Две недели мы стояли без дела. Александр Македонский предложил персам выкуп за тела погибших воинов, но те ответили знаменитой фразой спартанцев: «Приди и возьми». По слухам перевал защищают тысяч сорок, так что прийти и взять будет сложно даже отважной македонской армии. Поняв это, начали пока безуспешно искать обходные пути. Царь Всего посылал разведчиков в разные стороны. Наверное, кто-то из уксиев знал обходные тропы, но теперь они из принципа не помогут македонцам, так жестоко обманувшим их. К тому же, на горцев наложили ежегодную тяжелую дань в размере сто лошадей, пятьсот ослов и тридцать тысяч баранов. Поэтому уксии не соглашались, несмотря на то, что Александр Македонский пообещал тому, кто проведет его войско, фантастическую по местным меркам сумму — талант золотых персидских монет, то есть три тысячи дариков.

Мысль получить немного золотишка не давала мне покоя. Эти деньги не помешают, когда уволюсь из армии. По-хорошему меня сейчас не отпустят, а по-плохому не хотелось. Слишком долог и опасен обратный путь, чтобы еще и от македонских гарнизонов прятаться. Среди наемников ходили слухи, что после захвата персидской столицы все, кто пожелает, будут отпущены домой. Так что, кроме золота, подстегивала мысль, что чем скорее доберемся до Персеполя, тем раньше стану свободным человеком. Поэтому с небольшим отрядом я дважды наведался к Персидским Воротам, понаблюдал за персами, которые держали там оборону. На северном склоне, судя по доспехам и оружия, явно засели персы, а вот на южном, скорее всего, уксии. Горцы считаются отличными лучниками. У них составные луки среднего размера. Не такие мощные, как мой, но метров со ста — а больше при нападении из засады и не надо — пробивают любой современный доспех. Какой бы большой и сильной ни была твоя армия, получить стрелу из засады мог любой знатный воин, что и заставляло персов платить дань уксиям. Они не додумались до метода, примененного Александром Македонским, а позже повторенного генералом Ермоловым. У горцев очень сильны родственные связи, и никакой воин не будет подставлять свою родню. Рискнуть и погибнуть самому — это его право, за что ему честь и память, а послужить причиной гибели своего рода — это совсем другое. На этой особенности менталитета горцев и решил я сыграть.

С десятью молодыми крепкими бессами я еще засветло прибыл к началу перевала Персидские Ворота. Якобы для обычной проверки. Повертелись там немного на виду у врага, полюбовались сооруженной ими стеной, точнее, высоким валом из больших камней, а потом поехали к своим. Как только дорога повернула и нас не стало видно, спешились и расположились на отдых. Горная складка прикрывала нас от холодного, пронизывающего. зимнего ветрюгана, который несся, подвывая, по ущелью. Хорошо, что хоть без снега, как предыдущие два дня. Мы закутались в привезенные с собой одеяла, но все равно быстро замерзли. То один, то другой бесс вставал и разминался, чтобы согреться. Я тоже пару раз помахал руками и попрыгал на месте, разгоняя кровь.

Ждали до темноты, после чего два бесса остались приглядывать за лошадьми, а остальные пошли вместе со мной к вражескому лагерю на южном склоне. Двигались против ветра, который пронизывал три слоя одежды, из которых два были из кожи. У меня сразу потекли слезы и сопли, из-за чего часто спотыкался, сталкивал камешки, которые, шумя, скатывались вниз. Надеюсь, что ветер заглушает эти звуки. Еще больше надеюсь, что уксии не выставили на ночь дозоры. Во-первых, македонцы не беспокоили их по ночам; во-вторых, только чересчур бдительный подумает, что кто-то отважится напасть на них ночью да в такую сволочную погоду; в-третьих, даже если среди них и найдется такой, вряд ли его послушают, потому что, как это заведено у горцев всего мира, с дисциплиной у них не очень, каждый сам себе князь и командир.

Убежище одного из отрядов уксиев мы обнаружили почти у гребня. Это была впадина в склоне, полупещера, к которой пристроили из камней две загнутых стенки и сделали навес из бычьих шкур. Еще одна шкура закрывала вход. Внутри, видимо, перед сном разводили костер, потому что там было тепло и воняло не только немытыми телами и давно не стиранной одеждой, но и дымом. Спало в убежище, застеленном овчинами, девятнадцать человек, прижавшихся друг к другу и накрытых другими овчинами. Внутрь зашли два самых сноровистых бесса и принялись за работу. Они тоже горцы и привычны резать глотки баранам, в том числе и двуногим. Все проходило тихо. Наверное, были какие-то звуки, но снаружи их заглушал воющий ветер. Закончив, позвали помощников. Дальше всё пошло шумно. Три уксия, которых брали живыми, попытались сопротивляться, за что им намяли бока и не только. Всех троих в бессознательном состоянии, со связанными руками и заткнутыми кляпами ртами вынесли из убежища и на свежем воздухе привели в чувство, поставили на ноги, надели на шеи петли, чтобы не вздумали шалить, и повели вниз по склону. Пятеро бессов собрали в логове добычу. На пленных мы заработаем в разы больше, но отказаться от трофеев бессы не могли в принципе. Ценных металлических доспехов не нашли, потому что уксии, как и многие лучники, предпочитают легкие кожаные. Забрали кинжалы и все луки, которые не то, чтобы очень ценились, но маркитанты покупали их хорошо.

Таких убежищ на южном склоне должно быть много, причем рядом с тем, в которые мы наведались, но там нас не услышали, тревогу не подняли, а мы к ним наведываться не собирались. У меня не было цели расчистить перевал во благо Царя Всего и всего его войска. Вряд ли он за это отстегнул бы нам талант золотых монет. У него есть доблестные и хорошо награждаемые гетайры, вот пусть они и выполняют грязную и опасную работу. Если, конечно, умеют делать это. В чем я сильно сомневаюсь.

Я так промерз во время ночной вылазки, что проснулся к полудню, хотя обычно вставал с курами. В шатре вовсю чадила бронзовая жаровня на четырех ножках в виде птичьих лап. В дальнем углу на овчинах, постеленных в два слоя, возились дети, Алексей и Европа. Точнее, возится только сын, а дочь, которой три месяца с небольшим, радостно угукает, завернутая в пеленку. Имя выбрал ей вопреки месту, где родилась. В шатер зашла Аня, впустила волну свежего холодного воздуха и быстро задернула за собой полог.

Заметив, что я проснулся, сказала:

— Как раз к обеду проснулся. Сейчас теплую воду подам, умоешься.

Я продолжаю лежать в складной походной кровати, за пределами которой начинаются заботы и хлопоты. Наверное, устал от походной жизни. И не я один. Вижу, что Ане тоже надоело жить в шатре и постоянно переезжать, но помалкивает, как и положено жене в нынешнюю эпоху. Эмансипация — путь в никуда — пока не поразила умы человечества. Пусть образ жизни Аня ведет не совсем привычный, но, как женщина, она реализовала себя. У нее есть муж, достаточно богатый и статусный, не пьяница и не колотит ее почем зря, есть двое детей разного пола, есть какой-никакой дом. Женщине много чего еще надо, чтобы достойно встретить старость, но я рассказал Ане сказку о золотой рыбке, поэтому довольствуется тем, что имеет.

— Как погода? — спросил я, сделав над собой усилие и выбравшись из состояния «в кровати».

— Ветер утих, светит солнце, — ответила она, ставя на жаровню бронзовый таз с водой.

Я быстро умываюсь, чищу зубы толченым мелом, используя вместо щетки влажную тряпочку. Процедура эта в диковинку даже образованным грекам. За зубами пока что не следят, разве что зубные камни иногда сковыривают швейной иглой или вовсе гвоздем. При этом зубы у многих ни к чёрту, несмотря на отсутствие сахара, как продукта. На обед у меня вареная баранина с пшенной кашей. По нынешним меркам рацион довольно сытный и обильный, потому что подвоз продуктов скверный, а грабить новых подданных Царя Всего запрещено. Запиваю местным вином, слишком сладким, несмотря на то, что разбавлено водой один к двум. Наверное, мед в него добавляют.