— Я не буду приносить извинений за поступок моего сына, ты их всё равно не примешь, — сказал Левашов, присаживаясь на стул. — Я прибыл для другого — сказать, что ни я, ни кто-либо ещё из нашего рода не имеет отношения к тому, что произошло вчера у тебя на приёме. За этим взрывом стоим не мы.

— Ты прав, — ответил Зотов и тоже присел. — Извинения мне не нужны, и я их не приму. И я допускаю, что взрыв не твоих рук дело. Но вот чьих? Есть какие-нибудь мысли на этот счёт? Не просто так же ты пришёл.

— Никаких конкретных мыслей. Это может быть кто угодно. Как наши враги, задумавшие нас подставить, так и ваши, решившие нанести удар, будучи уверенными, что подозрения падут на нас. Это, вообще, может быть кто угодно. Не исключено, что под прикрытием нашей вражды кто-то хотел уничтожить одного из твоих гостей.

— Я тоже думал о таком варианте, — сказал князь. — Но это маловероятно. Убить сильного одарённого ненаправленным взрывом просто невозможно. А в случае ранений, даже очень серьёзных, лекари восстановят пострадавшего без особых проблем. Тем более что при ранении некоторых моих гостей самые сильные лекари прибыли бы в течение буквально нескольких минут. Мне кажется, акция носила больше провокационный или устрашающий характер.

— Возможно, и так, — согласился Левашов. — Не мне судить об этом. Я пришёл лишь официально заявить, что это не мы организовали вчерашний взрыв. И я хочу заверить тебя, что со стороны нашего рода не предпринимаются и не будут предприниматься никакие шаги по усугублению ситуации и обострению конфликта. Я понимаю, что вряд ли наши семьи уже когда-либо восстановят отношения, но натянутые отношения — это одно, а война — совсем другое. Нам не нужна война, как, надеюсь, она не нужна и вам. И уж тем более я не такой сумасшедший, чтобы устраивать теракт на приёме, где присутствовало столько важных персон.

— Я услышал твои объяснения, Семён Григорьевич, — сказал Зотов. — И принял их. Мне тоже кажется, что не в твоих интересах вовлекать в наш конфликт столько влиятельных людей, попыткой их взорвать. Мне не нравится сложившаяся ситуация между нашими родами, но это наша ситуация, и она касается только нас. И только нам её разгребать.

— И я предпочёл бы не выносить наш конфликт за пределы наших родов. Но меня не отпускает мысль, что кто-то хочет сделать нас пешками в большой и непонятной игре. И мне это очень не нравится.

— Пешками, говоришь? — переспросил Фёдор Сергеевич и призадумался. — Не хотелось бы пешками. Но раз уж зашёл разговор на эту тему, хоть мне и неприятно это всё обсуждать, я спрошу: твой сын сам всё придумал или его кто надоумил?

Левашов тяжело вздохнул, ему было неприятно и стыдно говорить о некрасивом поступке сына, но он ответил:

— Говорит, что сам. Но теперь я думаю ещё раз с ним побеседовать. Более серьёзно.

— Уж побеседуй, Семён Григорьевич, будь любезен. Дело непростое.

— Обязательно. Сегодня же! — ответил Левашов, встал из-за стола и добавил: — На этом, Фёдор Сергеевич, я позволю себе откланяться.

Зотов тоже встал и кивком головы показал, что не имеет ничего против того, чтобы завершить разговор.

Левашов дошёл до входной двери, но перед самым порогом обернулся и сказал:

— Олег наказан, он наказан очень серьёзно.

Граф вышел, а князь смотрел на закрывшуюся дверь и пытался понять, какая доля правды была в словах ушедшего. В том, что Левашов не рискнул бы устраивать теракт на приёме с участием министра внутренних дел и главы столичного КФБ, Фёдор Сергеевич не сомневался. Вероятность, что высокопоставленные силовики раскопают, кто поставил под угрозу их жизни, была велика, поэтому только самоубийца мог организовать такой взрыв. Или тот, кому не страшны ни Мещерский, ни Милютин.

Ещё можно было рассмотреть версию, что всё-таки взрыв организовал Левашов, не зная, какие гости будут на приёме, а когда всё случилось, граф бросился строить из себя невиновного, чтобы отвести подозрения. Но с другой стороны, не настолько глуп Левашов, чтобы не уточнить список гостей. Если бы на встрече с ним присутствовал менталист, он смог бы определить, насколько правдивы слова Левашова, но встреча была запрошена с глазу на глаз.

Фёдор Сергеевич подошёл к бару, открыл его, достал бутылку коньяка и бокал. Наполнил бокал примерно на четверть и тут же его осушил. Очень быстро, практически залпом. Ощущение послевкусия дорогого напитка позволило на несколько секунд отвлечься, но почти сразу же тревожные мысли вновь овладели головой князя.

Зотов в памяти прокрутил весь разговор с Левашовым. Что ни говори, но логика в словах графа была — подвергать риску министра внутренних дел и главу столичного КФБ было бы для него однозначно перебором. Левашов, конечно, мог чудить, но не до такой степени. Но кто тогда устроил этот взрыв? И главное — с какой целью? Это всё же была попытка кого-то ликвидировать? Или напугать? А может, дестабилизировать обстановку? Ответа на эти вопросы у Зотова не было. И ещё из головы Фёдора Сергеевича никак не выходили слова графа о большой игре и пешках.

Но думай не думай, а факт оставался фактом — на родовое гнездо Зотовых было совершено дерзкое нападение. Кто бы за этим ни стоял, врага нужно было найти и уничтожить.

Князь налил себе ещё коньяка, выпил и вновь погрузился в тревожные мысли. А если Левашовы действительно лишь инструмент в чьих-то руках? Неужели у Фёдора Сергеевича появился сильный и таинственный враг?

Зотов прокручивал в голове события последних дней — сначала попытка обесчестить наследницу рода, затем организация взрыва в поместье. И оба раза чудом удалось избежать трагедии. И оба раза благодаря шестнадцатилетнему мальчишке, о котором ничего не было известно — кто он, из какого рода. Всё это выглядело так, будто кто-то очень хотел, чтобы этот парень вошёл в доверие к Зотовым.

«Надо будет внимательнее приглядеться к этому Роману и по возможности узнать, кто он и откуда, — подумал Зотов, наливая себе ещё пятьдесят граммов коньяка. — Как-то это всё слишком подозрительно».

Мы с Милой по полной программе воспользовались отсутствием Глеба. Небольшая размолвка лишь подогрела наши чувства, поэтому примирение вышло ярким. Мирились мы с обеда и почти до середины ночи, отлучившись разок в кафе на ужин.

Утром не выспавшиеся, но довольные еле успели к завтраку. Быстро проглотив гречневую кашу с молоком, сосиску, оладьи и кофе, побежали в учебный корпус.

Занять свои места успели прямо перед звонком. А почти сразу за нами в аудиторию вошёл помощник ректора Пётр. Меня это сразу насторожило, и, как оказалось, не зря. Пётр подошёл прямиком ко мне и сказал:

— Андреев, вместо третьей пары зайди к ректору. Преподаватель предупреждён.

Я чуть было не спросил, зачем, но вовремя осознал, что ответа на этот вопрос не получу, поэтому просто подтвердил, что буду у ректора в назначенное время.

После второй пары я направился в главный корпус. В кабинете ректора, помимо самой Милютиной, находились её супруг и Глебов. Увидев их, я понял, что разговор будет долгим и непростым.

— Здравствуй, Роман! Присаживайся! — сказала Анна Алексеевна.

Я поздоровался с присутствующими, сел на стул, а ректор продолжила:

— Иван Иванович и Родион Степанович хотят задать тебе несколько вопросов. Так как тебе ещё нет восемнадцати, разговор должен состояться в присутствии попечителя или наставника, если речь идёт об одарённых. Я, как руководитель учебного заведения и лицо, присутствовавшее при активации твоего Дара, формально считаюсь твоим наставником и могу придать легитимность вашему разговору. Также я должна предупредить, что ты имеешь право отказаться от этой беседы или же прекратить её в любой момент.

Ректор опять обращалась ко мне на ты, возможно, мне надо было воспринимать это, как напоминание, что я обещал ей по возможности не закрываться.

— Анна Алексеевна! — улыбнувшись, сказал Милютин. — Ну, право слово, не стоит так уж официально всё представлять. Это ведь не допрос. Мы с Родионом Степановичем, как Вы верно заметили, лишь зададим несколько вопросов. Возможно, попросим рассмотреть несколько фотографий. Не более того.