Площадь ахнула, люди дружно закричали, и вскоре эти крики перешли в общий радостный ликующий вопль. Дружно затрещали барабаны, громкая дробь заглушила возгласы.

Алексей поднял руку, призывая всех к молчанию, и спустя минуту, на площадь опустилась торжественная тишина. Он даже расслышал перестуки собственного сердца.

— Встаньте, дети мои — я ваш царь! Слушайте мой манифест, и не говорите, что не слышали!

Сразу три глашатая хорошо поставленными голосами стали читать отпечатанный в церковной типографии документ, а сам Алексей внимательно смотрел на лица собравшихся людей, стараясь понять, какое воздействие на них окажут прочитанные строки.

Эффект превзошел самые оптимистические ожидания — видимо, достал всех до печенок своим правлением Петр Алексеевич!

На лицах собравшихся посадских людей сразу же расцвели блаженные улыбки, когда их оповестили о сложении всех недоимок и задолженности по уплатам налогов. Правда, известие о введении подушной подати было встречено немного настороженно, но перешло в ликование, когда глашатаи сказали об упразднении всех иных сборов, перечисление которых было долгим. Однако никто не потерял внимания, наоборот, только загибали пальцы на руках, подсчитывали и радовались.

Присутствующие у собора крестьяне сильно оживились при известии, что все помещики, «ежели похотят», то могут сами дать крепостным «Юрьев день». Дворянам же обещалось за это всевозможные льготы и пенсии. Не осталось без внимания и духовенство — «плюшек» было рассыпано немало. Вот только глухие намеки на то, что пора бы прекратить раскол, и как-то договориться по-хорошему, не могли не быть приняты во внимание будущим Поместным Собором.

Лица солдат осветились неописуемым блаженством, когда они услышали о семилетней службе вместо введенной царем Петром пожизненной, в конце которой каждому из них будет пожалован земельный надел в солдатской слободе. Правда, в запасе на случай войны таковым требовалось отбыть такой же срок — но большинство его и так давно отслужили, ибо в рядах стояло множество седоусых ветеранов.

Офицеры тоже были не обижены — жалование вдвое повышалось, объявлялось, что никаких преимуществ у иноземцев более не будет, а каждому за двадцать лет службы будет дарована пенсия и большой земельный надел для обустройства усадьбы.

Стоило отзвучать последнему крику глашатая, как площадь взорвалась всеобщим ликованием — Алексей осознал, что его подданным манифест пришелся по сердцу. Теперь требовалось поставить финальную точку, желательно жирную, чтобы все осознали, что обратной дороги нет, и чтобы выжить и победить, нужно основательно напрячься.

— Народ православный! Избавимся же от самозванца, с бесом припадочным в душе, и от алчных прихвостней его, что русские земли терзают своей ненасытностью! Всем людям подняться нужно и оружие в руки взять! А купцам и торговцам, состоятельным лицам, денег дать на общее дело, и не жалеть — обещаю, все им окупится сторицей!

После последних слов у нарядно и богато одетых на лицах проступило смущение, но быстро переглянувшись между собой, они мгновенно пришли к какому-то консенсусу. И так как наступила тишина, из их рядов выступил почтенный бородач, поклонился и громко выкрикнул:

— Воля твоя, великий государь! Созывай ополчение, а мы мошной тряхнем на благое дело! Всем народом полушки с рублями соберем на такое важное и нужное дело, добра не пожалеем!

Под громкие крики, держа в руках вложенные в них скипетр и державу, Алексей двинулся к раскрытым дверям собора, сопровождаемый четверкой рынд в белоснежных одеяниях и с топориками в руках, отметив, что князь-кесарь предусмотрел множество мелочей. Ликующая толпа расходилась перед ним, дружно падая на колени и освобождая дорогу, которая могла привести его как на царство, так и на плаху…

— Силантий, а тебе не кажется, что нас где-то крепко обмишулили, а если вернее — то нае. ли!

— Ага, я тоже так думаю, глядя на твою звезду с лентой и крестом, да генеральский чин в придачу, с баронским титулом от датского короля и кошельком золота в дорогу с грамотами!

— Не завидуй, дружище, как я делал, когда Карл свейский тебя баронством пожаловал, да полковничий чин дал с патентом. Вот не роптал на это, меня и вознаградили. И тебе грех на судьбу жаловаться — Фредерик тебе перстень пожаловал, шпагу да сто дукатов.

— Зато ты шпагу от Карла раньше получил — вроде как побратались, — с ухмылкой огрызнулся Силантий. — Правда, денег он нам не дал, даже ломаного талера, да и мундир на королевском величестве зело потрепан и в заплатах. Да оно и понятно, страна под корень разорена войной, да еще барон Герц ее медными далерами наводнил.

Фрол засмеялся, вот только смех был невеселый. Последние дни, когда схлынула эйфория от ливня пожалований и наград, полученных от датского короля, он стал задумываться — а с чего бы это таким милости тому, кто являлся самозванцем и висел на стене пыточной?!

Патенты на генеральский чин и баронский титул ничего не стоили, тем более, что баронство было в Шлезвиг-Гольштейне, где датчан вообще-то не сильно жаловали, а точнее — ненавидели всеми фибрами. Орден иное дело — почетно, ничего не скажешь, но и только. Денег перепало двести дукатов — в казне, видимо, не густо — долгонько со шведами воюют, и были биты немало. Зато стал бароном Флорином Генрихом фон Шульцем, но опять же титулярным, то есть без земельного поместья, а такие «скороспелые» дворяне вызывали у знати одно лишь презрение.

Да и приятелю не очень-то повезло — тоже титулярный барон, померанский, правда, а земли эти захвачены прусским королем, в столице которого они сейчас сидят в чистеньком трактире и пьют отменное пиво. Так что земель этих не видать барону Силусу Иоганну фон Бухвольцу как собственными глазами свои уши без помощи зеркала. Денег Карла не дал, а шведским полковничьим патентом здесь лучше не размахивать — все же вроде воюют монархи и до мира еще далековато.

— Ну что, «Лес» сторонника Суллы, поскакали дальше?

Фрол ехидно улыбнулся назвав Силантия его двумя новыми именами, которые им перевели.

— Поехали, золотая монета «Цветок», — напарник огрызнулся парой новых для Фрола имен, и они оба ухмыльнулись. Встав из-за стола, новоявленный генерал щедро бросил на стол несколько серебряных грошенов, что чеканились в германских землях и пользовались широким спросом в отличие от медных пфенингов. Вот только выйти не удалось — перед столом непонятно откуда появился прусский офицер в мундире, который достаточно любезным тоном для своего грубого лица, украшенного шрамами, голосом более похожим на лязг шпаги, вынимаемой из ножен, произнес:

— Герр генерал, вас ожидает его величество! Извольте прибыть во дворец немедленно, вместе со своим адъютантом!

Это было предложение, от которого нельзя отказаться — в трактире оказалась добрая дюжина солдат, что делали либо безмятежный вид, или что-то спрашивали у трактирщика, причем все со шпагами и фузеями. Так что, хочешь — не хочешь, но пришлось принимать приглашение…

— У вашего величества великолепные солдаты — я никогда не видел таких гигантов, причем одного роста!

— Это не пруссаки, — фыркнул король Фридрих, — ваш царь Петер сделал мне подарок, прислав полторы сотни этих геркулесов, причем пошив им обмундирование и приказав сделать под их рост винтовки со штыками. И не делайте удивленные глаза, генерал — с вас такой же датчанин, как из вашего спутника швед, вы языка даже не знаете, хотя на германской речи лопочете уверенно, но от вас прямо шибает русскими.

Фрол молчал, «крыть» в ответ было нечем. А король любовался своими гигантами, словно в их росте, огромных кулаках и силе видел спасение Пруссии, и ее будущую мощь.

— Они выжирают за раз пять кружек пива и съедают столько же колбас, именуя это «перекус». Ходят по Берлину и жрут все в подряд — трактирщики на них не на молятся — я хорошо плачу своим головорезам. Но жалобы валят градом — они брюхатят немок одну за другой, мои бычки! Пусть бюргеры ходят с ветвистыми рогами, но зато их блудливые жены рожают мне настоящих солдат, которые раздавят врагов Пруссии одним махом!