«С расколом пора кончать, это надо додуматься — народ на части делить и одну из половинок всей мощью государства морщить. А почему так все происходило, если подумать?!

Все дело в установлении самодержавия!

Ведь как не крути, но староверы не подчинившись патриарху, высказали этим не подчинение царям — а такого потерпеть было нельзя. Вот и стали прессовать всеми способами, вместо того, чтобы массу работящего народа использовать. Да та же Сибирь пустынная стоит, Алтай и житница, и кузница. Так что торопиться не буду, а потихоньку с попами договариваться начну — «новое мышление» им прививать надо. Тот же Досифей вполне вменяем, даже с сектантами уговор блюл.

Так, а ведь с будущим патриархом именно о том разговор вести надо — я ему белый куколь гарантирую, а он мне смягчение политики. Хм, если еще Поместный Собор подобрать соответствующий, то вполне возможно лет за десять-двадцать с расколом потихоньку, если не покончить, то сгладить ситуацию насколько можно.

Ладно, время будет, подумаю!»

— А теперь, степенные, о той помощи, что мне от вас нужна. Нужны деньги, как только Москва меня как царя примет. Армия нужна, всем платить надобно, щедрость показать, поборы снизить. Золото будет — на Урале оно близко, сами увидите.

Давайте уговоримся так — все что вы там за десять лет добудете, начиная с этого дня — в казну только мою четверть отчислите, все остальное вашим будет. Чем раньше искать начнете — тем для вас лучше. Демидова и других я уйму, мешать не смогут.

Понятно — нельзя делить шкуру неубитого медведя, но золото там есть — летом уже ясно будет. Это я вам твердо обещаю! Но деньги сейчас нужны, и взять их пока неоткуда.

— Сколько нужно, государь?!

— Сорок тысяч рублей, степенные. Можно частями выплатить за два месяца. Понимаю, сумма не просто большая, огромная, и сразу найти и собрать ее очень трудно. Однако деньги очень нужны — у царя-антихриста богатства и армия, трудно будет с ним бороться. Если людей найти можно будет, многие под мою руку встанут, то с оружием и деньгами плохо. Сами знаете, что страна поборами да податями разорена.

— Деньги найдем, государь, обещаем.

— Будут рубли, царевич!

— Через три дня первые десять тысяч рублей серебром будет, сам привезу, — последним ответил старший из староверов, наклонив голову. И негромко спросил, внимательно смотря на Алексея:

— Какая еще помощь потребна от нас будет?

— Дьяк вам все подробно поведает, а кроме него бывший стрелец подойдет, и капитан-поручик Огнев. Они с вами все вопросы эти и разрешат. И своим единоверцам передайте мое благожелательное к ним отношение — как только взойду на престол, то прекращу гонения.

Алексей встал, а староверы разом опустились перед ним на колени, уже без рукопожатия, как на проведенной ранее сделке, а почтительно целуя протянутую им ладонь…

— Сторону Алексея Петровича немцы приняли — генерал-майор Бурхард Мюнних со своими двумя адъютантами, на польской службе обретающийся, государь. И побили людей наших в Мекленбурге шестерых до смерти, двоих поранили жестоко, и лишь один с весточкой до посланника нашего в Берлине добрался. И лютовал особенно царевич — поручика князя Андрея Долгорукова заколол шпагою, уже тяжко раненного.

Петр Алексеевич жадно хлебнул воздуха, он задыхался, побагровев лицом. Новость шокировала царя — его сын, плоть от плоти, кровь от крови, убивал посланных гвардейцев, не задумавшись, оставляя за собой по германским землям кровавый след.

И это был самый натуральный вызов Петру, как отцу и царю — ослушник стал изменником уже открыто!

— Впятером осьмицу лучших воинов наших одолели?!

— Вначале шестеро против пятерых сражались. Дрались яростно — наши адъютантов Мюнниха убили, а царевич гвардейца застрелил. И побили бы злодеев всех, но во дворе шведы напали и двух наших убили. В самом трактире цезарские подсылы, что тайно царевича оберегают, в спину подло ударили — вот и побили всех людей наших.

— Б…и дети! Император Карл та еще гадина зловредная, открыто злобу свою проявляет за словами притворными! И «брат» Август скотина изрядная — я его на трон возвел, а он своего генерала отправляет!

— Прости, государь — но немец сам в свару встрял. Король Август затруднения серьезные испытывает — шляхта против него конфедерацию сколачивает, инсургенцию замыслила в рокоше.

— А эти собаки чего хотят?

— Желают они на трон польский короля другого возвести, за которого комплот сей и организовали, — хладнокровно произнес Толстой и поклонился. Глава новоявленной Тайной Канцелярии сильно потел, голова под пышным париком была уже вся мокрая. Дурные вести всегда трудно излагать, тем более хорошо зная вспыльчивость царя, гневные припадки, а то и бешенство, с какими Петр Алексеевич становился до жути страшным.

— И кого же?! Неужто снова Лещинского?!

— Его самого, государь. А дочь короля Марию выдадут замуж за вашего блудного сына, татя кровавого…

— В рыло, Петька, получить от меня хочешь?! Ты говори, но не заговаривайся! В Алешке моя кровь взыграла, вот и лупит всех, кто под руку ему подберется! И правильно делает! Если бы я знал раньше, что он на такое способен, меж нами иной разговор бы стал. Так что не лезь — а то зубы выбью! Не твоего ума тут дело, сам ведь упустил!

— Прости, государь, — Толстой низко поклонился, и осторожно произнес, желая сгладить ситуацию. — Рука у царевича тяжела, думал, что меня прибьет, и душу вытрясет.

— Моя кровь, — буркнул Петр, тяжело вздохнул, сжав огромные кулаки, и спросил отрывисто:

— В консорты пролезет Алешка? Ох и срамник! А шведы почему помогать ему кинулись — снова походом на нас идти хотят?!

— Скорее на поляков, государь. Вы сильно Карлу побили, в наши земли он не пойдет больше. Но на Польшу сил у него хватит…

— Прусскому королю Фридриху такое зело не понравится.

— Так звон французского золота приятный для слуха, государь.

— И эти туда же, срамники. В дружбе ведь клялись, подлецы!

— Так в поляках в Париже видят противовес цезарцам, с коими постоянные распри идут. Вот и шлют в Варшаву луидоры, шляхта их берет охотно — саксонский курфюрст на троне панство сильно раздражает. А ваш сын в такой ситуации, при поддержке шведских и цезарских войск. Самая приемлемая кандидатура на трон.

— А ведь верно, — воскликнул Петр и задумался. Походил по мастерской, повертел в ладонях выточенную на токарном станке ножку для кресла.

— Хитер, стервец, одним выстрелом в двух зайцев попал! Карл ведь ему родич, как не крути, а потому поляков Алешка на цезарцев не поведет. Но и с французами воевать не станет — они вроде как союзники. И не будет этого… Как там в эллинской гистории…

— «Яблока раздора», государь. Вот потому прусский король и вторгаться не станет — побоится. Одно дело с поляками воевать, и совсем иное, если шведские войска вторгнутся с севера, а цезарцы с юга — побьют Фридриха то безжалостно. Королю Карлу свейскому ведь утерянную Померанию возвращать обратно надобно, Бремен с Верденом потерянные, что Ганновером захвачены, сиречь аглицким королем.

— И как в такой политик нам разобраться? Союзником кто станет?

— Мыслю, государь, во вред делать державе твоей будут. Если прусский король полюбовно договорится с Карлом шведским, что тот ему половину своей части Померании отдаст навеки вечные, со Штеттином городом, то враждебным к нам Берлин станет.

— А с какого хрена шведам свои бывшие земли отдавать, пусть они пока пруссаками заняты?

— Половина ведь останется, а взамен можно Мекленбург со Шлезвиг-Гольштейном получить — в войне с Фредериком датским один на один, чай, Карл шведский справится. Потому на мир с вашим величеством охотно пойдет, дабы руки себе развязать.

— Ишь какой политик интересный вырисовывается, — мотнул головой Петр и задумался. Затем произнес:

— Но ежели Алешка в Польше укрепится, то войной пойти сможет на нас, тем паче его цезарцы со шведами поддержат.