Предоставив городу небольшую армию королевских плотников, художников и музыкантов и заручившись поддержкой ганзейских купцов, Норфолк и Кромвель смогли организовать обширную зрелищную программу, объединявшую шесть театрализованных представлений и живых картин¹⁹. Для написания сценариев Пикок привлек двух известных литераторов – поэта Джона Леланда и драматурга Николаса Юдолла. Перед ними была поставлена задача: сохраняя традиции, привнести свежий элемент – впервые в коронационной церемонии Тюдоров были использованы классические мотивы итальянского и французского Ренессанса, с помощью которых создавался новый образ королевы, отвечавший личным вкусам Анны²⁰.

Не во всех представлениях авторы смогли полностью воплотить свои замыслы, навеянные классическими темами,– времени хватило только на три. Что касается остальных, то они по большей части представляли собой заметно переработанные традиционные сюжеты, для которых декорации и костюмы уже были готовы. В первом представлении, разыгранном неподалеку от рынка Лиденхолл, было задействовано механическое устройство наподобие того, что использовалось в торжествах по случаю коронации королевы Клод. Центральный образ этой мистерии, разыгранной актерами,– святая Анна, мать Девы Марии. Святая Анна изображалась сидящей в замке с потолком в виде небесного свода в окружении детей и внуков и вселяла уверенность в том, что, следуя примеру своей покровительницы, королева Анна продолжит род и станет проводником истинной христианской веры. Когда паланкин Анны поравнялся с театральными подмостками, была разыграна сцена, в которой бутафорская фигурка белого сокола, скользнув по проволоке с небес, опустилась на символический пень, «из которого, причудливо переплетаясь, произрастало множество алых и белых роз». Затем по другой проволоке с небес спустился заводной ангел с короной в руках и увенчал ею голову сокола²¹.

У ворот собора Святого Павла актрисы-хористки, изображавшие трех святых дев и «одетые в богатые одежды», сидели у подножия «прекрасного круглого трона», держа в руках «таблички» (или плакетки), на одной из которых были изображены ангелы, поддерживающие закрытую императорскую корону, и надпись «Приди, возлюбленная, и будешь коронована» (лат. Veni amica coronaberis). Эта строка была заимствована из старинной мистерии «Коронация Девы Марии», которая ежегодно разыгрывалась перед жителями Лондона наряду с другими литургическими драмами, посвященными празднику Тела Христова. Новизна заключалась в том, что Леланд и Юдолл, основательно переработав сюжет литургической драмы XV века, провели параллель между Анной и греческой богиней Астреей – «Девой справедливости», с которой связан образ Девы Марии, принятый в Мариологии[93]. Возвращение Астреи на землю, как это было предсказано в четвертой эклоге Вергилия и в «Метаморфозах» Овидия, символизировало скорое рождение ребенка, которому суждено было стать провозвестником нового золотого века²².

Три новые постановки на основе классических сюжетов могли бы внести разнообразие в увеселительную программу, однако в конечном счете они мало отличались от традиционных. Первая, наиболее эффектная, в организации которой участвовали ганзейские купцы, была разыграна на углу улицы Грейсчерч-стрит и представляла собой сцену на горе Парнас с источником Геликон в центре. Из источника, который, в сущности, представлял собой фонтан из белого мрамора, с полудня до сумерек лилось вино. Горожане, к своему великому удовольствию, могли угощаться им бесплатно. По обеим сторонам сцены были возведены высокие колонны, увенчанные гербами и имперской короной. Аполлон с лирой в руках восседал на вершине горы в беседке, увитой зеленью, а над ним возвышалась фигурка белого сокола²³. Вокруг Аполлона девять муз играли сладкозвучную музыку и декламировали стихи, написанные золотыми буквами, во славу новой королевы. Лейтмотив был все тот же – воспевание Анны как будущей матери наследника. Тот факт, что она уже была на шестом месяце беременности, мог служить надежной гарантией уверенности граждан в будущем страны, при условии, конечно, что она родит сына. В обращении каждой из муз к Анне прояснялся смысл их напутственных стихов²⁴. По словам Эдварда Холла, художественное оформление этой постановки было «дорогостоящей» затеей и выполнялось по эскизам немецкого живописца Ганса Гольбейна, уже приобретшего известность благодаря портретам ганзейских купцов²⁵.

Другие сценические действа, также вдохновленные классическими сюжетами, были представлены в квартале Корнхилл и в западной части района Чипсайд. В одном из них Леланд и Юдолл обратились к образам дочерей Зевса – Аглае (воплощавшей красоту), Талии (символизировавшей изобилие) и Эвфросине (олицетворявшей веселье). Почитавшиеся в древнегреческой мифологии как «три хариты», на этот раз они исполняли роли «Радостного ликования», «Непоколебимого благородства» и «Непреходящего процветания». Сидя на позолоченном троне за фонтаном, который символизировал «источник благодати» и был наполнен вином, они клялись наделить Анну теми качествами и талантами, которыми обладали сами²⁶.

В Чипсайде взору Анны предстала живая картина, которая, по словам Холла, была «наполнена музыкой и пением» и раскрывала тему «Суда Париса», первого в истории конкурса красоты. По сценарию, который написал Юдолл, Парис по приказу Юпитера должен разрешить спор трех богинь: Юноны, Минервы и Венеры, каждая из которых желает называться самой прекрасной. Стараясь быть честным, Парис приходит к выводу, что Венера – самая достойная из них и заслуживает получить приз – золотое яблоко, однако здесь сюжет принимает неожиданный оборот: Парис внезапно видит Анну и, обращаясь к ней, говорит, что она, как и другие, отличается «несравненным умом, богатством и красотой», но к тому же обладает «бесценным достоинством», которое состоит в ее плодовитости²⁷. Посему ей уготована поистине великая награда, о чем говорят слова рассказчика-ребенка:

Когда процессия покинула лондонский Сити, ее участников ожидала заключительная постановка, одна из тех, в которых воспроизводились традиционные сюжеты живых картин. У городского фонтана на улице Флит-стрит актерская труппа разыграла преставление по сценарию, который впервые был использован в 1337 году во время коронации Ричарда II. Мастера-каменщики превратили площадку в небесный замок с четырьмя башенками. В каждой из башен находился актер, который изображал одну из четырех главных добродетелей (благоразумие, справедливость, мужество и умеренность). Эта картина имела символическое значение: с такой королевой, как Анна, Лондон – и, разумеется, вся Англия – уподобятся Новому Иерусалиму или раю небесному на земле²⁸.

Когда жители Лондона начали расходиться по домам, им было о чем поговорить. Не все прошло так, как было задумано. Кто-то из зрителей не смог удержаться от смеха при виде украшений в виде вензелей с начальными буквами имен Генриха и Анны (англ. HA) и в насмешку выкрикивал «ха-ха!» вслед проезжавшей Анне. Другие отказывались кричать «Боже, храни королеву!» и снимать головные уборы в знак приветствия, на что шутиха Анны резко заметила: «Должно быть, они стесняются обнажать свои плешивые головы». Причиной непопулярности Анны были ее франкофильские настроения, кроме того, многие поддерживали Екатерину. Известно, что толпа забросала проклятиями Жана де Дентевиля и его французскую свиту в ливреях, ехавших во главе процессии. Их встречали такими криками, как «проклятое отродье» и «французская собака»²⁹.

На следующее утро, в День Святой Троицы, незадолго до того, как часы пробили семь, Пикок и его помощники покинули Сити и на барке отправились к узкому причалу у Вестминстерской лестницы. Впереди их ждал еще один насыщенный день. Между восемью и девятью часами утра Анна торжественно появилась в Вестминстерском дворце и заняла почетное место на мраморном троне в главном зале, ожидая, когда закончатся последние приготовления к ее шествию в Вестминстерское аббатство³⁰. В пурпурной коронационной мантии, в позолоченном койфе и венце, украшенном драгоценными камнями, она казалась неземным видением. Никогда прежде она так не наслаждалась жизнью.