— Ты кто? — спросил я на персидском языке.

Кочевник не понял меня.

Я повторил вопрос на скифском.

— Мавак, — ответил пленник.

Я задал следующий вопрос:

— Ты скиф?

— Дах, — ответил Мавах.

Я посмотрел на Скилура, чтобы объяснил, кто такие дахи, говорящие на скифском языке со странным акцентом.

— Они живут восточнее нас, далеко, — ответил юноша.

— Тоже скифы? — поинтересовался я.

— Наверное, не знаю, — ответил Скилур.

Видимо, это массагеты, как их называют греки, или саки по персидской версии — родственники скифов, перемешавшиеся с центральноазиатскими народами.

— Далеко отсюда ваша армия? — спросил я пленного.

— Выехали утром, — ответил Мавах.

Значит, километров двадцать.

— Много воинов? — продолжил я допрос.

— Очень много, — ответил кочевник, скривив губы в улыбке, представив, наверное, как отомстят за него.

— Это хорошо, — сказал я. — Больше захватим добычи.

Мой спокойный, уверенный тон поразил Маваха. Он смотрел в глаза, когда я произносил эти слова, пытаясь разглядеть мой страх, спрятанный за бравадой, но не увидел.

— Твои уцелевшие воины отдадут за тебя пять лошадей? — спросил я.

Они, отскакав на пару километров, наблюдали оттуда, как бессы сгоняют в деревню трофейных лошадей и снимают с убитых врагов все ценное.

— Да, — уверенно ответил Мавах.

— Скилур, скачи к ним, предложи обмен пленника на пять лошадей, — приказал я. — Остальных им хватит, чтобы добраться до своего лагеря.

За приведенного «языка» мне бы вряд ли что дали, а хороший боевой жеребец, не говоря уже о пяти, стоит в несколько раз дороже неквалифицированного раба, годного только в гребцы на галеру. Так что мы с Мавахом присели в тени дома на что-то типа лавки — обтесанное сверху бревно, положенное на два камня — и выпили вина, разбавленного водой, которое я вожу в бурдюке, притороченном к седлу.

— Ты — скиф? — первым делом спросил он.

— Нет, но жил рядом с ними. У нас много совместных браков, — ответил я.

— Да, ты не похож не скифа, — сделал он вывод.

— Ты тоже, — пошутил я, потому что именно такими будет изображать скифов один русский поэт.

— Я — дах, — гордо произнес кочевник.

— Во время сражения держись сзади, возле лагеря, чтобы захватить что-нибудь, когда ваша армия побежит, — посоветовал я.

— Нас больше, мы победим! — уверенно произнес он.

— Вас и сегодня было больше, а добычу собирают мои воины, — возразил я.

— Вы напали из засады, — попытался оправдаться Мавах.

— Плохому наезднику яйца мешают, — поделился я понятным ему вариантом русской поговорки.

Скилур вернулся быстро. Пять лошадей — не цена за вызволение соратника, тем более, командира. Мы произвели обмен в километре от деревни, навьючили и этих лошадей трофеями, после чего отправились в свой лагерь. День прошел не зря.

Четвертые сутки мы стоим в укрепленном лагере, сооруженном километрах в двадцати пяти от врага. Это, конечно, не лагерь римского легиона, но обнесен со всех сторон рвом и валом и кое-где укреплен частоколом. Александр Македонский лично смотался на разведку и полюбовался армией персов. Врагов раз в пять больше, чем нас. На этот раз у царя не хватило прыти ломануться в бой с разбега или хватило ума не делать это. Даже с Парменионом посоветовался, чего не делал со сражения возле Иссы. Четыре дня мы готовились к бою. Точильные камни были самым востребованным предметом. По лагерю сперва шел тихий ропот струсивших. Наверное, я был единственным, кто не сомневался в победе. Поэтому запустил встречную тему для разговоров — требование отдать всю добычу тому, кто ее захватит, никаких отчислений царю. Ее быстро подхватили, потому что не было уверенности в победе. Царь понял это и обрадовал подданных: мол, речи не мальчиков, а мужей, собравшихся победить, так что вся добыча ваша, а мне только победа!

Я лежу одетый в своем шатре на походной кровати. Рядом на низком складном стульчике сидит Аня, шьет при свете лучины. Бронзовая игла протыкает алую ткань, превращая ее в рубашку для сына. Глаза у жены слипаются, время от времени замирает, заснув, а потом вздрагивает и продолжает шить. Она — «жаворонок», с заходом солнца превращается в сомнамбулу, но, хотя еще и на сносях, вот-вот должна родить, отказывается ложиться, хочет проводить мужа в бой. Как будто Скилур без ее помощи не наденет на меня доспехи. Нас предупредили, что ночью выступим. Поскольку часов ни у кого нет, время выхода не уточнили за ненадобностью.

Аня уже привыкла к роли жены командира, перестала реагировать на лесть моих подчиненных, но по-детски радуется каждому их подарку. Бессы это знают и постоянно что-либо дарят, особенно, когда нужно походатайствовать о чем- или ком-нибудь. Обычно просят включить в илу родственника на освободившееся место. Много бессов служит в других отрядах наемниками, но мечтают перейти в мой. И не только потому, что здесь все свои. Скифская ила считается самой богатой после царской, с которой Александр Македонский делится добычей, отобранной у других воинов.

Звук трубы выхватывает меня из полудремы. И Аню тоже. Она откладывает шитье, встает, чтобы подать мне «боевую» рубашку — что-то типа тонкой фуфайки из двух слоев простроченной шелковой ткани, заполненной хлопком, особенно толстым слоем на плечах. Эта рубашка выполняет сразу несколько полезных функций: предохраняет от стрел и жары, смягчает удары, хорошо впитывает пот, не дает панцирю натирать тело. Затем надеваю изготовленные по такой же технологии штаны длиной чуть ниже колена. Голенища заправляю в сапоги из толстой телячьей кожи с нашитыми сверху металлическими пластинами. Панцирь с «юбкой», наручи и поножи помогает надеть Скилур. Сам скиф уже в полном боевом облачении, таком же, как у меня, только более дешевом. Уверен, что юноша не снимал его с вечера. Это будет первое большое сражение, в котором Скилур поучаствует, как воин.

Мы выходим из шатра к своим жеребцам, у которых к мордам подвязаны торбы с ячменем. Впрочем, зерна, наверное, уже не осталось, разве что по несколько зерен. В лагере столько лошадей, что пасти их приходилось за много километров отсюда. Или кормить зерном, что Скифская ила могла себе позволить. Почти все бессы уже сидят на лошадях, дожидаясь меня. В свете нескольких факелов, которые держат наши рабы, кажется, что это грозные воины апокалипсиса. Возможно, что для персидской армии мы и являемся таковыми.

Легко переместив в седло свое молодое тело, я командую:

— Поехали!

Скифская ила первой выезжает из лагеря через восточные ворота. Все уже привыкли, что мы впереди, в дозоре. Аня вместе с Делми, Дауной и женами и рабами других бессов провожают нас до ворот. Семьи, рабы и большая часть обоза останутся в лагере, что говорит о том, что полной уверенности в победе нет даже у царя Александра, несмотря на все предсказания. Останутся в лагере и больные. Я заметил, что во все времена во всех армиях есть отдельные личности, которые умудряются заболеть перед главным сражением или другим опасным мероприятием. Не симулянты, которых вычисляют быстро и наказывают жестоко, а реально заболевают или ломают конечности. Эдакий оригинальный вариант везения.

Молодая луна светит слабенько. Дорога еле различима, угадывается благодаря поросшим максвисом склонам холмов, между которыми петляет. Днем припекало, хоть и несильно, а сейчас приятная прохлада, даже несмотря на то, что ветра нет совсем. Редкие крики ночных птиц добавляются к глухому стуку неподкованных копыт. До подков пока не додумались. Может, потому, что железо очень дорого. Защищают только у лошади, захромавшей из-за того, что копыта стерлись, натягивая на них чехол из кожи, сплетённого тростника, толстой ткани или намазывая толстым слоем смолы, битума.

Я пытаюсь понять, какого черта мы поперлись на ночь глядя?! Разумного ответа у меня нет. Чтобы внезапно напасть? Но такая большая армия в принципе не может напасть внезапно. Персы будут знать о нашем приближении, как минимум, за час и приготовятся к бою. К тому же, наша пехота сильно устанет, отшагав пять-шесть часов в доспехах и с оружием. Мне кажется, у македонского царя бессонница на нервной почве, вот он и придумал, как скоротать время до рассвета.