И дергает меня за «хвостик», оттаскивая, вырывая из этого рая, из этого горячего, сладкого блаженства…

С громким чмоком наши губы разлепились, и я уставилась в глаза ректора Гордеева – расширенные, черные… полностью черные,  нет… уже не черные…

– О боже… – прошептала, с ужасом отстраняясь и глядя, как глаза мужчины, которого только целовала, меняются, светлеют, желтеют… наливаются неестественно золотистым свечением…

Коротко вскрикнув, я отпрянула, споткнулась и без сомнения упала бы со сцены вниз, если бы он не выбросил вперед руку – нет, не руку – лапу! Когтистую, хищную лапу всю покрытую странным, похожим на татуировки, пятнистым узором с всё тем же золотистым свечением, напоминающим что-то знакомое, что-то, что мой мозг упорно отказывался воспринимать…

– Что… это? – я задохнулась от ужаса, пытаясь вырвать из этой жуткой руки свою, но он держал крепко, постепенно притягивая меня обратно.

– «Это»? – страшные, желто-золотые глаза его сузились, голос стал совсем низким и рокочущим, будто он говорил из подземелья или из глубокого колодца. – Что «это»?

И тут я увидела, что узоры выбиваются уже и из-под его воротничка, заползая на лицо – на одну его половину, словно кошмарная, фантастическая, совершенная невозможная маска.

– Чего ты испугалась, Никитина? – не отставал он, продолжая держать меня за запястье, впиваясь в мою кожу длинными, звериными когтями.

– В-вас… у в-вас лицо… и г-глаза… – сильно заикаясь и вся трясясь, я упиралась из последних сил пятками в пол, ожидая всего что угодно, и не в состоянии поверить своим глазам.

Этого не может быть… просто не может быть…

Но почему никто другой не отреагировал на весь этот кошмар? Ведь в аудитории же еще остались люди! Та же Элька или Зуева, оставшаяся проследить за поцелуем…

Закричать? Позвать на помощь? А может, у меня галлюцинации?

Я зажмурилась, закатывая зрачки наверх – так меня учили делать, когда хочешь «стереть» то, что впечаталось в хрусталик глаза и не желает уходить…

Ох, лучше бы я этого не делала. Мои взбудораженные, перегруженные мозги только этого и ждали. Все вокруг закачалось, словно я попала в бурное, волнующееся море, перевернулось, грохнуло…

И пропало, погрузив меня в кромешную, непроглядную тьму.

– Никитина… Елена… Дай-ка еще нашатыря… это просто обморок… переволновалась девушка…

– А если сотрясение? Вон как грохнулась…

Голоса – женский и мужской – упорно пробивались сквозь плотную ватную пелену, окутывающую меня, и в конце концов вырвали меня из спасительного кокона.

Слегка кружась и покачиваясь, надо мной нависали два незнакомых лица, и сбоку, на периферии зрения – еще одно, знакомое. Элька… – тяжело и лениво вспомнилось.

А эти кто? Женщина и мужчина были одеты в одинаковые, белые халаты и общими усилиями пихали мне в лицо пузырек с чем-то резко вонючим.

Всё это было обрамлено красивыми, желтоватыми кругами, похожими на… на…

На то, что я увидела, перед тем, как грохнулась в обморок.

Я подскочила, отталкивая пузырек.

– Ты это видела, Эль?! Видела?! Ректор… он… Где он?!

– Чего видела? – Элька сначала шарахнулась, а потом опомнилась и бросилась ко мне. – Ты в порядке?

– Тшш… Ее сейчас лучше не волновать, – заслоняя ее, женщина в халате надавила мне на плечо, заставляя лечь обратно на носилки – о да, меня каким-то образом, не приведя в чувство, успели уложить на носилки.

Находились мы всё там же, в аудитории, почти там же, где я и стояла – на сцене, рядом с кафедрой. Я закрутила головой – куда делся ужасный монстр, в которого вдруг превратился ректор Гордеев?!

А может всё же галлюцинация?

Я должна была знать! Снова попыталась подняться, но носилки встряхнулись, поднимая меня в воздух.

– Эй! Куда вы меня? – засопротивлялась я, пытаясь встать. – Мне надо поговорить… Элька, не отдавай меня им!

Отчего-то меня охватила паника, словно не в машину скорой понесли, а похищали неизвестно куда и неизвестно зачем… От волнения я начала задыхаться, воздух снова сгустился, меня принялись успокаивать все разом, а потом в мое плечо, пониже рукава футболки, вонзилось что-то острое и болезненное…

Укол! – поняла я, внезапно слабея и чувствуя, как мышцы превращаются в бесполезное, растекающееся желе. Мне вкололи успокоительное! Но зачем?! Зачем меня вообще куда-то везут, если я просто упала в обморок и уже пришла в себя?!

Вокруг потемнело, потолок лекционного зала сменился потолком коридора, потом холла, потом – широким и почти безоблачным небом… и снова потемнело, когда меня внесли в машину, заставленную и завешенную медицинским оборудованием.

– Элька… – прошептала немеющими губами, уже ни на что не надеясь… и вздрогнула от счастья, чувствуя, как руку мне сжимает другая, щекоча знакомыми фенечками вокруг запястья.

– Я тут, Лен, тут… – успокоила меня подруга, усаживаясь рядом, зажатая между стеной и носилками.

– Сидите тихо, раз вам позволили ехать вдвоем, – сухо приказала врачиха, пролезая и усаживаясь с другой стороны.

Мы с Элькой послушно замолчали, держась за руки, словно первоклашки, и какое-то время я еще пыталась отвлекаться, прислушивалась к бубнёжу врачихи и медбрата, обсуждавших, имеет ли смысл нацепить на меня кислородную маску, раз уж я успокоилась…

Но всё это меркло по сравнению с воспоминаниями о том, что я видела – Гордеев, его лицо, его рука и… глаза, вспыхнувшие вдруг ярким золотом.

Может, каким-то образом он успел надеть контактные линзы, чтобы еще больше напугать меня?

Когда успел?! – истерически фыркнула я. Когда ты его целовала? Да еще и кожу успел раскрасить боевым узором! И все это, пока я его целовала…

Боже, я целовала ректора! В губы! На виду у как минимум трех-четырех человек! И, если я еще не окончательно сошла с ума и мне не изменяет память… похоже, что на какое-то мгновение он увлекся и целовал меня в ответ!

Я настолько отчетливо вспомнила ощущение, когда он прихватил мою нижнюю губу зубами и скользнул по ней языком, что ахнула, резко втягивая воздух.

– Задыхается, – констатировала факт врачиха. – Маску, быстро!

– Не-не-не, всё в порядке! – я замотала головой, но под действием успокоительного получилось нечто совсем уж вялое и слабое, и через секунду в нос мне с шипением ударил кислород.

Голова снова закружилась, глаза стали закрываться… Из последних сил я подняла голову, чтобы увидеть Эльку, спросить, наплевав не запрет разговаривать – видела ли она то, что видела я…

Но оказалось вдруг, что не только Эльки уже нет – самой машины скорой помощи уже нет, потому что меня уже вынесли из нее и везут куда-то по пустому, крашеному в белый коридору.

Зачем? Куда? Что это за больница?

Носилки проплыли мимо широкого прохода в другой кабинет, я повернула голову рассмотреть хоть что-нибудь… и обмерла.

Прислонившись к стене и провожая меня внимательным взглядом, стоял человек. Мужчина. Обыкновенный такой мужчина в накинутом на плечи белом халате… и с неестественными, ярко-фиолетовыми глазами!

При виде меня мужчина моргнул – причем мне показалось, что его веко дернулось снизу вверх, а не сверху-вниз, как моргают люди, склонил голову и медленным движением, словно раздумывал о чем-то, надел на лицо непроницаемые солнечные очки.

И в этот самый момент, старательно фокусируя зрение, расплывающееся от успокоительного и переизбытка кислорода, я увидела еще одну невероятную вещь – узоры на его кисти, подносящей очки к лицу. Точно такие же, как я видела сегодня на коже у ректора!

Паника захлестнула меня с новой силой. Задергавшись всем своим ослабленным телом, я попыталась сорваться с носилок вниз, убежать от этого кошмара, из всей этой гребаной больницы, в которую я не просила меня везти…

И куда снова подевалась Элька, черт бы ее побрал!

Носилки остановились, ко мне снова подбежала врачиха.

– У нее конвульсии! Их ректор говорил, что у нее, скорее всего, легкая форма эпилепсии… Давай еще четыре кубика… давай же, у нее сейчас пена изо рта пойдет!