Так что вышел из собора под ликующие крики, на заплетающихся шагах дошел до Красного крыльца — его заслонили плотной шеренгой бояре и митрополиты с епископами — удалось выпить кубок горячего вина со специями, что взбодрило его на короткое время. И тогда с Красного крыльца Алексей обратился к огромной толпе, которая мгновенно притихла. Так в жизни он никогда не говорил — с экспрессией и ярко, люди рыдали вместе с ним, и ликовали. И немудрено — молодой монарх всегда вызывает сочувствие, особенно истерзанный вместе с матерью-царицей пытками, которые произвели по приказу мерзкого самозванца. Но они как-то выжили в отличие от тех тысяч несчастных, что погибли от мучительств и казней узурпатора. И память о них должна сохраниться в сердцах всех православных…

Второй день прошел не менее суматошно — заседание собранной Боярской Думы удалось провести как по нотам. Сам Алексей сидел в центральном кресле в золотом парчовом одеянии, в шапке Мономаха, со скипетром и державой в руках. По бокам обе царицы, величавые, в столь же торжественных одеяниях — справа матушка, Евдокия Федоровна из рода Лопухиных, а справа вдовая супруга дяди царя Ивана Прасковья Федоровна, из рода Салтыковых, что смотрела на него крайне благожелательно.

Этой зимой она вместе с местоблюстителем митрополитом Стефаном отпросилась у царя Петра отъехать из Петербурга и посетить Троицу. В лавре побыли недолго — начался переворот, и они оказались в Москве в самый его разгар. Жаль третья вдовая царица, Марфа из рода Апраксиных, жена Федора Алексеевича умерла два года назад, по официальной версии просто откушала отравленных грибочков.

Бывает, ничего не поделаешь!

Вскрытие несчастной вдовы проводил сам царственный любитель хирургии, дабы установить ее девственность — ведь в браке со смертельно больным царем она провела несколько недель, и Петр Алексеевич решил, со свойственным ему цинизмом, удостоверится, так сказать, собственными глазами. И с нескрываемой радостью подтвердил сей факт, передав огромные богатства умершей своему генерал-адмиралу Федору Апраксину.

Алексей нисколько не удивился рассказу — в Ленинграде он видел в Кунсткамере огромный ларец с выдранными царской дланью зубами. Царь был практикующим стоматологом и любил это занятие — доверху полон не только гнилыми, но и вполне целыми зубами.

Так что, понятное дело, царица Прасковья Федоровна категорически не желала вскрытия своего тела практикующим патологоанатомом, царственный любитель мог такое запросто отчебучить…

Боярская Дума вместе с духовенством и «лучшими людьми», изображавшими Земской Собор, дружно и единодушно низложила царя Петра как самозванца, еретика и душегуба, и это засвидетельствовали обе царицы и молодой самодержец. Всех подданных обязывали присягнуть царю Алексею, и бояре принесли присягу публично, вместе с духовенством. И после этого обратного хода не оставалось — все прекрасно понимали, что сотворит царь Петр с жителями мятежной столицы.

Действовали решительно и быстро, без всяких проволочек, к великому удивлению Алексея, который в книгах многократно читал, что бояре были чудовищно неповоротливы, косны и не умели управлять государством. Но то, что он увидел и услышал, совершенно не укладывалось в написанное. Куда там — живо отправили по всем городам и весям жильцов и дворян московских с наказными грамотами воеводам, местным властям и народу не исполнять повелений царя Петра и Сената, и присягнуть всем молодому царю поголовно, а недоброжелателей заковать в кандалы и оправить в Москву, где в Преображенском приказе уже идет розыск.

Объявили всем полкам приказ идти к Первопрестольной в силах тяжких, арестовав конфидентов самозванца, а буде невозможно сие сделать, то бить их смертным боем без всякой жалости. А те полки, что вдалеке расположены, и прийти к молодому царю не смогут, то занять окрестности и привести там всех подданных к присяге.

Командующим царским войском был объявлен фельдмаршал Шереметев, что живо развернул несвойственную для старческого возраста деятельность. Весь генералитет Первопрестольной перешел под его начальство по доброй воле, а взяли под караул едва сотню приверженцев Петра. А еще объявили набор в войска — в желающих поверстаться отбоя не было.

Бояре быстро составили грамоты и отправили в Малороссию и на Дон — подниматься казакам людно, конно и оружно, обещая различные блага. Не остались без внимания и воинственные татары и башкиры — их мурзам написали повеление идти с полками под руку царевича Сибирского. В общем, Дума работала допоздна — бояре сопрели в своих шубах, а он изнемог и еле добрался до кабинета, где его поджидала княжна, принявшая опекать молодого царя с нежностью и заботой.

Сегодня день вышел полегче — Поместный Собор, пусть и наспех созванный, объявил патриархом местоблюстителя, а он сам удостоверил это знаменательное событие.

После чего новоявленный глава русской православной церкви на площади перед огромным стечением народа трижды объявил проклятие — анафему царю Петру, где особо бичевал в своем выступлении мерзостные, бесовские и еретические заседания «сумасброднейшего собора» — отплата «кукуйскому бесенку» за его пьяные оргии и издевательства над православным клиром. Народ взорвался криками!

Эту выплеснутую из всех ненависть Алексей ощутил на площади, осознав — с этого момента на русских землях началась самая настоящая гражданская война…

— Ты о чем думаешь, Алешенька?!

Ласковый голос юной княжны вывел Алексея из странного оцепенения — он был поглощен размышлениями настолько, что не заметил, как Ромодановская полностью разоблачила его от царских одеяний и сняла с ног сафьянные сапоги. И как только сумела хрупкая на вид девчонка, но упорная и настырная, он это понял за то время общения, что провел с нею.

А еще подумал о том, что снимать сапоги могут слуги и жена — супруге это не только дозволено, напрямую рекомендуется «Домостроем», тем самым показывается, что она полностью смиряется перед властью мужа, и не важно, кто по статусу — простая дворянка или царица.

«Символический жест сделала княжна — так оно и есть, даже не поцеловавшись с ней ни разу, девочка показывает свою любовь ко мне. Лучшей супруги я вряд ли найду, блудить не хочу, а потому нужно на ней жениться — это самый лучший вариант. Да и Ромодановскому гарантия — он поставил на меня, и фактически весь свой род подвел под топор, «папенька» не простит».

— Прости, милая моя, хорошая — задумался и задремал, и даже не заметил, как ты с меня одежду, и сапоги сняла, как любящая жена.

От его слов княжна вспыхнула как маковый цвет, отшатнулась было, но он опередил, крепко обняв ее за плечи, сделав так впервые. И сразу почувствовал, как обмякло под его пальцами ее горячее тело, как воск свечи, когда его крепко сдавливают.

— Я люблю тебя и желаю, чтобы ты стала моей женой!

— Алешенька…

Княжна скорее всхлипнула, чем произнесла его имя — румянец со щек захлестнул ее шею, и стал переползать на грудь, чуть приоткрытую в вырезе платья. Он машинально отметил, что на ней не привычное как всегда одеяние, а нечто более простое, домашнее что ли.

— Я тоже тебя люблю, прямо задыхаюсь…

От ее тихих слов буквально смыло многодневную усталость. Алексей возбудился так, что в отличие от прежних встреч, уже не мог сдержать себя. А теперь, после произнесенных и услышанных в ответ слов, у него не сработали внутренние «тормоза».

Вот уже четыре месяца он «постился» самым натуральным образом, и на то были веские причины. Не мог он вести себя как «папенька», что был чрезвычайно неразборчив в половых связях — трахал все, на что глаз положил, еще в юности получив персональный бордель с метресками, и сутенер Анисья Толстая его возглавила, поставляя юному царю безотказный «товар» на любой вкус. Он бы и сам пошел по такому пути, ведь если не брать тело царевича, опыта у него в таких делах почти и не было, зато имелось горячее желание наверстать поскорее.