– И куда мне его целовать?

– В губы, дорогая, куда ж еще? В самые его распрекрасные, охренительно-мужественные, плотно сжатые губы. Чтобы даже сомнения у Горыныча не возникло, что именно ты делаешь!

Девчонки прыснули со смеху, Лилька весело заржала собственному остроумию, я же запыхтела от злости. Это ж надо было так продуться! Черт меня подбил играть без денег! Черт меня вообще подбил играть!

И ведь в какой-то момент всё выглядело так, будто мне попёрло – пошла карта! А оказалось, всё это время меня водили за нос, пользуясь тем, что в покер я играю во второй раз в жизни.

Ну Буркова! Ну дрянь!

Хотя, конечно, лучше быть дрянью, чем дурой. А богатой дрянью – быть еще лучше!

Однозначно, решила я, резко вставая из-за стола, выходя и хлопая за собой дверью. Если бы меня сейчас спросили – кем ты, Елена Аркадьевна, предпочитаешь прожить всю свою дальнейшую жизнь – богатой стервой или бедной дурой – я бы выбрала стерву и глазом не моргнув.

Но увы – меня никто не спрашивал, богатств не предлагал, и придется сегодня одной никчемной, провинциальной дурехе, купившейся на банальный карточный блеф, искать где-то проигранные за десять минут двадцать тысяч рубликов.

А где их взять, спрашивается, эти двадцать тысяч, когда стипуха – пять с хвостиком, со всеми наворотами и прибавками для «гостей столицы»?

Я вздохнула и побрела по коридору в свою комнату, бросаться в ноги к соседке, закадычной подруге и землячке, Эллочке Белозерской. Авось выручит – ей родители засылают каждый месяц приличную сумму, в отличие от моих.

Неудобно, конечно, а что делать? Не целовать же Горыныча, в самом деле… Мне еще пожить охота, пусть и дурой.

***

– Как нету? – я физически почувствовала, как бледнею, медленно опускаясь на стул.

Элька с беспомощным видом развела руками.

– Так нету. Могу счет показать. Маман сказала, в этом месяце у них с деньгами туго – придется перебиться тем, что осталось с прошлого. А осталось нам с тобой, Никитина, на пожрать и на ту тусовку в пятницу у «Вивальди». Ну, помнишь, где «Меренги» выступать будут…

– Да фиг с ними, с «Меренгами»! – горячо зашептала я. – А на еду я заработаю, клянусь, я ж на новое место устроилась, с понедельника начинаю…

На самом деле, клясться было рано. На новое место – в модный бар-ресторан «Асторию» – меня брали на испытательный срок в целую неделю, за которую, скорее всего вообще не заплатят, и дай бог, чтоб потом не уволили.

Вернуться на старое место – тоже не вариант. Еле ноги унесла, когда одному из виайпишников приглянулась настолько, что он уже деньги хозяину в карманы совал, лишь бы убедил меня «присоединиться» к его столику в закрытом кабинете. А убеждать хозяин умел!

«Присоединяйся или увольняйся!» – радостно срифмовал, совершенно уверенный в том, что нет у бедной студентки другого выбора.

А у студентки выбор был – потому что лучше поголодать с месяц, чем тот же месяц потом от грязи отмываться…

Но это было вчера. Сегодня же… сегодня я даже не знаю, что бы я предприняла. Не уверена в том, что поцеловать в губы нашего ректора, Демьяна Олеговича Гордеева, которого за глаза почему-то все называли исключительно «Горынычем» – более безопасный вариант, нежели позажиматься в закрытым кабинете с каким-то там подвыпившим виайпишником.

Ведь не стали бы меня там же в кабинете… того? А потом по дороге сбежала бы себе спокойненько, сохранив таким образом и невинность, и хлебное место…

– Ох, Ленусь, где же были твои мозги… – перебила мои крамольные мысли Элька, сокрушенно качая головой. – А Буркова ничего тебе не назначила взамен денег? Она ж любит всякие пакости и пранки… Может, предложить ей что-нибудь типа пройтись в одних трусах и лифчике по общежитию? Или даже без лифчика?

Я всерьез задумалась. Если я голышом пробегусь по нашему общежитию, где большинство жителей – девушки, надо мной в крайнем случае посмеются, а в самом плохом случае сально посмеются. Ну и потом еще пару дней пообмывают мне кости.

А вот если я и самом деле решусь на такой отчаянный поступок, как нарушить личное пространство одного из самых опасных, самых недружелюбных и недоступных мужчин нашего университета, к тому же обладающего на кампусе неограниченной властью, скорее всего кончится если не членовредительством, то моей карьерной смертью и инфарктом от ужаса точно.

Чего только не рассказывали про нашего ректора! Каких только сплетен не сочиняли и не смаковали! – особенно вечерком, на общей кухне, под чаек с ликером.

И что он – тайный глава мафии, под личиной ректора заправляющий всем районом.

И что сидел в тюрьме за убийство любимой жены, которая посмела ему перечить.

И что, наоборот, не сидел, а отмазался благодаря связям и деньгами, а жену по его приказу прикопали в лесопосадке за городом, под старой раскидистой липой. Его даже видели пару раз прогуливающимся вдоль этой самой лесопосадки, сразу же предположив, что он навещал секретную могилу.

Но самой распространенной была история его родословной. Поговаривали, что Гордеев – из старой дворянской семьи, сбежавшей после революции аж в саму Бразилию. Рассказывали, что сам Демьян Олегович рос в ужасных условиях, что отец его был извергом и домашним тираном, отчего мать Горыныча повесилась, а сам он получил тяжелейшую душевную травму. И теперь, в качестве некоей извращенной терапии, любит всячески издеваться над людьми, унижать и запугивать.

Одевался господин ректор всегда во всё черное – словно считал необходимым поддерживать созданный вокруг себя имидж страха и народного трепета. Говорил низким, довольно спокойным голосом, но на таких особенных тембрах, что леденело сразу же всё сердце и шевелились маленькие волоски на затылке.

Язык при виде Горыныча начинал позорно заплетаться и нести всякую бессмысленную чушь.

Нет-нет и еще раз нет! – мотнула я головой в ответ на собственные мысли. Целовать такого жуткого типа – себе дороже!

То есть, мужчина-то он, конечно, видный – широкоплечий, высокий брюнет с жестким подбородком и металлическим блеском в глазах – и, наверняка, существуют дамы, которым это позволяется – приближаться к нему настолько близко, чтобы поцеловать.

Однако, я была уверена, что это какие-то специальные, тренированные дамы, совершенно точно знающие, в какие моменты, под каким углом и с какой долей энтузиазма приблизиться, чтобы не разозлить своего «господина». Или готовые получить по голове за наглость. А может, вообще достигающие удовольствия от постоянного унижения и собственного страха.

Есть же такие люди, которые возбуждаются от того, что им страшно? Если это вообще возможно в присутствии Горыныча – возбуждаться.

– Я спрошу у Бурковой, можно ли что-нибудь сделать, чтобы не целовать…

Я резко замолчала, поняв, что проговорилась и надеясь, что Элька ничего не заметила.

Не прокатило.

– Не целовать? – сразу же вцепилась она. – Кого? Она все же предложила тебе что-то взамен? Кого ты должна поцеловать? Колись!

Я подняла руки в защитном жесте.

– Это неважно. И невозможно в принципе. Лучше сразу в гроб лечь.

Ее глаза расширились.

– Неужели?..

– Ага… – я угрюмо кивнула. – Совсем сбрендила идиотка.

Элька вздохнула, соглашаясь.

– Может, послать ее? Всё же игры на деньги незаконны. Как она с тебя долг спросит? Извинилась, сказала, что отдашь, когда сможешь, и привет… Пусть хоть на стенку лезет.

– Не получится. Видела ее парня-мажора с дружками? Она только и ждет, чтобы им пожаловаться – и тогда жизни мне точно не будет…

– Господи, зачем ты в это дело вляпалась? – Элька откинулась на кровать, картинно заламывая руки. – Она ведь специально все это затеяла – заманила тебя играть. Знала, что ты потеряла работу и тебе срочно нужны деньги. И знала, что продуешься, потому что играть не умеешь…

– Что значит, специально затеяла? – не поняла я.

Элька снова тяжело вздохнула.