По окончании всех приготовлений в четверг 29 мая 1533 года, погожим днем в час пополудни начались празднества на Темзе. Лорд-мэр Лондона Стивен Пикок со своими олдерменами в одеждах алого цвета и с золотыми цепями на груди, сверкающими на солнце, выстроились на холме у церкви Святой Марии неподалеку от водных ворот Биллингсгейт, готовые подняться на борт судна. Все 50 судов городской флотилии сверкали яркими красками, были усыпаны цветами и украшены колокольчиками, знаменами, флагами, дощечками, на которых красовалось название каждого судна, и гербами Генриха и Анны. Среди судов особенно выделялась старинная «Барка холостяка», принимавшая участие в речной феерии, устроенной в честь Елизаветы Йоркской. Тогда она была в центре внимания благодаря гигантскому механическому дракону красного цвета, начиненному порохом, который «изрыгал языки пламени, летевшие в Темзу». Сейчас она появилась вновь, но на этот раз дракон был окружен «жуткими чудищами и дикарями, которые сеяли огонь и издавали устрашающие звуки». Держась на безопасном расстоянии от пороховых взрывов и двигаясь против течения, барка лорд-мэра шла параллельным курсом с судном с музыкантами и еще с одним судном, на борту которого красовался установленный на постаменте геральдический символ в виде золотого пня с растущими из него белыми и алыми розами, увенчанного знаком Анны – белым соколом с «имперской» короной со сходящимися к центру лучами, образующими свод. Этот геральдический элемент имел глубокий символический смысл: в отличие от короны открытого типа – круглого венца – закрытая корона была атрибутом императорской власти и указывала на политическую независимость от власти папы римского, что и хотел доказать Генрих этой коронацией¹⁰.

Подойдя к Гринвичу, суда развернулись и встали на якорь так, чтобы потом можно было отойти от берега в обратном порядке в сопровождении десятков других барок, украшенных с такой же пышностью. Всего в этот день на воду спустили около 320 судов – так много, что река словно ожила, наполнившись яркими красками, громкими звуками и «непрекращающейся игрой менестрелей». Около трех часов пополудни Анна в сияющем наряде из белой с золотом парчи ступила на палубу барки, принадлежавшей теперь ей. Это была ее первая большая официальная церемония. Она наслаждалась тем, что к ней было приковано всеобщее внимание, в ее поведении не было заметно ни малейших признаков волнения, и ни у кого не было сомнений в том, что она прекрасно справляется со своей ролью. На других судах находились дамы из ее свиты и самые видные представители знати и высшего духовенства, среди которых были ее отец и герцог Саффолк. Генрих на отдельной барке старался держаться в тени. По свидетельству Кранмера, он «все время тайно находился на своей барке впереди Анны, на всем пути от Гринвича до Тауэра и от Тауэра до Вестминстера». Однако нигде не было видно Джорджа, брата Анны: вместе с дядей, герцогом Норфолком, и кузеном, сэром Фрэнсисом Брайаном, он отбыл в Кале с новой дипломатической миссией – наблюдать за ходом переговоров с папой римским в Ницце. Джордж будет отсутствовать почти два месяца¹¹.

Обратный путь занял всего полчаса, поскольку теперь барки шли по течению. Когда суда миновали Воппинг и подошли к пристани Тауэра, их приветствовали орудийным салютом. Констебль Тауэра, сэр Уильям Кингстон, получивший строжайшие указания позаботиться о том, чтобы барка Анны могла свободно причалить, помог ей сойти на берег. Навстречу уже спешил Генрих, прибывший заранее, чтобы поприветствовать супругу поцелуем прежде, чем начнется официальная церемония встречи, после которой Анна отправилась в «святая святых», пройдя по новому деревянному мосту через ров в восточной части пристани, который вел в ее личный сад во внутреннем дворе, где она вскоре скрылась из виду¹².

В пятницу состоялось посвящение в рыцари ордена Бани. Церемония, в которой по традиции королева не участвовала, началась после обеда. Восемнадцать избранных, среди которых Фрэнсис Уэстон и Генри Паркер – младший, шурин Джорджа Болейна, были посвящены в рыцари Бани с соблюдением всех старинных ритуалов. Церемония начиналась обрядом омовения, за которым следовало ночное бдение, причастие и посещение мессы, после чего в субботу утром король лично посвятил их в рыцари¹³.

Триумфальное шествие Анны, назначенное на послеполуденное время субботы, было первым со времени встречи Карла и Генриха в 1522 году. Это мероприятие обещало жителям развлечение на весь день¹⁴. На тот случай, если кто-то слишком возбудится, констеблям, одетым в бархат, было поручено охранять порядок с помощью дубинок, а ремесленникам и подмастерьям было приказано не занимать ту сторону недавно вымощенных гравием улиц, на которой расположились олдермены в алых одеждах и представители ливрейных компаний. Мало кто из горожан был разочарован увиденным вопреки язвительному замечанию Шапюи о том, что праздник оказался «чопорным, скудным и неловким, к великому неудовольствию не только простых жителей, но и всех остальных». Впрочем, в подобном тоне он отозвался и о речном параде судов, состоявшемся накануне: «так называемый триумф» ощутили главным образом «те, кто принимал непосредственное участие в событии, а основная масса людей выглядела так уныло, будто они побывали на похоронах»¹⁵.

Процессия покинула Тауэр около пяти часов вечера, как только Пикок убедился, что все готово. Шествие должно было завершиться через три часа в Вестминстер-холле, где Анну ожидал легкий ужин с вином¹⁶. Примечательно, что во главе длинной кавалькады ехали двенадцать представителей Франции, состоявших на службе у Жана де Дентевиля. На каждом из них была ливрея из темно-синего бархата с желто-синими рукавами и плюмажами из белых страусовых перьев на шляпах. В этот знаковый для Англии день Анна была решительно настроена заявить о своих франкофильских пристрастиях. Франциск позаботился о том, чтобы сшитые на заказ ливреи были наилучшего качества, и прислал де Дентевилю 500 золотых экю, чтобы тот расплатился за них¹⁷.

За ними следовали судьи в алых мантиях, которые прибыли с опозданием, но все-таки втиснулись в ряды процессии, заняв место перед новопосвященными рыцарями ордена Бани. Вплотную за ними шествовали представители знати и высшего духовенства, включая Кранмера, за которыми следовали де Дентевиль и венецианский посол Карло Капелли, все в роскошных одеждах. Шапюи, как и следовало ожидать, на церемонии не присутствовал. Далее шла группа советников и менее именитых придворных. В этой процессии была представлена вся элита Англии времен Генриха. Саффолк, которому на этот день были доверены полномочия лорда – Верховного констебля, с большим рвением исполнял эту роль, стараясь держать все под контролем, и, казалось, ощущал себя в своей стихии, невзирая на чувства, которые он испытывал в глубине души. В каком-то смысле ему было легче, чем обычно, – его жена Мария, которая ненавидела Анну сильнее, чем он сам, и под давлением которой ему приходилось избегать контактов с Анной, была смертельно больна. Она умрет менее чем через месяц, так и не увидевшись в последний раз с братом, несмотря на ее мольбы о свидании с ним.

Наконец перед лондонцами предстала та самая женщина, которую всем так не терпелось лицезреть воочию. Открытый паланкин с удобным мягким сиденьем был покрыт белой с золотом парчой, а сбруя на мулах, которые несли на своих спинах носилки, была украшена белым дамастом. Несмотря на решение Анны одеться по французской моде, ее наряд и весь антураж в этот день по большей части отвечали требованиям, описанным в «Коронационной книге». Ее темно-каштановые волосы были по-девичьи распущены и свободной волной струились по спине из-под золотистого койфа. Как предписывал протокол, она ехала под балдахином из золотой парчи, который несли над ее головой четыре барона Пяти портов[92], держа его на четырех золотых шестах, украшенных серебряными колокольчиками¹⁸.