Уолси не мог не заметить проницательный и острый ум церковного юриста Уолмана. Неудивительно, что в 1526 году Уолман был нанят на службу к Генриху в качестве королевского капеллана¹⁷. Однако его визит в Уинчестер, где жил Фокс, не принес ожидаемого результата. В отличие от архиепископа Уорэма Фокс не сомневался в правомочности брака Генриха с вдовой его умершего брата, однако ряд вопросов, на которые ему пришлось отвечать, дают представление о том, что задумал король. Слепой и почти глухой Фокс рассказал, что он присутствовал на пресловутой церемонии 1503 года, когда Екатерина и Генрих впервые были объявлены супругами, и что впоследствии он составил документ, в котором жених неохотно и не слишком уверенно заявлял свой протест. Насколько он помнил, Генрих оформил этот протест по приказу отца, поскольку у него самого тогда не было хоть сколько-нибудь определенного мнения относительно будущего брака с Екатериной. Что касается диспенсации, данной папой Юлием II, то Фокс подтвердил, что экземпляры папской буллы хранятся в Лондоне и в Испании и что оба они «подлинны и юридически состоятельны». Он допускал, что документ был составлен небезупречно, однако в нем не было ни одной неточности, которая бы искажала общий смысл¹⁸.

Как только закончились торжества в Гринвиче, Генрих поделился с Уолси «серьезными сомнениями» относительно законности его брака, однако ни словом не обмолвился о своих намерениях по поводу Анны. Это был обман, о котором они в будущем пожалеют. Уолси сделал ошибочный вывод, решив, что, если Генрих собирается аннулировать свой брак с Екатериной, его следующей супругой станет принцесса Рене, сестра королевы Клод. С политической точки зрения это была идеальная партия: принцессе скоро должно было исполниться семнадцать лет, и ее кандидатура уже рассматривалась на ярмарке невест. Уолси решил быстро действовать: он призвал короля предстать перед особым закрытым церковным трибуналом.

17 мая, ровно через двенадцать дней после того, как Генрих танцевал с Анной, и спустя почти пять месяцев после того, как он получил от нее драгоценный новогодний подарок, Уолси при поддержке Уорэма открыл первое заседание особого церковного трибунала, задача которого состояла в том, чтобы проверить законность брака Екатерины и Генриха. Следовало установить – и в этом заключалась сложность предприятия,– был ли брак Екатерины и Артура консумирован. Если да, как утверждал Генрих, тогда не существовало причин, препятствующих решению суда в его пользу, ведь это означало, что он и Екатерина были связаны первой степенью родства (родство с членами семей супругов считалось близким родством) и брак между ними был невозможен¹⁹.

Однако в какой-то момент, проявив нерешительность, Уолси отступил от намеченного плана. Будучи крайне щепетильным во всем, что касалось религии, он засомневался: связано ли это дело исключительно с вопросами законности или все же затрагивает аспекты богословия, в котором он не считал себя специалистом. Он отложил слушание, сославшись на необходимость проконсультироваться с опытными теологами, среди которых особым авторитетом пользовался Джон Фишер²⁰.

Далее произошло нечто непредвиденное. 2 июня было получено шокирующее известие из Италии: мятежные войска под командованием герцога де Бурбона захватили и разграбили Рим²¹. Воспользовавшись тем, что после перегруппировки большая часть его армии находилась неподалеку от Милана, герцог потребовал для себя герцогство Миланское в качестве компенсации за конфискованные владения во Франции. Когда Карл отказал герцогу и не заплатил его солдатам обещанное денежное довольствие, мятежники двинулись маршем на Рим.

Осада Рима началась 6 мая в 4 часа утра с мощного артиллерийского обстрела, во время которого осаждавшие устанавливали штурмовые лестницы. Герцог де Бурбон, которого легко можно было узнать по белой мантии поверх доспехов, сам повел войско вперед и был сражен выстрелом. Если бы он не был убит, возможно, ему бы удалось удержать разъяренных солдат под контролем. Однако все сложилось иначе, и Рим подвергся безжалостному разграблению. Солдаты насиловали женщин, не щадя даже монахинь. Треть города, включая главные дворцы и храмы, была разорена или сожжена. Жителей пытали, выведывая у них, где спрятаны ценности. Несравненные гобелены Рафаэля со сценами из Деяний апостолов в Сикстинской капелле, обошедшиеся казне в пять раз дороже фресок на потолке работы Микеланджело, были сорваны со стен и уже никогда не будут восстановлены полностью. Собор Святого Петра превратился в конюшню для кавалерии герцога. Когда папа Климент поспешно покидал Ватикан, по традиции пользуясь длинным укрепленным коридором – пассетто,– который вел в замок Святого Ангела, он видел разгоревшееся внизу сражение и сам едва не попал под обстрел. Следующие шесть месяцев он проведет в замке как пленник²².

Карл не желал брать на себя ответственность за действия герцога де Бурбона, однако не мог не воспользоваться тем шансом, который ему представился: он потребовал от Климента компенсации за свое участие в создании Коньякской лиги, а также 400 000 дукатов в качестве выкупа за освобождение понтифика. Эти события нарушали планы Генриха. Он отдавал себе отчет в том, что теперь, когда папа находился во власти племянника Екатерины, развод с ней становился куда более трудным делом. В отместку за его союз с Франциском Карл не преминет воспользоваться ситуацией и снова обнаружит желание действовать в интересах семьи.

У Уолси были другие причины для беспокойства. 22 июня, когда трибунал еще не вынес официального заключения, Генрих без тени смущения объявил Екатерине, что они прожили восемнадцать лет в смертном грехе и должны расстаться²³. В ответ она разразилась рыданиями, и тогда Генрих начал сконфуженно объяснять, что он делает это лишь с целью «докопаться до истины», чтобы развеять «сомнения, в которые его ввел епископ Тарбский»²⁴. Откровенное заявление Генриха имело катастрофические последствия. Екатерина, которая никогда не мешкала, когда дело касалось защиты ее интересов, направила своего верного слугу Франческо Фелипеса к Карлу с посланием, в котором сообщала о планах мужа. Карл отреагировал мгновенно²⁵. «Ее дело – наше дело»,– наставлял он посла в Лондоне, который должен был предостеречь Генриха. Он не преминул предупредить и папу Климента, предложив ему убедить Генриха отказаться от радикальных планов. В случае если Генрих будет упорствовать, Климент должен был лишить кардинала Уолси церковных полномочий и передать слушание дела в Рим²⁶.

Вмешательство Карла превратило личную жизнь Генриха в щекотливый вопрос международной политики. Совсем не так он представлял работу особого тайного трибунала. 1 июля доктор Уолман прибыл в Йорк-плейс с дурными вестями. Слова Уолмана о том, что король усомнился в преданности Уолси, звучали угрожающе. Решение кардинала отложить слушание замедлило процесс вынесения решения по «тайному делу», что шло вразрез с планами Генриха. Предчувствия его не обманули. У него был реальный шанс аннулировать брак, а теперь процесс затягивался. И как оказалось, на целых шесть лет. К тому же Екатерина «стойко и непреклонно» продолжала отрицать тот факт, что ее брак с Артуром был консумирован, что противоречило главным доводам Генриха. Она обратилась за консультацией к законникам и намеревалась «оспаривать» претензии мужа в суде Рима, призвав «правоведов всего мира, за исключением Франции, выступить против Генриха»²⁷.

Генрих и Анна недооценили Екатерину, которая тотчас приняла вызов, требующий от нее не только встать на защиту собственных интересов и интересов своей дочери, но и выступить во имя «святой католической веры». Дать развод для нее означало поставить под сомнение авторитет папы римского, а значит, усомниться во власти церкви. Она была истинной дочерью своей матери Изабеллы Кастильской, которая всегда исполняла свой долг. В католической нонконформистской агиографии Екатерину принято ошибочно изображать «терпеливой Гризельдой»[66], послушно ожидающей, когда же ее супруг наконец одумается²⁸. Однако все было совсем не так. Екатерина была полна решимости противостоять Генриху на каждом шагу, если тот не прекратит подвергать опасности свою душу и души людей, доверившихся ему.