— Я сейчас, — пищит, едва сдерживаясь, чтоб не засмеяться в голос.

— Анна Константиновна, стол накрыт. Артемий Владленович ждет Вас на ужин, — выдергивает из воспоминаний женский голос.

Аня. Сейчас

Погруженная в свои мысли, машинально уплетаю ужин. Отхлебываю сок… Что-то не то…

Яблочный. Черт!

Картинки всплывают перед глазами, сознание мимолетно переносится на два года назад.

…У тебя во рту двое суток маковой росинки не было, а на еду не кидаешься, как собака голодная. Похвально…

…Перебинтовывать тебя буду, а ты о чем подумала?..

Судорожно отставляю стакан.

— Ань, ты чего?

— А?.. я… я н-ничего.

…Одни проблемы от тебя…

…ТЫ! СТАНЕШЬ! МОЕЙ!..

Вздрагиваю. Трясу головой. Сглатываю нервно.

Его голос продолжает пульсировать в ушах.

— Анют? — цепкие пальцы хватают ладонь. Я вскидываю голову, выворачиваясь резче, чем мы оба ожидали. — Что случилось? Ты побледнела, — обеспокоенно.

— Все хорошо, правда. Честно. Спасибо, все вкусно. Очень, — тараторю какой-то бред. — Я… пойду, ладно?..

Артем смотрит обескураженно. Кивает, и это служит последним щелчком. Вскакиваю, едва не опрокидывая стул, и дергаюсь к двери.

Спокойствия ни к черту. Нервные движения выдают состояние, которое я из последних сил стараюсь скрыть. Ключевое слово — стараюсь, потому что, оказавшись за дверью, срываюсь на бег.

Слезы слетают с щек, дыхание рвется на лоскуты, губы сводит истерической судорогой.

Плюхаюсь на колени, зарываюсь лицом в ладони и кричу. Просто ору. Беззвучно…

Кусаю пальцы, заламываю руки, щипаю… По коже расплываются синяки расплываются, только тело не откликается болью. Не чувствую. Ничего не чувствую…

Протяжный вой вырывается из груди, и я сильнее закусываю кулак.

Что за чертовщина?! Это просто сок! Самый обычный, такой же как апельсиновый, мой любимый, или, не знаю, клубничный! Ведь бывает клубничный сок?..

Тело колошматит, будто температура под сорок. Я тихонько поскуливаю, искусав руки до фиолетовых разводов. Крупные слезы обжигают щеки, стекают до подбородка.

Облокачиваюсь на сосновый ствол. Устало запрокидываю голову. И начинаю рассуждать вслух. Помогает успокоиться.

Это просто яблочный сок. Самый обычный…

Нет. Надоело. Хватит врать самой себе! Я никогда об этом не забуду, как бы ни пыталась…

Вот, говорят, жизнь — боль, обида, предательство. Нет. Жизнь — это ложь. Одна. Большая. Ложь. Мы врем. Постоянно. Окружающим, что у нас все хорошо, врагам, что их не боимся, СЕБЕ, усиленно пытаясь принять за истину то, что хотим за нее принимать. Врем, что приняли.

А просто хочется быть собой. Без этой фальшивой натянутой улыбки. Отвечать так, как есть на самом деле.

— У тебя все хорошо?

— Нет.

— Ты его боишься?

— Да. Да, вашу дивизию, ДА!!! — вырывается крик.

Воровато оглядываюсь. Никого. Надеюсь, меня никто не слышит…

Разговариваю сама с собой. Первый признак. Лежу сейчас и тихонечко схожу с ума. Хотя… нет. Уже сошла.

Надо же… всегда было интересно, как чувствуют себя сумасшедшие. Оказывается, никак. Обыкновенно. И так необычно понимать, что ты уже в их числе…

Не думала, что буду завидовать тем, кто в психушке. Они попались, их уже признали чокнутыми, и им не нужно притворяться, что все в порядке. А я могу такой быть только наедине с собой, когда никто не слышит…

А свидетели этому звезды… деревья… Все и… никто. Только мама.

Мамочка… зачем я вернулась? Была бы сейчас с тобой, и… все было бы хорошо.

Говорят, время лечит. Ни фига оно не лечит! Лишь накладывает марлевые повязки, которые врастают в кожу, в незарубцевавшиеся раны. Которые срывает при любом неосторожном слове, освежающем воспоминания. Срывает и бьет по больному месту, раня его. Еще и еще!

Как хорошо, что никто сейчас не слышит этот бред… Кому нужен человек, который несет такую ахинею?..

— Мне, — вздрагиваю от чужого голоса.

Артем

— Кому нужен человек, который несет такую ахинею?.. — спрашивает в пустоту, и очередная слезинка скатывается по щечке.

— Мне, — говорю нарочито громко, выходя из «убежища».

Не смогу спокойно смотреть в глаза, не смогу терпеть этот выворачивающий наизнанку взгляд и делать вид, что не был здесь!

Чувствую себя предателем, что отправился за ней… подслушивать в какой-то мере. Только ненормально то, что человек ни с того ни с сего срывается и сКрывается… во тьме ночной, блин! Что-то произошло… а что — я спросить не успел.

Присаживаюссь рядом.

— Я так резко убежала… прости, — виновато прикрывает веки. Закрывает лицо ладонями. Вся трясется, захлебывается в рыданиях. Усиленно продолжая сдерживать их.

— Я тебя чем-то обидел? — спрашиваю осторожно.

Мотает головой. Растирает лицо.

— Дело не в этом. Я… просто… — всхлипывает, — сама не знаю, почему так.

— Тебе сок не понравился?

Анюта кривится, и я понимаю, что попал в точку…

— У меня с яблочным связано то, что… произошло два года назад. Ты тут ни при чем совершенно, это все мои заскоки.

— Я не знал…

— Не извиняйся, — мотает головой, перебивая. — Не надо. Пожалуйста, — добавляет робко.

Подкладывает локоть под голову.

— Смотри! — восклицает, указывая рукой куда-то вверх. — Большая медведица, — показывает на небо, — а вон там… раз, два, три, четыре… а вон Малая, вон ее ковшик, видишь?

— Мгм, — поддакиваю, не понимая резкой перемены темы и настроения.

— Это меня папа научил. Как будто было вчера. Я бы сейчас все отдала, чтобы мы снова были вместе, — шепчет, судорожно глотая слезы. — Знаешь, мне иногда кажется, что все это всего лишь сон: я просто сплю и никак не могу проснуться, либо лежу в коме, и мне это кажется. Нужно что-то сделать, чтобы очнуться, а я не могу. Но когда проснусь, мне снова будет семь. Рядом будут папа и мама, они меня обнимут… — рвано вздыхает, растирая лицо ладонями, — папа никуда не пойдет, и… ничего не будет. Ни отчима, ни Стаса, ни… Его, ни…

— Ни меня, — заканчиваю вместо нее.

— Артем… я ценю твою поддержку, но, пойми… ты меня купил. Это факт, с которым я… нет, не буду врать, не смирилась. Пытаюсь смириться. Ты согласился на «сделку», не зная меня, ведь так?

— Ну… не совсем. Когда твой отчим предложил мне… гхм… сделку, я отказался, потому что это… — морщусь, — мерзко. Но потом… потом я понял, что тебе у них не место.

Хмыкает.

— Прости, но я не верю в сказку о принце на белом коне. Надоело одевать розовые очки. Они разбились. Давно. Сейчас я просто понимаю, что то, чего я боялась, неизбежно. Это всего лишь вопрос времени.

Молчание.

— Можно? — осторожно касаюсь Аниной руки. Не отдергивает. Не вырывается и когда я беру ладонь.

— Почему ты считаешь себя сумасшедшей?

— Разве это не так? Я мыслю слишком… пессимистично. И вообще сама с собой разговариваю, — заканчивает рваным шепотом.

— Это просто мысли вслух, а насчет первого… Знаешь, подобные мысли появляются рано или поздно у всех, просто у кого-то раньше, у кого-то позже. Ты… слишком рано повзрослела. Люди считают психами всех, кто от них отличается. Они склонны осуждать.

Ответ — слабая улыбка.

— Неужели тебе не кажется все, что я сейчас наговорила, — бредом параноика?

— Нет. Всем когда-то нужно выговариваться.

На Анином лице не дрогнула ни одна жилка. Шлейф печали окутал все ее существо, похоронив под собой другие эмоции. Мне кажется, если б прозвучало «да» она бы отреагировала так же, а точнее никак…

Аня. На следующий день

На часах — полпятого утра. Вечно просыпаюсь раньше, если перенервничаю, а обратно провалиться в сон уже не получается.

Душу переполняет смесь каких-то странных чувств, среди которых отдельно получается выделить только злость. На кого? В самом деле, кто виноват, что все у меня так сложилось? Судьба-злодейка, да? Только говорят: «Нужно не на погоду жаловаться, а одеваться под нее».