— Держи мусора на мушке, — сказал Кьюл. — Джо, помоги мне с Бобби.

— Помочь тебе внести ее в сарай?

— Нет, помоги мне отвезти ее в Рошфордский зоопарк и показать ей трахающегося льва! — взорвался Кьюл. — Конечно в сарай!

— Я не… Я не думаю, что хочу входить туда. По крайней мере не сейчас. Джо взглянул на зеленый свет за плечами Кьюла с кривой улыбкой, в которой легко читался стыд и брезгливость.

— Я помогу тебе, — мягко сказал Эдли. — Бобби наш давний, хороший товарищ. Просто непростительно, если она умрет раньше, чем все это подойдет к концу.

— Хорошо, — сказал Кьюл. — Смотри за мусором, — бросил он Джо. И если ты прошляпишь что-нибудь, то, клянусь Богом, я убью тебя.

— Не сомневайся, Кьюл, — сказал Джо. Стыдливая усмешка все еще кривила его губы, но в глазах легко читалось облегчение. — Я не подведу. Я глаз с него не спущу.

— Так и будет, — слабо сказала Бобби. Это привело всех в движение.

Кьюл посмотрел на нее, затем на Джо. Джо опешил от неприкрытого презрения в глазах Кьюла… но ему не улыбалось идти в сарай, к свету, к этим маслянистым, хлюпающим звукам.

— Пошли, Эдли, — в конце концов сказал Кьюл. — Давай наконец-то внесем Бобби внутрь. Раньше сядем — раньше выйдем.

Эдли Маккии, коренастый, лысый, приближающийся к пятидесяти, на мгновение сник — Там… — Он облизал губы. — Кьюл, там плохо? Внутри?

— Я почти не помню, — сказал Кьюл, — Но я знаю, что чувствовал себя чудесно, когда вышел. Как будто у меня прибавилось знаний. И возможностей воплотить их в жизнь.

— Ox. — Голос Эдли был едва живой.

— Ты станешь одним из нас, Эдли, — все тем же тихим голосом сказала Бобби.

Лицо Эдли, на котором еще сохранялось выражение испуга, вдруг стало решительным.

— Хорошо, — сказал он.

— Давай попробуем не причинить ей боли, — сказал Кьюл. Они внесли Бобби в сарай. Джо Саммерфильд на секунду отвлекся от Буча Дугана и наблюдал их исчезновение — создавалось впечатление, что они действительно исчезли, как только шагнули внутрь, как пропадают наблюдаемые объекты в ослепляющей короне.

Он отвлекся совсем ненадолго, ничего больше Бучу Дугану и не потребовалось бы в старое доброе время. Но сейчас хоть он и отметил про себя эту возможность. Буч был не в состоянии ее использовать. В ногах совсем не было силы. Сильная тошнота в желудке. В голове у него что-то шумело и колотилось.

Я не хочу туда входить. Он бы ничего не смог поделать, если бы они решили задержать его внутри. Он был как котенок.

Он отдался на волю течения.

Через некоторое время он различил голоса и поднял голову. Удалось ему это лишь со второй попытки, потому что голова была такой тяжелой, словно кто-то через ухо полностью заполнил ее цементом.

Оставшаяся группа проходила через лабиринт сада Бобби Андерсон. Они грубо подталкивали старика. Ноги Хиллмана подкосились, и он упал. Один из них Таркингтон — ударил его ногой, и Буч явно уловил ход его мыслей: он оскорблял того, кого считал убийцей Бича Джернигана.

Хиллман споткнулся перед «Чероки». В этот момент открылась дверь гаража. Оттуда вышли Кьюл Арчинбург и Эдли Маккин. Маккин больше не выглядел испуганным — его глаза пылали, а на губах играла большая усмешка, открывающая гнилые зубы. Но это не все. Что-то еще.

Потом Буч понял.

За те несколько минут, что мужчины пробыли внутри, на голове Маккина появилась немалая порция волос.

— Я еще как-нибудь с удовольствием туда войду, Кьюл, — сказал он. — Нет проблем.

Это было уж слишком, но теперь все желали снова отдаться на волю течению. Буч сдался.

Мир потускнел до такой степени, что остались лишь маслянистые звуки да блики зеленого света на веках.

Акт III.

Они сидели в городской библиотеке — теперь она будет называться «Мемориальная Библиотека Маккосланд», все согласились с этим. Они пили кофе, охлажденный чай, Кока-колу, имбирный эль.

Никто не пил алкогольных напитков. Даже в память о Рут.

Они ели крошечные треугольные рыбные бутербродики с мясом тунца, они ели бутерброды с пастой из сырного крема и сливок, они ели сандвичи с пастой из сырного крема и стручкового перца. Они ели холодную вырезку и желатиновый салат с кругляшками моркови внутри, подобно ископаемым в куске янтаря.

Они разговаривали о подобающих случаю великих делах, но в комнате стояла полнейшая тишина — если бы кто-нибудь издал хоть какой-нибудь звук, слушатели были бы ошеломлены. Напряжение, которое было написано на многих лицах в церкви, когда ситуация в лесу была близка к выходу из под контроля, сейчас сгладилось. Бобби была в сарае. Назойливый старик там же. И, в конце концов, назойливого полицейского тоже поместили в сарай. Общий мозг потерял след этих людей, когда они вошли в ослепляющее зеленое сияние.

Они ели и пили, и слушали, и говорили, хотя никто не сказал ни слова, и это было в порядке вещей: последние чужаки покинули Хэвен после гуринджеровского благословения у могилы, и теперь Хэвен принадлежал только им.

(теперь будет хорошо)

(да, они поймут, что делать с Дуганом)

(ты уверен)

(да, они поймут, они будут думать, они поймут)

Тиканье «Сес Томаса» на каминной полке, который был пожертвован школой грамотности в прошлом году, было самым громким звуком в комнате. Еще можно было услышать тонкое звучание китайской вазы. И еще, за открытым окном, очень далекий шум самолета.

Ни одной птичьей трели.

Почти полная тишина.

Они ели и пили, и они почувствовали, когда Дугана выводили из сарая Бобби в час тридцать пополудни. Люди поднялись, и сразу завязался разговор, настоящий разговор. Мужчины натягивали свои котелки. Женщины прятали в сумочки недоеденные сандвичи. Клодетт Равалл, мать Эшли, заворачивала в алюминиевую фольгу остатки запеканки, которую она до этого принесла. Они вышли наружу и направились к своим домам с улыбками.

Акт III завершился.

Гарденер обозревал окружающий закат с сильной головной болью и таким чувством, будто происходили какие-то события, которые сейчас вспомнить он не в состоянии.

В конце концов нужно это сделать. Гард, — думал он. — Ведь у тебя был очередной провал в памяти. Согласен?

Он ухитрился выбраться с веранды и шатко убраться от возможных взглядов с дороги за угол дома, прежде чем его вырвало. Он заметил в рвоте кровь, но в этом не было ничего удивительного. Не в первый раз, хотя сейчас крови было и больше, чем раньше.

Сны, Господи! У него были какие-то жуткие, хотя сейчас по большей части забытые, кошмары. Люди, приходящие и уходящие, такое огромное количество людей, что все, что им было нужно — это духовой оркестр и далласская полиция.

(Полиция. Далласская полиция была здесь сегодня утром, а ты напился и теперь не увидишь их из-за своей проклятой трусости).

Трус. Кошмары. Вот в чем все дело.

Он отвернулся от лужи блевотины между ногами. Окружающий мир колебался и терял четкость с каждым ударом сердца, и Гарденер осознал, что еще никогда не был так близок к смерти. В конце концов он решится на самоубийство… ох, только нужно делать все помедленнее. Он оперся о стену дома и положил голову на руки.

— Мистер Гарденер, с вами все в порядке?

— Ааа! — заорал он, вскочив, как подброшенный пружиной. Его сердце едва не проломило грудную клетку, затем остановилось, ему показалось, что навсегда, а потом начало биться с такой быстротой, что он едва различал отдельные удары. Боль в голове разом возросла до предела. Он пошатнулся.

Это был Бобби Тремэйн, выглядел он удивленным, быть может происходящее даже казалось ему забавным… но сожаления за испуг Гарденера не было и в помине.

— Мне, право, совсем не хотелось вас испугать, мистер Гарденер. Ты, падло, конечно хотел, и я прекрасно это понимаю. Младший Тремэйн несколько раз мигнул. «А он ведь кое-что уловил», — подумал Гарденер. С удивлением он почувствовал, что в штанах сухо.