— А ведь это заговор, мин херц — а Скорняков-Писарев его чуть на чистую воду не вывел. Потому они все в Суздаль метнулись, и там венчание на царство наскоро провели, отступили от традиций. И все потому, чтобы в Москву Алешка уже царем въехал — дерзко удумали бояре, умно. Торопятся — почуяли, что ты в Москву едешь. Или доброхот у них нашелся здесь, и отписал о твоей поездке.

— Ты прав, Данилыч — многие в заговор вовлечены, вот они и всполошились. Толстого, шелудивую собаку, брать надобно! Это он все тянул — царевич в землях иноземных гуляет, гвардейцев моих бьет. А я ему поверил, а оно как вышло — под самым носом, на Москве змеиный клубок шипел. Ох, мать — а я ему Тайную Канцелярию поручил, пустил хорька в курятник — вот и попался в капкан настороженный!

— Похоже на то, государь — нашли похожего лицом, но убийцу матерого и отправили за тридевять земель. А мы за ним там зря гонялись, людей верных потеряли уйму. Отвлекли наше внимание, государь, чтобы на Москву не смотрели мы, а в иную сторону.

— Да и письма эти он для того и подсунул, чтобы мою ярость на других людей направить, — Петр скривился, покачал головой. — Ох, и умен тать, все продумал, все рассчитал.

— Царевич?!

— Да нет, Алешка скрытен, но слаб, притворщик — но не хитер и не коварен. Тут князь-кесарь дело замутил, и нас всех в дураках оставил. Считай — зря что ли царица Прасковья и местоблюститель Стефан Яворский в Троицу уехали? Совпало так?! Или кто-то их надоумил?!

— А ведь верно, — воскликнул Меншиков. — Царевич от Толстого в октябре сбежал, но думаю, эта хитрая выжига ему побег и устроила для отвода наших глаз.

— Скорее всего, так оно и есть! Ну, Ванька-каин — на колесе сдохнешь, а рядышком стенать будет твоя женка и дочка!

— Да бабу и девку отдать драгунам, побаловаться…

— Цыц, Данилыч, их казнить надобно принародно. Так, Макаров пиши Якову Брюсу, ему доверяю — Толстого в железа забить и следствие начать, пытать безжалостно. Малую царевну Наталью и царенка Петра под караул взять, и смотреть, чтобы с детьми ничего не случилось. А далее ужо решать буду — или им шейки свернуть, или уморить.

— И верно, мин херц. Чужое отродье жалеть не надо — видимо, Дунька не от тебя царевича зачала…

— Не тебе судить! Алешка за мать мне мстит! Но я с ним сочтусь. Значит, четыре дня сюда ехал, купец?!

— Так оно и есть, великий государь!

— Хм, целые сутки им обратно вернуться и царицу привезти в Москву. И начинать мятеж — иначе бы у нас давно бы гонец сидел. В Первопрестольной многие мне верны, нарочных несколько отправили. Бояре сутки потеряют, несомненно, пока раскачаются, сам знаешь пузатых. И начали все всерьез позавчера, а то и вчера…

Петр Алексеевич задумался, прошелся по кабинету — на побледневшем лице застыли глаза — темные, жестокие, немного навыкате. И рубанув рукою воздух, решительно закончил:

— Ничего не потеряно, Данилыч — в Твери два драгунских и фузилерный полки, нужно поторопиться — пока зараза эта, как чума опасная, на войска не перебросилась. И уже призвав верных нам солдат и офицеров под знамена, пойти на Москву спешно, в силе тяжкой, пока они там места в Думе делят. И раздавить всех сурово, чтобы кровь в разные стороны брызнула!

— Я рада вас видеть, генерал, тем более с письмом от кронпринца Алекса! Надеюсь, он жив и здоров, и находится в безопасном месте? Прошу оставить нас, господа, разговор будет тет а тет!

Шляхтичи почтительно поклонились пани Микульской, и, позвякивая саблями, вышли из кабинета. Половинки двери тихо притворились, и два авантюриста остались наедине.

— Ты прохвост, мой дорогой! То заявился ко мне в личине царевича, бедного кронпринца Алекса, совратив несчастную вдову, — женщина бросила на него такой игривый взгляд, который совершенно не соответствовал ее повествованию, — То теперь стал датским генералом и немецким бароном, да еще с орденской лентой Данеброга через плечо. Или это детали твоего нового имени или похождения?! А может ты зарезал настоящего обладателя, присвоив все его регалии?!

— Что ты, Анна, такое говоришь?! Все это превратности судьбы, что посылают на моем пути то трудности, то немыслимые награды, на которые я, признаться, не рассчитывал, но они потрясали мое воображение. Особенно ты, хотя я не вижу, что ты в тягости…

Фрол окинул наглым взором точеную фигурку женщины, остановив свой взгляд на округлых прелестях, сдавленных тугим корсетом так, что края полушарий, как пена из воды, поднимались над краями.

— Ты плохо трудился, но теперь не отвертишься, и будешь прилежно выполнять ночные занятия, — пани засмеялась и легонько ударила его по руке веером. — Шалун!

Фрол нехотя убрал ладонь, которой сжал притягательную окружность, показывая тем, что не прочь восстановить нужные отношения немедленно. Но пришлось слушать дальнейшую сентенцию:

— Как так можно плохо стараться и не подарить женщине столь нужного бастарда?! Что ты никакой не царевич я знала еще тогда у кареты — видела настоящего однажды, женщины такое мгновенно замечают. Но ты повел себя так, что ноги у меня сами раздвигаться начали — нужно рожать или мужу, либо от того, кто впал в сердце — тогда ребенок в счастье. А отца… любого отца ему можно приписать! Надеюсь в этом облике ты не самозванец? А то если шляхтичи заподозрят в тебе шпиона короля Августа — будет плохо, но я хотя бы успею получить твое семя!

Авантюрист засмеялся — убийственный цинизм полячки мог состязаться только с ее красотой. И сразу же рассеял ее сомнения:

— На меня просыпался ливень наград от датского короля Фредерика, после того как я ему предъявил верительные грамоты от кронпринца Алекса, будучи прикованным к пыточной камере — меня там хотели охолостить раскаленными щипцами!

— После этого я бы приказала поймать любого придворного датчанина и сделать с ним тоже самое, — голос Анны прозвучал вроде шутливо, но потому как в ее глазах блеснула молния, шуткой эти слова уже не звучали. И новый вопрос прозвучал по-деловому:

— Я у тебя не видела грамот. Знаю, что ты передал камергеру из Брауншвейга для графа Людвига Рудольфа драгоценности его дочери.

— Так они не письменные. Царевич приказ предъявить в таком случае звезду ордена святого Андрея Первозванного, и сказать — Sapienti sat!

— Действительно, «умному достаточно». Так ты, если хорошо подумать, отвлекаешь на себя убийц царя Петра, пока сам царевич готовит «коп д этат» в Москве. Мне говорили о той бойне, что случилась в Мекленбурге, когда тебя догнали царские гвардейцы.

— Пришлось отбиваться вместе с фон Мюннихом, гвардейцев было шестеро — но тут на выручку пришли шведы, они меня поджидали.

— Король Карл суровый воин, но не политик, и потому он принял обман за правду. Бьюсь с тобой об заклад, что это был единственный монарх, что поверил в твою мистификацию при личной встрече?!

— Увы, но это так. Датский король приказал меня сразу отдать в руки палачей, даже не заговорив.

— А что ты хотел — время Лже-Дмитриев прошло, хотя новую Марину Мнишек у нас еще найти можно — я чем плоха?! Шучу — разделять ее судьбу совсем не хочется, царь Петр таких забав не воспринимает. А Фредерик дав тебе генеральский чин с орденской лентой и баронством, просто откупился. Думаю, пожаловал «пустой титул», судя по «фон Шульцу» в Голштинии, которая ему не принадлежит — узнаю крохобора! Тогда все патенты подлинные, можно не смотреть — он их составил тщательно, не оставляя зацепок, но решив тебя привязать к себе на всякий случай. Ему ведь неважно кто станет русским царем — отец или сын!

Фрол был потрясен — пани ни в чем не ошиблась в своих рассуждениях. Анна, немного подумав, спросила:

— А Карл что тебе подарил? Встречался ты с его министрами?

— Только с бароном Герцем, его советником. А с королем мы обменялись шпагами!

— Барона повесят сразу, как умрет король — за его медные далеры! Он ловец удачи, и если понял, что ты самозванец, то не скажет королю — он сейчас в таком положении, что заключит сделку хоть с сатаной! А вот Карл наивен и все принял за «чистую монету» — а это значит, что он высадится в Польше снова! Денег не дал?