и позорно вернулась домой.

Рейн постарался вспомнить, что говорил глава Инквизиции о тех счетах. Он сказал:

— В-Бреймон думал, что Я-Эльмон убил вас. Он стал инквизитором, чтобы противостоять ему.

Адара скрестила руки на груди:

— Ему было девятнадцать, когда мы решили сбежать, а в Инквизицию Риг вступил только через семь лет. Что-то долго он собирался с духом. Если хотел отомстить, мог просто убить Нола — он же наёмник! Нет, Риг струсил и передумал бежать.