В Хансдоне Генрих возобновил работу над «Королевской книгой». Тьюк поделился с Уолси рассказом о том, как поздно ночью король, «проходя мимо, заглянул ко мне в комнату и потом приходил еще несколько раз, чтобы посоветоваться по поводу своей книги и других происходивших в то время событий»¹³. Впоследствии Хинидж также отмечал, что короля стали беспокоить «головные боли» – очевидно, это было результатом его напряженной работы над сочинением¹⁴.

26 июня Генрих снова переехал, на этот раз в один из домов, принадлежавших Уолси,– загородный особняк Титтенхангер около Шенли в Хартфордшире¹⁵. Все это время эпидемия потливой горячки продолжала свирепствовать. Среди тех, кто переболел, были Брайан Тьюк (он едва не умер, несмотря на все меры предосторожности), Генри Норрис, сэр Томас Чейни и Юриан Бреретон, камергер личных покоев Генриха. Анна симпатизировала Юриану, и в 1530 году выезжала вместе с ним на охоту, однако популярная история о том, что она якобы назвала его именем свою комнатную собачку, не подтверждена доказательствами. Когда во время охоты борзые растерзали корову, Генриху пришлось заплатить владельцу 10 шиллингов за нанесенный ущерб. У Юриана был старший брат Уильям, состоявший на такой же должности, он был из тех, кого болезнь миновала¹⁶.

Не успели жертвы эпидемии упокоиться в холодных могилах, а охотники за легкой наживой уже жадно выискивали, чем можно поживиться. Фрэнсис Брайан был в числе первых бенефициаров после смерти Кэри. Возможно, по просьбе Анны он был снова принят на службу при дворе и занял место Кэри в личных покоях Генриха. Вскоре Брайан пополнил ряды ярых сторонников Анны, в числе которых уже были король и ее родственники. Джордж Болейн был назначен смотрителем поместья Больё и получил должность королевского надсмотрщика за охотничьими собаками¹⁷. В умении добиться привилегий и снискать милости Анне не было равных. Всего за несколько дней ей удалось заставить Генриха изменить свое мнение о том, как помочь овдовевшей Мэри Болейн. В очередном письме «своей возлюбленной», на этот раз на английском, он пишет:

Что касается дела Вашей сестры, я поручил Уолтеру Уолшу [еще одному камергеру личных покоев] написать милорду [сэру Томасу Болейну?] и изложить мое мнение, благодаря чему я надеюсь, что Ева не сумеет обмануть Адама. Ибо, что бы ни говорили, честь обязывает его принять участие в судьбе его родной дочери, находящейся теперь в крайних обстоятельствах¹⁸.

Смысл сказанного Генрихом не вполне понятен. Скорее всего, имеется в виду, что Мэри Болейн после смерти мужа хотела получить право опеки над своим несовершеннолетним сыном и возможность сохранить контроль над его наследством. Унаследовав феодальные владения в Эссексе, Гемпшире, Уилтшире и Бакингемшире, часть которых были «пожалованы короной» (как тогда говорилось), мальчик находился под опекой короля. Объяснить, почему отец Мэри не вмешался в это дело и не выкупил право на опеку, можно только скупостью, которой славился Томас Болейн.

Впрочем, это уже не имело значения, поскольку в дело вмешалась Анна. Используя свое влияние на короля, она получила право «распоряжаться землями, принадлежавшими Уильяму Кэри, ныне покойному, пока его сын и наследник Генри Кэри не достигнет совершеннолетия, а тем временем быть опекуном Генри Кэри и решать вопрос о его браке»¹⁹. Получить такое право, даже если наследник приходился родным племянником, для молодой незамужней женщины, не отличавшейся знатным происхождением, было беспрецедентным случаем. Ей удалось добиться своего, сыграв на чувствах Генриха, отчаянно скучавшего в разлуке с ней. Его письмо к ней начинается с мольбы Всевышнему о том, чтобы Он «в скором времени воссоединил нас, ибо я так жажду этого». Генрих говорит, что думает об Анне постоянно: «…в отсутствие моей возлюбленной меньшее, что я могу сделать,– послать ей мясо оленя, в названии которого есть буквы моего имени[74]; предвкушаю момент, когда, коли на то будет Божья воля, Вы насладитесь этой плотью, как если бы это была моя плоть». Это еще один пример причудливых фантазий Генриха, которыми наполнены его любовные письма. Однако, в отличие от ранее упоминавшегося эпизода, когда он посылал в дар Анне мясо оленихи, сейчас его метафора приобретает более сексуальный подтекст – теперь он жаждет проникнуть в нее²⁰.

Следующая попытка Анны оказать протекцию привела к конфликту с Уолси. Сестра Уильяма Кэри, Элинор, монахиня Уилтонского аббатства в Уилтшире, претендовала на вакантную должность настоятельницы после смерти старой аббатисы; обычно решение о назначении на эту должность принимала церковь. Пока Уильям был жив, он несколько раз просил Уолси за сестру. Когда в дело вмешалась Анна, Генрих сначала оказывал ей всяческую поддержку, пока не узнал о темном прошлом Элинор. Она «сама призналась», пишет он своей «дорогой возлюбленной» в следующем письме через несколько дней, шокированный тем, что ему открылось. Элинор призналась в том, что у нее «двое детей от двух разных священников и, кроме того, она была на содержании у слуги лорда Брока, и это было совсем недавно». «Ни за какое золото мира я бы не стал чернить ни свою, ни Вашу совесть, отстаивая интересы особы столь безнравственного поведения»²¹.

Однако если Генрих полагал, что это остановит Анну, он поспешил с выводами. Она уже проиграла одно дело Уолси несколькими месяцами ранее, когда ей не удалось продвинуть своего кандидата на должность настоятеля аббатства Питерборо. На этот раз она во что бы то ни стало решила добиться своего. На место аббатисы Уилтонского аббатства было две претендентки: Элинор и приоресса этого же аббатства Изабель Джордан, которую поддерживал Уолси. Кардинал считал ее достойной кандидатурой, пользовавшейся уважением большинства монахинь. Генрих, оказавшись меж двух огней, решил, что надо найти компромиссное решение и назначить на эту должность «женщину порядочную и доброжелательную»²². Он трижды письменно обращался к Уолси через доктора Белла, чтобы отклонить кандидатуру Джордан. Нарушение воли короля означало бы, что «кое-кто [то есть Анна] будет сильно огорчен».

Уолси явно недооценил роль Анны в этом деле и поступил по-своему, утвердив Изабель Джордан. Он даже не подозревал, что Генрих не только обсуждает с Анной должностные назначения в Уилтонском аббатстве, но и отправляет с курьером к ней в Хивер на проверку государственные документы²³.

Едва Уолси принял решение, как тут же получил серьезное предостережение от Хиниджа. Его осведомитель при дворе в сдержанных выражениях осторожно сообщал ему, что «Его Величество был не слишком доволен результатами выборов настоятельницы Уилтонского аббатства… поскольку из всех претенденток он менее всего был настроен в ее пользу»²⁴. На первый взгляд совершенно непонятно, почему Уолси так открыто проигнорировал желание Генриха (а следовательно, и Анны), да еще по такому незначительному поводу. Была ли это простая оплошность, вызванная тем, что его мысли были заняты другим? Вполне вероятно, учитывая, что потливая горячка уже добралась до его дома и он опасался за свою жизнь. Или он просто не придал значения наставлениям доктора Белла?²⁵

Истинная причина заключалась в другом. Уолси не побоялся ослушаться Генриха, потому что получил известия от Гардинера, который сообщил, что папа Климент, находясь в Витербо, издал окончательное распоряжение о рассмотрении дела о разводе Генриха. Кампеджи должен был в скором времени доставить этот документ в Лондон²⁶. Внезапно положение кардинала вновь укрепилось, и он решил действовать так, как считал нужным, и назначил кандидата, которого считал более достойным. Пусть он прогневит Генриха, но Бог не осудит его за это.

Своеволие Уолси привело Генриха в ярость. В гневе это был совсем другой человек, не похожий на того влюбленного, который в своих письмах к Анне рисовал сердце с ее инициалами. Этот другой Генрих был способен не колеблясь отправить на казнь Ричарда Эмпсона и Эдмунда Дадли; без долгих рассуждений приговорить к смерти Эдмунда де ля Поля, а затем отправиться на войну с Францией только потому, что считал это целесообразным; обречь герцога Бекингема не просто на смерть, но на жестокое убийство от рук неумелого палача. Письмо к Уолси, написанное им собственноручно 14 июля 1528 года, поражает своей жесткостью, которая кажется еще сильнее из-за того, что она облечена в форму мягкого «наставления» от «любящего монарха, господина и друга». «Не для того, чтобы выразить свое неудовольствие, но единственно для того, чтобы Вы знали: Он желает Вам той пользы, и телесной, и душевной, какую Вы сами себе желаете»²⁷.