У алазонов торговля в основном была меновая, деньги котировались, как весовой металл. Я выставляю расписную амфору или бронзовый котел и говорю, что хочу за нее столько-то криц или мехов. Покупатель предлагает свой вариант обмена. Торгуются мало и неохотно. Представляю, как это бесит греков, для которых сам процесс торга более важен, чем навар. Я выменял у алазонов по несколько тонн криц, проса и чечевицы, а также выделанные шкуры и немного мехов, не самых лучших, потому что до меня здесь побывали греческие купцы, выгребли всё самое ценное. Пшеницу и ячмень брать не стал. В Херсонесе своего зерна хватает.

В самом начале обратного пути несколько раз подсаживались на мель, потому что из-за жары упал уровень воды. Слезали сами с помощью лодки-буксира и мощных гребков веслами. В Ольвии остановились на несколько дней, подождали прихода скифов с купленными и заказанными лошадьми и шкурами.

Однорукий скиф не подвел. Дополнительные две кобылы-трехлетки оказались под стать первым двум. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что товар великолепный. Расплатился с ним вином в амфорах. Примерно за половину шкур тоже отдал вино, а за остальные заплатил херсонесскими серебряными драхмами с изображением Девы на реверсе. Эти монеты более привычны для скифов, к афинским и македонским относятся с недоверием.

Вместе с товаром на рынок прибыли несколько скифских девиц. Я не сразу догнал, зачем они приперлись, пока не заметил, что Скилура постоянно приглашают то в один шатер, то в другой. У скифов девки — такой же товар, как кобылы. Чем скорее продашь, тем меньше на нее расходов и возни с ней. Правда, ценятся ниже четвероногих. Красивая невеста тянет на одну-две мины серебром. Некрасивую могут отдать за горсть медяков. Скилуру приглянулась девица из среднего ценового диапазона.

— Сколько хотят за нее? — спросил я юношу, который, смущаясь, сообщил мне, что однорукий продавец предлагает ему в жены свою дочь Аргу.

— Пятьдесят драхм и амфору вина, — ответил он.

По ценам Ольвии получалось сто двадцать драхм. Само собой, вино было не хиосское, хотя и обходилось скифам по афинской цене последнего. Скифы плохо разбираются в вине, пьют любое, лишь бы вставляло, поэтому греки добавляют в него всякую гадость, от которой кочевники быстро дуреют. Я сразу вспомнил, как в двадцатом веке гнали самогон из карбидной браги и на курином помете. Этот напиток вставлял так, что даже белая горячка шарахалась от него.

Арге было лет тринадцать-четырнадцать. Блондинка с голубыми глазами, не красавица, но симпатичная, особенно когда улыбается. Может быть, поэтому все время улыбалась. По моему требованию она с неохотой помылась в бане, потому что кочевники не любят водные процедуры, и сменила свою кожаную рубаху на льняную и полусапожки на сандалии. Пока что воспринимает это, как издержки своего нового и более высокого социального статуса. Уверен, что скоро привыкнет и уже не сможет жить по-старому.

Кстати, бани у греков имеют форму небольшой полусферы с закрываемым дымоходом вверху. В центре помещения располагается открытый очаг, обложенный крупными камнями. По одну сторону от него находятся полки, а по другую — маленький бассейн с холодной водой. На время протопки дымоход открывают. Когда камни нагреются, заканчивают топить, закрывают дымоход, плещут на них воду и ложатся на полки. Распарившись, окунаются в бассейн. Вместо мыла используют оливковое масло. Намазав тело, удаляют масло вместе с грязью специальными деревянными или костяными скребками. Видимо, эта процедура не только гигиеническая, но и оздоровительная, потому что почти у всех греков чистая кожа. Называются бани лаконикумами. Судя по названию, были изобретены в Спарте (Лаконике).

Возле мыса Тарханкут нас немного покачало. Как по мне, нормальная рабочая погода, а вот молодожены слегли, укачавшись. Впрочем, они и так почти не выбирались из постели, постигая радости обладания друг другом. Что ни говори, а есть морские народы и есть сухопутные. Из кочевников редко получаются моряки. Видимо, у них вестибулярный аппарат настроен на другой вид качки — на лошадиной спине или на бабе.

Главное преимущество судовладельца — хочу, плыву, зарабатываю деньги, не хочу, сижу на берегу, занимаюсь другими делами. Никто тебе не указ, кроме собственного кошелька. С деньгами у меня пока что проблем нет, так что могу не напрягаться. Оставив судно на рейде, чтобы не платить портовые сборы, я занялся хозяйственными делами. Сперва купил два клера, расположенных рядом. Они были одинаковой длины, но разной ширины. Первый площадью пятьдесят плетров (около пяти гектаров), а второй — тридцать пять плетров (три с половиной гектара). Больший был, так сказать, многоцелевым — разбит на участки, ограниченные стенками из камня и с проходящей посередине канавой, на каждом из которых выращивали какую-то одну культуру, начиная от пшеницы, которую уже скосили, и заканчивая виноградом, еще не созревшим. На этом клере в углу справа от ворот находилось небольшое двухэтажное строение, сложенное из известковых блоков, что-то типа широкой и невысокой прямоугольной башни с толстой дубовой дверью на первом ярусе и узкими бойницами на четыре стороны на втором. Слева от ворот был хлев. Предыдущие хозяева держали здесь пару волов и три коровы. На втором клере поле было ровное и всё засевалось пшеницей. Из построек только одноэтажный домик с плоской крышей слева от ворот и загон для отары баранов. На первом клере в башне я поселил Делми с ее мужем Платором и Дауну с его женой Маригоной. По пути домой мне пришло в голову, что пора бы и Дауну женить. На невольничьем рынке в Херсонесе как раз продавали партию рабов-иллирийцев. Я сперва купил четырнадцатилетнюю девчушку Маригону, а потом решил, что нечего Делми одной куковать, да и работники нужны на клерах, вот и обзавелся тридцатипятилетним Платором. Пусть эти две семьи иллирийцев занимаются земледелием, а Скилур с Аргой — животноводством, для чего поселил скифов на меньшем клере, где приказал построить на месте загона конюшню и хлев. Выпустил там пастись на жнивье жеребца Персеполя, привезенных из Ольвии племенных кобыл и купленных на месте трех коров, которые будут обеспечивать мою разросшуюся, патриархальную семьи свежим молоком и продуктами его переработки. Жнут сейчас, срезая только колосья, так что лошадям и коровам будет, чем питаться. Вдобавок им каждый день привозили свежую, скошенную в горах траву. Выпускать ценных лошадей на горные пастбища я не рисковал. Тавры время от времени наносят визиты в окрестности города и захватывают все, что успеют. Доставшаяся мне от прежних хозяев дома пожилая семейная пара будет помогать Ане по дому. Работа там не трудная, справятся.

Продали мне клеры по дешевке две семьи, решившие удрать из Херсонеса. Пока я был в Ольвии, скифы напали на полис Керкинитида, находящийся на месте будущей Евпатории. Выходцы из Ионии основали город на мысу, построили каменную стену высотой четыре метра и прокопали ров, заполнившийся морской водой и отделивший их от материка. Как мне рассказали, до нападения в Керкинитиде проживало около двух тысяч человек, из которых не меньше четверти, а то и треть способна была защищать свой город с оружием в руках. Такого количества воинов запросто хватило бы, чтобы отбиться от кочевников, не умеющих штурмовать крепости. Но керкинитидцы быстро сдались, выторговав жизнь в обмен на всё, что имели. Скифы выгребли ценное барахло, изнасиловали всех достойных, убили недостойных, угнали рабов и скот и наложили на уцелевших ежегодную дань. Перед самым моим прибытием в порт, передовой отряд скифов видели всего в дне пути, и пошел слух, что в степи неподалеку от Керкинитиды накапливаются воины для нападения на Херсонес, поэтому самые отважные начали разбегаться.

Полемарха Харисия я нашел на агоре, где он совещался с горожанами. Преобладали представители богатых семейств, которым было, что терять. Они яростно требовали от полемарха однозначного ответа на вопрос защищаться, договариваться или удирать? Думаю, Харисий и сам был бы рад узнать ответ, поэтому мямлил что-то невразумительное.